Страница 3 из 39
Катя подумала.
— Да, надо проверить. — Покопалась в бумагах на письменном столе и отыскала записную книжку.
— Мирон Ильич? Это Екатерина Павловна.
— Да ну! Что-то случилось?
— Случилось. Как вы себя чувствуете?
— Я — мужчина, крепкий душой и телом. Вообще, Катюша, вы меня недооцениваете…
— Глеб отравился, вы знаете?
— Что?! — крикнул Мирон, наступила пауза. — Когда?
— Вечером в пятницу.
Долгая пауза.
— Чем?
— Не знаю.
— Но все было свежее, вы должны засвидетельствовать! А впрочем, чего я сразу в панику… Надеюсь, он жив?
— Умер, мне сказал следователь.
— Значит, дело дошло уже до… — Мирон замолчал.
— Да, Мирон Ильич, вы тогда вечером взяли с собой бутылку «Наполеона»?
— Я? С какой целью?
— Ладно, до завтра.
Второй звонок.
— Будьте любезны, Агнию Яковлевну… Здравствуй, это Катя.
— Привет. Что, урок переносится?
— Нет, с этим все в порядке.
— А что не в порядке?
— В пятницу отравился Глеб.
— О-о! Но он жив?
— Умер. Я решила проверить, живы ли остальные.
— Катя, твой черный юмор…
— Какой там юмор!
— Яд был в «Наполеоне»?
— Яд?.. Что ты знаешь?
— Ну, он что-то говорил… что любит… в общем, глаз не сводил с этой бутылки, помнишь?
— Помню.
— Ты меня просто убила!
— Главное, что ты жива.
Последний звонок.
— Здравствуйте. Можно позвать Дуню?
— Кто ее спрашивает? — отчеканил агрессивный женский голос.
— Ее учительница английского языка.
— Ах, учительница!
— Скажите, с нею все в порядке?
— Если вместо учения вы устраиваете у себя бардак, как может быть с девочкой все в порядке?
Катя до того опешила, что так и застыла с трубкой у уха — и после каких-то всхлипов, вскриков в телефонном пространстве услышала Дунечкин голос:
— Екатерина Павловна?
— Дуня, ты жива?
— Пока жива. Вы уже знаете?
— О чем?
— Что Глеб отравился?
— Знаю. Но ты откуда…
— Оттуда! — Дуня хрипло, с натугой рассмеялась. — Меня подозревают в убийстве.
Катя сдержала нервную дрожь и произнесла уверенно:
— Я — не подозреваю.
— Вы что-то знаете?
— Возможно.
— Я сейчас приду.
— Приходи.
Дуня, Алексей и Мирон жили неподалеку: каждый из них в свое время прочитал на фонарном столбе возле станции метро «Новокузнецкая» Катино объявление об уроках. Агния проживала в университетских домах на проспекте Вернадского. «А откуда взялся мальчик, — вдруг подумалось, — где он жил и что сейчас творится с его родными?..» Катя машинально набрала номер своего настоящего друга — нет ответа.
— Продолжим занятия, Алексей Кириллович?
— Да ну! — Он махнул рукой, но не ушел.
Почему он не уходит? Каждая мелочь уже волновала ее и казалась подозрительной.
— Тогда я оставлю вас на минуту, хорошо?
— Да пожалуйста.
Катя вышла на площадку — темный подъезд старого довоенного дома, кошачий запах, нарастающая тревога — позвонила в соседнюю квартиру, к Адашевым. Мать Вадима — дама властная, очень добрая, бывшая преподавательница изящной словесности, как иронически говорила она о себе; сын делал такую же карьеру, но на более высоком, университетском, уровне. Вадим и Ксения Дмитриевна — единственные близкие, которые остались у Кати после смерти отца три года назад; иногда она называла их про себя: брат, мама.
— Катюша, на тебе лица нет!
— Мой ученик внезапно умер, подозревают ученицу, меня вызвал следователь, — выпалила Катя с облегчением: в темно-карих, почти черных глазах старой женщины вспыхнул огонек сочувствия.
— Проходи.
— Некогда!
— Как это «внезапно умер»?
— Отравился. Юноша, почти мальчик…
— Юноша? Отравился? Как странно. Господи Боже мой! Да проходи…
— Ксения Дмитриевна, Вадим ведь сегодня должен приехать?
— Приехал утром, мне звонил, сейчас на кафедре. Он тебе срочно…
— Да нет…
— Я с ним свяжусь.
