Страница 15 из 28
– Как там?
– Нормально. Ждут самолет. А тот что-то задерживается…
– Летит, товарищ подполковник! – воскликнул лейтенант Купавичев. – Вон он! Видите?
Над лесом бесшумно скользила серая птица, и лишь когда она приблизилась настолько, что стали видны ее лапы-колеса, послышался легкий, но все усиливающийся стрекот мотора. Не долетая до позиций взвода, самолет развернулся и полетел назад. Вскоре вдалеке послышалось несколько взрывов, и в небо поднялись бурые столбы дыма, обозначающие место расположения лагеря бандитов. И почти сразу же последовали новые взрывы, но уже мин, затем еще и еще, все чаще и чаще.
– Представляю, какая там сейчас началась паника, – заметил лейтенант Купавичев. И предположил: – Вряд ли они станут обороняться – побегут.
Ему никто не ответил, и он тоже стал вглядываться через окуляры бинокля в лесную даль, но ничего не было видно, кроме расползающегося над лесом бурого дыма. Через несколько минут взрывы мин прекратились, и до слуха долетели слабые звуки разгорающейся стрельбы.
Всеношный следил по часам, отмечая всякое изменение в звучании боя. Минут через двадцать все стихло. Затем стрельба возникла вновь, но значительно ближе. Время от времени слышались отрывистые хлопки гранат – противники явно сошлись на короткую дистанцию. Какое-то время бубукал немецкий ручной пулемет, и замолчал, израсходовав ленту. И тут снежный заряд из опустившихся до самых верхушек сосен облаков закрыл, точно занавес, и лес, и озера.
– Как там? – спросил Всеношный, не поворачивая головы.
– Банда приближается к засадам. Наши отстали.
– Главное, чтобы они не потеряли их в этой снежной коловерти. – И уже своему радисту: – Выясни обстановку.
Радист стал вызывать «Фиалку», наконец та откликнулась. Всеношный взял наушники и микрофон, потребовал:
– «Фиалка», доложите обстановку.
– Видимость не более пятидесяти метров, – послышался голос майора Криворученко. – Выслал вперед разведку. Ждем.
– Докладывайте каждые пятнадцать минут.
– Есть докладывать каждые пятнадцать минут, – ответила «Фиалка».
Снова началась стрельба, но вяло, без той отчаянной злости, когда враг вот он, только протяни руку. Видать, партизаны Полозова просто подгоняли преследуемых, не давая им осмотреться и поразмыслить.
И тут снег так же внезапно прекратился, как и начался, и сразу же открылась даль, стала видна длинная серая змея, сползающая с лесистой гряды на покрытую редкими чахлыми соснами болотистую равнину.
– Они! – почти одновременно произнесли Всеношный и Обручев и оба припали к биноклям.
Подводы с запряженными в них лошадьми, отдельные колонны вооруженных людей, редкая цепочка идущих метрах в двухстах впереди разведчиков.
«Черт! – изумился про себя Всеношный. Да их не меньше батальона. И, судя по форме, регулярная часть из бывших полицейских».
О том, что западнее Каунаса в лесах скрываются остатки разгромленных литовских полицейских батальонов, его информировали по линии «Смерша» и НКГБ Литовской ССР. По-видимому, это те три-четыре отряда, о которых сообщали захваченные в плен активисты Литовской армии свободы и Комитета по освобождению Литвы, объединившиеся для совместных действий в прифронтовой зоне, насыщенной советскими войсками. Странно, что они не приняли боя с партизанами майора Полозова.
– Капитан, – обернулся Всеношный к Обручеву. – Я думаю, стоит проинформировать генерала Седых о сложившейся обстановке.
– Как вам будет угодно, товарищ полковник, – откликнулся Обручев. – Но должен вам заметить, что вояки они хреновые, прямого боя, как правило, не выдерживают. Это им не карательная экспедиция против баб и детишек, да еще когда сзади подпирают немецкие егеря.
– Выдерживают или нет, а генерал просил информировать его обо всем, что касается противника. А его здесь намного больше, чем предполагалось, – отрезал полковник Всеношный.
В это время ударили пулеметы пограничников.
– Минометчикам – открыть огонь! – приказал полковник, и радист тут же повторил его приказание.
Через минуту сзади зачавкали выстрелы, над головой завыли мины, и первые пристрелочные кусты разрывов поднялись среди чахлых болотных сосен справа и слева от колонны.
