Страница 104 из 120
— Ладно, давайте его сюда!
Босс заскрежетал зубами.
— Ну, я ему пропишу! — злобно прорычал он. — Кларк, сынок, сейчас ты увидишь, как папаша Меркадье расправляется с наглецами!
На молочно-белом экране появилось спокойное молодое лицо.
— Итак, это вы пятьдесят раз в день вызываете директора центра? Вы кто?! Президент США? И хотите говорить со Мною? СО МНОЮ?! И угрожаете продать свою идею Максу Порелли? Но, болван вы этакий, начхал я на ваши идеи! Тащите их к Максу Порелли. Скажите, пожалуйста: он думает, что Филиппа Меркадье можно вызвать по телевидеофону как первого встречного! Знайте, что, если вы осмелитесь побеспокоить меня еще раз, я выключу ваш телевидеофон на три недели!
Запыхавшись, он остановился. Молодой человек на экране и бровью не повел. Затем донесся тягучий голос:
— Прими-ка успокоительную пилюлю, старый хрыч! Это тебе не помешает!
И экран погас.
Еще никогда Филипп Меркадье не был так близок к апоплексическому удару: его лицо приняло фиолетовый оттенок, ему не хватало воздуха, он выпучил глаза. Справившись с волнением, он хрипло потребовал от телевидеофонной станции немедленно соединить его с лицом, только что говорившим с ним.
— Этот парень знает себе цену! — обратился он к агенту номер три. — Слышал ты, как дерзко он отбрил меня? Еще никто не позволял себе называть меня старым хрычом, советовать мне принять успокоительную пилюлю… Значит, у этого молодчика кое-что есть в котелке. И чтобы я позволил ему продать свою идею Максу Порелли? Ни за что на свете!
Молочно-белый экран засветился. Бесстрастное лицо снова смотрело с него.
— Молодой человек! — В голосе босса появился бархатный оттенок. — Вы мне понравились. Папаша Меркадье умеет распознавать истинную цену людей. Так разговаривать со мной может лишь тот, у кого в башке не пусто… Иначе откуда такая самоуверенность. Ну а с подобными людьми я всегда готов беседовать… Сколько?
— За что?
— За вашу идею.
— Миллион авансом, и миллион после того, как я ее изложу.
Босс подавил рычание. Но когда он заговорил, его голос был мягок, как воск, как нейлон высшего качества.
— Ого, вы знаете, чего хотите… Итак, милейший, вы продаете кота в мешке? Вам угодно, чтобы я отвалил миллион чистоганом за ваши прекрасные глаза еще до того, как вы раскроете рот?
— Послушайте, Меркадье, нечего торговаться. Вы покупаете идеи, чтобы перепродавать их, да? Ну, так всякая торговля сопряжена с риском. Всякая торговля — лотерея. Если моя идея не подойдет, вы потеряете миллион. Если она хороша, заработаете миллионов тридцать. Шансы равны. Вам ходить.
— Нет, вы мне нравитесь! Ладно, играть так играть. Ловите вертакс и будьте у меня в шесть часов.
Экран погас. Босс встал и начал ходить по кабинету, волнуясь, как хищник в предвкушении крупной добычи. «Игра! Риск! Я могу потерять миллион, но могу и выиграть тридцать миллионов. Чутье говорит мне, что выпадает хороший номер, на который надо ставить. Интуиция еще ни разу меня не подвела!» — думал он.
Он расхаживал взад и вперед, руки в карманах, совершенно забыв о поручении, которое собирался возложить на агента номер три. Он помнил только, что это славный малый, преданный центру душой и телом. «Я готов подложить свинью своей бабушке» — вот это ответ! Босс чувствовал к парню чисто отеческую нежность.
