Страница 15 из 36
Власов вздрогнул от грохота сапог по железным ступеням. Внутри все сжалось. А сердце забилось так, будто хотело вырваться наружу в ужасе перед неотвратимым. Так выпрыгивают люди из окон горящего дома, предпочитая разбиться, но не сгореть заживо. И все-таки на что-то надеясь.
«Боже! Великий и милосердный! Спаси и сохрани!» – забились в голове слова в надежде на последнее чудо. – «Что тебе стоит такая малость? Спас же ты Варавву от креста, так спаси же и меня, раба твоего!»
Чей-то вопль разнесся по тюремному коридору и оборвался.
«Укрепи раба твоего», – прошептал Власов и, заложив руки за спину, повернулся лицом к двери, открывшейся настежь.
Коридоры, лестницы, грохот сапог, лязг дверей.
Двор колодцем. Посреди колодца эшафот.
Руки скрутили веревкой. Втолкнули в строй людей, с которыми он, Власов, что-то пытался сделать. Пытался, но ничего не сделал. Так, разве что какую-то несущественную мелочь.
– Именем Союза Советских социалистических республик… – звучал железным лязгом цепей голос председателя трибунала, точно отсчитывая последние секунды, – виновные в измене Родине… Власов А.А., Малышкин В.Ф., Жиленков Г.Н., Трухин Ф.И., Закутный Д.Б., Благовещенский И.А., Меандров М.А., Мальцев В.И., Буняченко С.К., Зверев Г.А., Корбуков В.Д., Шатов Н.С…. к смерти через повешение.
Кто-то бился в истерике, кто-то молился, кто-то проклинал…
Подхватили под руки, сжали будто клещами, поволокли…
Скрипучие ступени… Остановились под перекладиной. Над нею голубело небо. Совершенно равнодушное. Ни облачка. Накинули на голову мешок, провонявший сыростью и мышами… Петля захлестнула горло…
«Го-о-оспо-о-оди-иии! Приими раба сво…»
Пол вдруг ушел из-под ног. Рывок! В голове взвыли гудки сотен паровозов – и оборвались.
«Ма-а-а…» – промяукало что-то внутри жалким котенком и исчезло в ослепительной вспышке.
Глава 11
– Ах, боже ж ты мой, Светланочка! Вы так молоды, так мало знаете жизни! – воскликнул низкорослый и коротконогий человек с большой залысиной, с черными, явно крашеными, курчавыми волосами, обрамляющими затылочную часть головы, с перебитым носом и выдвинутой вперед нижней губой.
Человеку было под шестьдесят, но двигался он легко, и голос его, хорошо поставленный, но приглушенный, звучал в тесном пространстве комнаты фальшиво, с неуместным надрывом и патетикой.
Он безостановочно сновал по комнате, заставленной мебелью, жестикулировал, но было видно, что ему явно не хватает места, чтобы развернуться так, как он привык разворачиваться на сцене.
Его единственным зрителем и слушателем была молодая женщина не старше двадцати двух лет, с овальным и далеко не привлекательным лицом, окоченевшем в непробиваемом упрямстве. Она сидела в глубине кресла, поджав ноги в шелковых чулках, и была похожа на птенца, выпавшего из гнезда, которому неоткуда ждать помощи.
– Нет, – произнесла женщина, разглаживая складки синего платья с белым кружевным воротничком и не глядя на снующего по комнате человека.
– Что значит – нет? – вскинулся тот и остановился. – Как вы можете так просто и бесповоротно говорить свое нет? Это невозможно! Вы подумайте…
– Я подумала. Между нами все кончено.
– Но… Но это ошибка молодости! – воскликнул человек с перебитым носом, ошарашенный столь категорическим заявлением: он уже целых полчаса доказывает ей, что она ошибается, а у нее на все его красноречивые пассажи не находится ничего, кроме короткого «нет!»
– Я вас, Светланочка, ни в чем не обвиняю! – попробовал человек изменить тактику. – Я просто констатирую факт: молодость – она наивна, я сам был молодым… Ах, как давно это было! – вскинул он вверх руки, тут же уронил их и понурил голову.
Женщина не шелохнулась.
