Страница 31 из 43
«Окончательно победить можно только в мировом масштабе» — от этого утверждения Ленина не сможет, даже захоти он, отказаться и Андропов. Этот принцип определит и уже определяет внешнеполитическую стратегию Андропова, которая будет перемещаться, как при Брежневе, от континентальных баз и региональных провокаций в Европе и Азии на глобальную политику. По мере усиления и увеличения советской военной мощи, Москва расширит плацдармы для своих военных и политических, а точнее, военно-политических «игр». И будет демонстрировать большую готовность к риску — по крайней мере до тех пор, пока не укрепится власть Андропова в Кремле.
Существуют два подхода к советской экспансии. Первый — оптимистический: СССР пустился в самую большую авантюру столетия в попытке взять в коммунистические тиски весь свободный мир, пользуясь тем, что демократические правительства Европы нерешительны и неустойчивы, а автократические государства Южной Америки, Юго-Восточной Азии, Ближнего Востока и Центральной Америки находятся в состоянии кризиса или на грани развала. Москва уже отправила в эти районы военную технику на много миллиардов долларов и десятки тысяч военных специалистов и советников. Она прочно обосновалась в Афганистане, Эфиопии, Анголе, на Кубе, стремится создать плацдарм в Сирии — для усиления влияния в Ливане и Ираке; в Никарагуа — для проникновения в Сальвадор, в результате чего в Центральной Америке сложилась чреватая взрывом ситуация. При этом оптимисты надеются, что Москва ведет эту необъявленную мировую войну с большой опасностью для себя: она подорвет свою военную мощь, истощит собственную экономику и в конечном итоге — сокрушит свой политический строй.
Второй подход — пессимистический: расширение и усиление советского военно-политического проникновения в Африку и Америку — репетиция для постановки грандиозного спектакля — коммунистической революции на всемирной «сцене». И тогда советское стратегическое наступление следует рассматривать не в свете издержек СССР, а в свете потерь свободных государств.
Но вне зависимости от того, какая из этих двух оценок более справедлива, — а на сегодня вероятность каждой представляется нам равной, — мы можем назвать четыре импульса, которые будут питать и определять советский экспансионизм в ближайшие годы, три — постоянных и один — временный, спорадический.
Первый наблюдался чуть ли не со времени образования Российского государства: стремление раздвинуть границы империи. Большевики стремятся превратить СССР в крупнейшую мировую державу.
Второй импульс — идеологический — тоже не нов. Царизм успешно эксплуатировал концепцию панславянизма, коммунизм еще более успешно — марксистскую теорию всемирной социалистической революции.
Третий импульс — социальный, полностью порожден советским режимом, и на нем нам придется остановиться подробнее. Несомненно, СССР стремится к военному превосходству в политических целях. Но сами эти политические цели должны рассматриваться не в аспекте мирового господства, а в контексте определяющей и давней установки советских властей на укрепление режима внутри Советского Союза и как гарантии этого — на сохранение коммунистического правопорядка в государствах-сателлитах.
Руководители СССР полагают, что слабость советского военного потенциала или его равновесие с Западом представит угрозу для режима. Здесь срабатывает психологический стереотип приписывания противнику собственных намерений — ведь будь Запад не в состоянии защитить себя, Советский Союз не отказал бы себе в удовольствии советизировать или по крайней мере — финлядизировать его. Такое мироощущение определяет суть советской стратегической доктрины, основывающейся на максимальном наращивании военной мощи, на постоянном проникновении коммунистических вооруженных сил в важнейшие районы мира, на бесконечном расширении политической сферы влияния. Это, по мнению Москвы, должно предотвратить идеологическое и экономическое вмешательство Запада в страны «социалистического лагеря».
При определенных условиях функциональные стратегические задачи перерастают в субстанциональные. Иными словами, у советской военной машины в процессе реализации политических целей режима могут возникать собственные интересы, которые порой находятся в соответствии с идеологическими намерениями партийного руководства, как, например, в Афганистане, где советская армия своими штыками пытается насадить «московские порядки», а порой приходят с ними в столкновение — это происходит в Сирии, где наращивание советского вооруженного присутствия угрожает привести к конфронтации с Западом. Политбюро стремится избежать прямого столкновения с НАТО — такова ориентация партократии. Военные же круги готовы вести игру на грани столкновения, полагая, и не без основания, что в пограничной ситуации — ни мир, ни война — они сумеют усилить свое влияние на процесс принятия политических решений в Политбюро. При этом военная машина не ждет пассивно — она создает выгодную для себя конъюнктуру с помощью обострения мировых конфликтов.
Здесь-то и приходят в противоречие интересы партийного и военного руководства: локальное вооруженное противоборство несет опасность перерасти в большую войну, которая (как того страшится Кремль) может потрясти и подорвать основы коммунистической системы в СССР и в странах советского блока.
С другой стороны, если мировая ситуация приведет к углублению социальных противоречий внутри советского общества и тем поставит под угрозу стабильность тоталитарного режима в СССР, выбор будет отдан войне. И тогда уже интересы партийного руководства придут в столкновением возможностями армии — Москва решится на агрессию, даже если военное превосходство не будет полностью обеспечено.
При прогнозировании советской внешнеполитической стратегии, таким образом, недостаточно исследовать преимущества в вооружении, численности или мобильности армий (критерии сами по себе чрезвычайно важные), а необходимо изучать состояние советского режима, его устойчивость и положение его лидеров — их относительную силу и влияние.
Продолжающаяся в Кремле борьба за власть является четвертой константой советского стратегического наступления. В политико-идеологическом контексте этой борьбы становится возможным понять тактические планы и определить стратегические возможности Андропова.
Детант в Европе, который воспринимают в Москве как мирное наступление на капитализм, был важным аспектом советской внешней политики в конце 60-х и начале 70-х годов. При Андропове он может стать более важным, чем политическая эксплуатация военного преимущества.
Какое-то время Андропов все еще будет находиться в фарватере внешней политики Брежнева. Это необходимо ему в борьбе за власть, ибо к памяти Брежнева апеллируют все враждующие группы в Кремле. И исход этого противоборства в существенной мере зависит от того лидера, который сумеет доказать, что он — достойный преемник Брежнева. Андропов желает убедить всех, что он — Брежнев больше самого Брежнева; так он создает себе облик самостоятельного, сильного, решительного правителя. Но в перспективе ближайших лет Андропов попытается измерять успехи своего правления не только новыми государствами, вовлеченными в сферу влияния Москвы: это становится все более проблематичным — «организм» советской империи с трудом стал «переваривать» дополнительные страны. Есть надежда, что он сосредоточит свое внимание на новых социальных преобразованиях и реформах.
Вероятно, Андропов не прочь вернуться к спокойным и ровным отношениям с США. Но сделает он это не за счет отказа СССР от завоеванных на сегодня стратегических позиций в мире. Расширение военной мощи продолжится, но, по-видимому, в пределах, необходимых для обеспечения безопасности советского государства — конечно, так, как понимают безопасность в Москве. Андропов постарается улучшить политические и военные позиции СССР, не перенапрягая возможности страны, а постепенно — шаг за шагом, чтобы не вызвать чрезмерного страха противников и дальнейшего обнищания своего народа.