— Сынок, все люди смертны, и в один прекрасный день папаша Меркадье сыграет в ящик, как все другие. Но слушай, что я тебе скажу: папаша Меркадье оставит след в истории современного мира! Сколько тебе лет, сынок? Двадцать два? Двадцать три? Позже, когда ты станешь здесь важной шишкой — ведь у тебя прекрасные виды на будущее, — то сможешь сказать своим коллегам, жене, детям: «Я видел, как патрон работал». Ведь я и после смерти останусь для вас хозяином… Такие минуты не забываются. Посмотришь, как я буду играть. Я делаю ставку. Я верю, я чувствую, что у этого молодчика есть кое-что за душой. Это не аксиома, как дважды два — четыре, но вот здесь, — он ткнул себя в солнечное сплетение, — мне что-то под сказывает: это так. Ты слышал, каким тоном он со мной разговаривал? Лишь незаурядная личность может позволить себе такое. «Прими-ка успокоительную пилюлю, старый хрыч!» Сказать это мне, Филиппу Меркадье! Подобное нахальство может проявить только гений. И я ставлю на гения. Я нахожу гениев. Это моя работа. И знаешь, гении встречаются редко. Идей нет ни у кого. Все выжато, как лимон. Все использовано, все сказано и пересказано. Живопись, скульптура, музыка в тупике. Литература? Во Франции издается полмиллиона романов в год, но их никто не хочет читать, потому что все это перепевы старого. Одни и те же штампы, трафареты: одиночество, метафизика, стремление уйти в абсурд. Кафка, Беккет, Роб-Грийе. Все известно, все приелось. Уже подражают подражаниям подражаний. Классики более давней поры — все эти Прусты, Стендали, Бальзаки тоже набили оскомину. Мир гибнет от недостатка идей, от отсутствия новизны. Парижский идеогенный центр — это баллон с кислородом. Я даю агонизирующему миру живительный газ, взбадриваю умы. Я детектор новых идей, я поставщик духовной пищи. Мои враги твердят, что я духовный гангстер, сущая акула, что меня интересуют только деньги, что я спекулирую идеями… Какое заблуждение!
Пожалуй, ничто не могло лучше выразить оскорбленную невинность, чем лицо босса в этот момент.
— Деньги? Да мне плевать на них! Конечно, я человек деловой. Это мой принцип. Если не будешь деловым, тебя сожрут в два счета. Я такой из принципа, а не из любви к деньгам. Да, я богат… Ну так что? Зачем мне гарем из секс-бомб, если мне пятьдесят лет и я могу позволить себе позабавиться с ними не больше, чем раз в месяц? Увы, прибор для радиации, повышающей жизнедеятельность, никого не превращает в Геркулеса… У меня три вертолета? Но, дружок, я счастлив, когда могу ходить пешком! Нынче это роскошь. Нет, деньги не приносят счастья. Это истина старая как мир, но она — остается истиной. Так что же делать человеку, знающему, что смерть не за горами? Играть! Не в бридж, не в покер, не на тотализаторе, не в рулетку! Нет, я ставлю, чтобы покорять мир, внушать уважение, созидать… Вот что я называю игрой!
Он остановился перед зеркалом:
— Как ты меня находишь, сынок? Только искренне!
— Вы в форме, патрон.
— Пятьдесят лет — паршивый возраст. В эти годы задают себе вопрос: а зачем, собственно говоря, ты живешь? Думаешь ли ты когда-нибудь о смерти?
— Нет, патрон.
— И правильно делаешь. А я чересчур часто думаю о ней… Боюсь ее. Часто просыпаюсь ночью…
Босс внимательно изучал свое лицо в зеркале. Внезапно он фыркнул.
— Очень мне нужен агент, слушающий признания патрона! Брысь отсюда! И сделай одолжение — забудь все, что я тебе наговорил. Никому ни слова, слышишь?
— Никому ни слова, патрон. Позволю напомнить, что вы хотели поручить мне одно дельце.
— Ах да! Совсем забыл. Оно заключается вот в чем…
Резкий звонок телевидеофона оборвал Меркадье.
— Мсье Меркадье! Тот, кого вы вызвали к шести часам, явился.
— Пошлите его сюда. Я тебя вызову в другой раз, сынок.
Агент номер три поклонился и вышел.
Оставшись в кабинете один, Филипп Меркадье еще раз взглянул на себя в зеркало и вздохнул.
«Ах, какая тоска! Вспомнить только, каким я был когда-то! А теперь? Этот жирок, отвислые щеки, мешки под глазами, седина… Никто меня не любит. Жена думает только о приемах, нарядах; сыновья — о танцах и покупке вертолетов новейших марок… Я нужен им всем лишь для того, чтобы снабжать деньгами. Они ко мне равнодушны, а я их не перевариваю. Для фотографов, для газет мы изображаем счастливую семью, на самом деле мы глубоко безразличны друг другу. В один прекрасный день я сдохну в полном одиночестве…»
Босс был так поглощен самосозерцанием, что даже не сразу заметил, как за его спиной выросла фигура молодого человека в темном костюме, со спокойным и холодным взглядом.
Меркадье протянул ему волосатую руку.
— Ого! — воскликнул он. — Чуть больше двадцати лет, и уже позволяет себе оскорблять папашу Меркадье… Значит, в черепушке что-то есть! А ну-ка повторите, что вы сказали мне по телевидеофону!