И человек продолжил с гамлетовскими нотками в приглушенном голосе:
– И вот теперь, прожив столько лет и столько повидав жизни, я могу уже со всей определенностью сказать, что молодость – это самое счастливое, самое прекрасное время человеческой жизни. Даже ошибки молодости – и те прекрасны, ибо в них нет корысти, они делаются по велению сердца. В то же время, должен вам признаться, жизненный опыт, увы, не спасает нас от ошибок. Более того! – Человек снова ожил и заговорил голосом короля Лира: – Скажу вам парадоксальную истину: жизненный опыт их усугубляет, потому что нам кажется, что все повторяется, и оно так-таки и есть, но, опять же, увы: все повторяется, но совсем по-другому, требует других решений и поступков.
Женщина продолжала, молча и не поднимая головы, теребить свое платье.
– Вы его разлюбили? – спросил человек, на этот раз просто и без затей.
– Да.
– Почему?
– Потому что… потому что он оказался не тем человеком, за которого себя выдавал и который… которого я полюбила…
– Да разве любовь заключается в том, чтобы рассчитывать, тот или не тот? – снова вознесся ввысь голос человека, и нижняя губа его еще больше выдвинулась вперед. – Разве так бывает?
– Бывает.
– Нет, не могу поверить! Не могу поверить, чтобы такая цельная натура, как ваша, такой светлый ум и такая непосредственность могли так холодно рассчитывать: тот или не тот.
– Я и не рассчитывала. Оно само рассчиталось, – ответила женщина усталым голосом.
– Нет, не верю! – снова вскинул руки человек. – Тут чувствуется влияние со стороны… Признайтесь…
– Никакого влияния, – отрезала женщина поспешно и даже с испугом. – Папа даже не знает о моем решении.
– Однако я уверен, что ваше решение родилось не без его влияния. Ваш отец… он погубил вашу маму, он загнал в Сибирь бедного Люсю Каплера, он не знает снисхождения, он даже не вступился за своего сына, попавшего в лапы фашистов…
– Папа тут ни при чем, – упрямо повторила женщина. – И не надо его сюда приплетать. Вы не имеете права…
– Хорошо, хорошо! Не будем. Молчу, молчу! Но Гриша… он так страдает! Он даже похудел. Честное слово! Я даже боюсь, что он может отчаяться на непродуманный поступок.
– Вы хотите сказать, что он может покончить с собой? – удивилась женщина и даже подняла на собеседника голову.
– Я не исключаю такого варианта.
– Да он же форменный трус, этот ваш Гриша! – воскликнула женщина, и в голосе ее прозвучали торжество и насмешка. – Ваш Гриша настолько любит жизнь, что даже подозревать его в такой возможности смешно и наивно.
– А разве это плохо – любить жизнь? – вопросил человек. – Все любят жизнь.
– Но ваш Гриша любит не просто жизнь! Он очень любит жизнь комфортную, и чтобы обеими горстями. И он был уверен, что я ему такую жизнь обеспечу. И не только ему, но и многим другим. И вам в том числе: иначе бы вы так не старались…
Человек с перебитым носом протестующе вскинул вверх руки, лицо его исказила гримаса отчаяния, но женщина не уступила:
– Ваш Гриша женился на мне по расчету, – упрямо надавила она на слово «ваш». – Я это поняла не сразу. Я была слепая. А когда увидела… – Женщина потухла, вяло повела рукой и заключила: – Между нами все кончено. Все!
– Жаль, очень жаль, Светлана Иосифовна, – произнес человек тоном следователя, опечаленного тем, что его принуждают применять не слишком гуманные методы. – Мне казалось, что мы с вами найдем общий язык.
– Зря старались.
– Выходит, что так. И все-таки я уверен, что между вами произошло недоразумение. Я знаю, что конфликт ваш произошел на той почве, что у Гриши, как вы считаете, слишком назойливые родственники. Но это кажущаяся назойливость. Они все расположены к вам со всей своей душой. Мы, евреи, если кого полюбим, то навек, кого возненавидим, тоже навек же. А они вас любят. И больше всех, разумеется, Гриша. На мальчика страшно смотреть, как он переживает этот разрыв с вами.
– Не говорите мне о любви: здесь вам не театр. А Гриша ваш очень скоро утешится с другой.
– И это ваше последнее слово?
– Последнее.
– Жаль, очень жаль, Светлана Иосифовна. Как бы не пришлось пожалеть.
– Вы мне угрожаете? – изумилась женщина, гордо вскинула голову и глянула в черные глаза собеседника своими табачного цвета глазами, так похожими на отцовские.