– Куда они денутся, товарищ полковник! – весело крикнул капитан Обручев. – А генерал Седых ответил, что уже получил информацию от Полозова. Если понадобится, эскадрилья штурмовиков готова оказать нам содействие.
– Пока обойдемся, – произнес Всеношный, наблюдая за тем, как мечутся под огнем люди, падают лошади, а мины ложатся все кучнее и кучнее. Судя по всему, Полозов подключил к обстрелу и свои минометы. – Пожалуй, им уже не вырваться, – добавил он, соглашаясь с Обручевым.
К вечеру в сторону Алитуса тянулась жиденькая колонна пленных. Остервенело лаяли конвойные собаки. Вслед за колонной тарахтели на корнях деревьев телеги с ранеными бандитами. В воздухе кружились редкие снежинки.
Полковник Всеношный дремал на переднем сидении «джипа». Иногда он открывал глаза и видел одно и тоже: песчаная разъезженная дорога с глубокими колеями, близко подступающие к дороге сосны, задний борт идущего впереди «студебеккера», нахохлившиеся фигуры пограничников. Дорога то взбирается на невысокие холмы, то падает вниз. Когда-то он вел свой небольшой отряд по одной из таких дорог, только было это летом сорок первого, стояла жара, и впереди никакой ясности, кроме одной: вторгшийся на родную землю враг очень силен и жесток, остановить и разгромить его будет не просто, для этого надо его уничтожать везде и всегда, где и когда предоставится такая возможность. И все эти годы он только этим и занимался. И, разумеется, не он один. И вот результат: враг изгнан с родной земли, осталось лишь подчистить оставшийся после него мусор.
Потом ему припомнилось последнее письма из дому. Отец писал, что вернулся из эвакуации в Константиновку, занимается восстановлением своего завода, что нашлась семья младшего сына, и он собирается забрать ее себе: вместе будет проще. Жена полковника в своем письме сообщала, что живут хорошо, дети учатся в школе, сын все время спрашивает об отце и очень гордится, что его отец пограничник, надеется на скорую встречу. А он, Алексей Всеношный, не может им обещать ни скорой встречи, ни указать место, где она произойдет, потому что все так зыбко и, судя по всему, еще не скоро образуется.
Пока же ему предстоял отчет перед командованием и новые операции против бандформирований, потому что само собой ничто образоваться не может.
Глава 11
Командующий армией генерал-лейтенант Валецкий ехал в дивизию полковника Матова, отдельный батальон которой был отведен в тыл, за Вислу, и там, на местности, почти в точности повторяющей ту, что лежит перед передним краем дивизии, отрабатывал наступление за огненным валом.
Валецкий мог бы поехать и в любую другую дивизию, которая, скажем, поближе к штабу армии: во всех пехотных дивизиях отрабатывали новую методу, но он выбрал полковника Матова потому, что именно на его участке обороны планируется прорвать немецкие порядки и устремиться в глубь Польши. Так он себя убеждал. Если же не врать самому себе, то генерал Валецкий просто не мог не поехать к Матову: тот не был понятен генералу, а все непонятное страшило его и притягивало.
К полковнику Матову Валецкий отнесся с подозрением сразу же, как только тот прибыл вместе со своей дивизией в его распоряжение. Да и то сказать: не часто бывшие офицеры Генерального штаба Красной армии становятся обыкновенными комдивами. Тут одно из двух: или Матов проштрафился, не угодил своему начальству, или решил, что пришло время начинать снимать сливки с недалекой победы. Но как бы там ни было, а связи в верхах у него остались, и лишний раз проявить внимательность к бывшему генштабисту не повредит. Тем более что на памяти Валецкого были еще слишком свежи ничем необъяснимые репрессии против командного состава Красной армии в конце тридцатых годов, когда каждый день ждешь, что вот-вот придут и за тобой; еще свежее была память о репрессиях против командиров различных рангов в начале сорок первого на Западном фронте, когда сам Валецкий едва избежал трибунала за потерю управления своим корпусом, и если что-то его и спасло, так то, что он слишком долго воевал в окружении и не успел попасть под горячую руку, когда снимали головы с тех, кто находился поближе. С той поры Валецкий боится начальства больше, чем немцев и, вполне сознавая это, сделал из своего страха нечто вроде философии: не боятся те, кому нечего терять.