Страница 30 из 43
Данная эволюция режима, если она произойдет, должна полностью уместиться в рамках классической традиции «научного коммунизма»: Ленин, разгромив и разогнав оппозицию, подменил социалистическую партию бюрократической номенклатурой, Сталин, репрессировав номенклатуру, создал новый правящий класс партаппаратчиков. Так тянет история непрерывную нить преемственности от Ленина через Сталина к Андропову.
А пока что Андропов настолько занят борьбой за власть и обеспокоен тяжелым экономическим положением страны, что, будь его воля, предпочел бы, пожалуй, спокойные отношения с внешним миром. Над ним свинцовым облаком нависает «геополитический кошмар»: перевооружение Запада, незаконченная и нескончаемая партизанская война в Афганистане, противостояние с Китаем, противоречия с Японией и Пакистаном, проблемы в Анголе и Никарагуа. И при этом СССР — единственная страна в мире, которая оказалась в окружении враждебных коммунистических государств.
У Андропова, разумеется, нет видимых причин, психологических или идеологических, не воспользоваться благоприятным для Москвы соотношением военных сил с Западом, сложившимся при Брежневе. Но он понимает, что Политбюро будет оценивать его деятельность не по достижениям, а по ошибкам, и поэтому старается строить свою внешнюю политику по принципу: «большой гром и мелкие капли». Андропов вынужден проводить политику силы, но не по заранее рассчитанному плану агрессии, а так, как подсказывает ему инстинкт власти: сила надежней всего переводится в политическое влияние.
И Андропов, избегая риска, воздерживается от смелых инициативных решений. Временно он избрал самый удобный в его положении вариант: успокаивать свободный мир примирительной риторикой, наращивая в то же время вооружение и поддерживая сложившийся в мире стратегический «статус кво».
Во внешней политике он, как двуликий Янус, обращается к аудитории иностранной и к аудитории советской. И говорит на два голоса. Для «внутреннего пользования» он обещал партии, что «дело Брежнева» будет продолжено, СССР останется верным «пролетарскому интернационализму», поддержит «освободительные и революционные движения» /111/. На внешний мир он стремится произвести впечатление правителя благоразумного и рассудительного, — на этот случай у него заготовлены заверения, свидетельствующие о его трезвости и гибкости. «Мы глубоко уверены, — отмечал Андропов в ноябре 1982 г., — что детант не был случайным эпизодом в трудной истории человечества и не является прошлым эпизодом, будущее принадлежит этой политике» /112/.
Андропов охотно делает умиротворяющие Запад заявления: человечество не может бесконечно мириться с гонкой вооружений и войнами, компартия Советского Союза не хочет, чтобы разногласия в идеях переросли в конфронтацию между государствами и народами /113/. И тут же разъясняет собственному народу, что мир будет защищен только благодаря непобедимой мощи советских вооруженных сил, а не благодаря разговорам с «империалистами» /114/.
Андропову необходимо пугало иностранной опасности для объяснения отсталости коммунистической системы, претендующей на то, чтобы выражать волю народов, но не способной накормить собственных граждан. «Агрессивные намерения империалистов побуждают нас вместе с братскими социалистическими государствами показать заинтересованность в поддержании нашей обороноспособности на должном уровне» /115/. Но вместе с тем советскому Генеральному секретарю важно убедить свободные страны, что склеротическая внешняя политика Брежнева может измениться. Он уверяет: военное сотрудничество не является советским выбором; идеалом социализма является мир без оружия /116/.
Драматическое изменение внешне-политического курса грозит ослабить позиции Андропова в армии. И он, как маятник, «раскачивается» между противоречивыми декларациями: скоропалительно-наступательными и рассудительно-усыпляющими, воинствующими и умиротворяющими, делает шаги в направлении детанта и петляет при этом по дорогам холодной войны. Сразу же после похорон Брежнева Андропов в беседе с правителем Пакистана дал понять, что не исключено мирное решение афганской проблемы. Спустя некоторое время в «Правде» появилось официальное заявление ТАСС, что пока Запад не признает режим Бабрака Кармаля, советские войска не покинут Кабул /117/.
Накануне нового 1983 года Андропов, отвечая на вопросы американских журналистов, оптимистически отнесся к возможности достижения соглашения в переговорах о сокращении ядерных вооружений /118/. Но уже в начале января «Правда» опубликовала редакционную статью, а редакционные статьи в советских газетах неизменно выражают позицию и взгляды правительства, в которой говорилось, что без серьезных уступок Белого Дома не имеет смысла садиться за стол переговоров /119/.
В высшем синклите советского партийно-государственного руководства в настоящее время представлены три фактора: партия, олицетворяющая суть режима, КГБ — составляющий его основу и опору, и армия — его орудие обороны и наступления. Вариант военной хунты по польскому образцу в СССР оказался пройденным, так и не начавшись, — Андропов перешагнул через него, создав правительство, опирающееся на политическую полицию. Роль армии, однако, не уменьшилась — по мере проведения и для проведения новым советским руководством активной внешней политики она будет возрастать. В настоящем, ее значение пропорционально авторитету в Политбюро министра обороны Устинова, союз с которым Андропова оказался решающим для его успешного возвышения и отразил степень его политического искусства.
Политбюро, или «коллективное руководство эпохи Андропова», представляет собой конгломерат «удельных князей», каждому из которых отдана на «откуп» своя особая и суверенная «территория». Устинову принадлежит (если не целиком, то в существенной степени) стратегическое руководство внешней политикой: он устанавливает ее курс и совместно с Громыко определяет приоритеты. Так что на внешней политике Андропова отчетливо проступают «отпечатки пальцев» министра обороны. Но и сам по себе Андропов отнюдь не «голубь» — он типичное порождение советской системы, в «гнездах» партийного аппарата которой взращиваются и «вылетают» в политическую жизнь одни только «ястребы». Он знает, что власть его самозванна: не освящена волей народа и не узаконена демократическими выборами, ибо единственное обоснование коммунистической власти — сама власть. И Андропов, как и его предшественники, вынужден непрерывно утверждаться через демонстрацию непрерывных «успехов», «свершений» и «достижений» коммунистического режима, — иначе с неизбежностью встанет вопрос: на каком основании он правит страной, распоряжается ее богатством и судьбами людей?
В некотором смысле советская система напоминает велосипед: чтобы сохранить социальное и политическое равновесие, она должна находиться в постоянном движении. И если недостижима возможность движения внутреннего, т. е. экономический прогресс, то настоятельной потребностью становится движение внешнее — военная экспансия. В этом — причина и природа советского, а стало быть, — и андроповского — милитаризма: советская власть во всем функционирует плохо, хорошо она умеет только стрелять, и она начинает стрелять, когда не в состоянии править.
У Советского Союза скорее всего нет четкого плана завоевания мира, но Москва пользуется для коммунистического проникновения любой глобальной «трещиной» — правительственным переворотом, хозяйственным кризисом, национальным брожением. Едва в какой-либо стране образуется политический вакуум, туда немедленно протягиваются советские щупальцы. Так было в Эфиопии, Анголе, Никарагуа, Сальвадоре, так случилось в Сирии, так будет и дальше.
Прогрессирующий милитаризм — насущная потребность коммунистического правящего класса СССР: не в состоянии управиться с растущей зависимостью от мирового рынка, со снижением темпов экономического роста, с социальной неустойчивостью, с нищетой и с опасным для него демократическим движением, он прибегает к единственно доступному ему средству — «бегству вперед», от одной агрессии к другой.