— Да нет, не срочно, но…
Ксения Дмитриевна не стала допытываться, отчего Катя-то трепещет (и Катя не смогла бы объяснить), просто ощутила ее тревогу.
— Не сходи с ума, голубчик! — сказала старуха властно и погладила Катю по голове. — Переживем, не то переживали. Та согласно кивнула, уже сама на себя дивясь («Я же ни в чем не виновата! Чего, правда, с ума сходить?»), и услышала за спиной легкие, быстрые шаги: на площадку взлетела Дунечка.
Шел шестой час, но в кабинете было сумеречно от низкого серого неба со «слезой». А как начиналось это бабье лето — зеленым золотом в горячей голубизне! Алексей так с места и не сдвинулся — и они вдвоем слушали историю потрясающую, ни с чем не сообразную.
— Когда я увидела его в кресле, — начала Дуня с места в карьер, — он улыбался, представляете? Как сам предсказал!
— Ничего не понимаю, — перебила Катя строго, тоном учительницы. — В каком кресле?
— На даче! Представляете, ночь…
— А можно по порядку, с самого начала?
Дуня помолчала, приводя голову в порядок.
— Ну, мы познакомились тут уже, перед вашим подъездом. «Ты тоже со стариками развлекаться идешь?» — так он сказал, как будто со злостью, но мне было до лампочки… то есть наоборот: он меня заинтересовал.
— Понравился, да?
— Не то чтобы… не то слово. В нем было что-то необычное, я же не знала, что он псих. А когда мы после шампанского танцевали…
— Еще до танго?
— Под танго он уже в спальне у вас протрезвлялся. А вообще знаете что я вам скажу? Он не был пьян. Он просто сумасшедший.
— Ну, хорошо. Вы танцевали…
— Он предложил рвануть к нему на дачу. И я почему-то согласилась.
— Кофейный ликер с шампанским, — вставил Алексей флегматично.
— Не ваше дело! В общем, я согласилась, но у меня мама… вы ее сегодня слышали. И сказала Глебу: пусть он едет, а я домой забегу, может, удастся вырваться. Ведь рано еще было.
— А почему он с тобой не пошел и возле дома не подождал?
— А Мирон?
— Ах, да. Ты не хотела терять своих поклонников.
— Глеб не поклонник, тут что-то другое.
— Что?
— Не знаю.
— Он взял с собой бутылку «Наполеона»?
— В том-то и весь ужас! В общем, маму я сумела окоротить, но не сразу. Я так и Глебу объяснила: особо не жди, сумею — вырвусь. Он сказал, куда ехать.
— Куда?
— Да тут близко, с нашего вокзала, с Павелецкого, полчаса — Герасимово.
— Герасимово? — одновременно воскликнули Катя и Алексей и уставились друг на друга.
— Что вас так удивило, Алексей Кириллович?
— Да… ничего. А вас?
— Знакомое местечко… мы с папой в детстве по грибы… это неважно. Мирон, значит, с тобой расстался?
— До дому довез и сразу укатил.
— Как же тебя мама отпустила?
Дунечка усмехнулась снисходительно.
— Надо знать, как за дело браться. Естественно, я наплела, что мы всей компанией… она, кстати, вам позвонила удостовериться, вы не ответили.
— Да?.. Я к соседке заходила, штопор занесла.
— Ну, вроде мы к вам на дачу, разговариваем только по-английски и т. д., и т. п. В общем, где-то в одиннадцатом я была уже в поселке. Темень жуткая, ни души. Пока Аптечную нашла…
— Аптечную?
— Улицу.
— Как странно!.. Аптечная… Это очень странно.
— Именно так: никакой там аптеки, фонарь, правда, горит, один-единственный на углу. И в окошке свет — от настольной лампы, такой голубой, противный. Калитка была распахнута, я подошла к окну…
Девочка вдруг заплакала — неожиданно и беззвучно, просто слезы потекли по лицу, а глаза… глаза совершенно отсутствующие, словно видят нечто, собеседникам недоступное, неизъяснимое. После паузы она сказала шепотом:
— Не хочу рассказывать.
— Почему, Дунечка? — тоже прошептала Катя.
— Он все рассказал.
— Кто?
— Глеб.
И вновь возникла пауза — поистине мистическая; ее прервал Алексей:
— И вам к его рассказу нечего добавить?
— Нечего! — огрызнулась Дуня, входя в свой «школьный» образ.