Иначе — смерть!

Инна Булгакова

Иначе — смерть!

Племяннику Андрюше

Lacrimosa dies illa

Qua resurget ex favilla

Judicandus homo reus

Плачевен тот день,

Когда восстанет из праха

Человек, судимый за грехи

Мне жутко. Мне кажется, тут кто-то есть. Ерунда! Я абсолютно один. Надо себя пересилить, я же дал слово. Он сидел в этом кресле и, наверное, так же глядел в окно — ночь. Сейчас выпью и… Как я им выдал: «И какая-то тень скользит в каком-то ином измерении». Красиво. Но ничего тут не скользит… мертвые не возвращаются… Или это куст шевельнулся? Нет! Но почему мне кажется, что кто-то стоит и смотрит? Пусть! Хоть сам сатана в кустах стоит, а я беру стакан и говорю: «Я тебя люблю и помню, и обещаю: кое-кому не будет покоя!»

Обвинитель

Катя оторвалась от бездумного созерцания зеленой еще, пышной листвы липы за окном — мимолетный намек на сад… Красная крыша дома напротив. Взглянула на настенные лакированные часы — с шипеньем, сквозь летящие ноты Моцарта, пробило два удара. Сейчас придет мальчик. Нехотя поднялась с дивана — ничего делать не хочется, а надо, выключила магнитофон и принялась перебирать бумаги и книжки на письменном столе.

«Кажется, я давала Глебу перевести отрывок из Уайльда». Она взяла в руки изящный светло-сиреневый томик с закладкой на «Портрете Дориана Грея», раскрыла. Одновременно из беспорядочного вороха на столе выпал тетрадный листочек и приземлился с тихим шуршанием. Катя подняла его и прочла:

«Человек не имеет права распоряжаться чужой жизнью и смертью. Вы ничего не боитесь? Напрасно. Вам не снится черный сосуд и благовонный миндаль? Приснится, обещаю. Я убедился сегодня, увидев запечатанную тайну мертвых. Жизнь окончилась, да, но поклон с того света я вам передаю. И еще передам не раз, чтоб ваша жизнь превратилась в ад».

Она удивилась: «Какой причудливый текст, а совершенно не помню, откуда… Листок вырван из тетрадки неаккуратно, неровно…». И тут раздался телефонный звонок.

— Екатерина Павловна Неволина? — требовательно спросил мужской голос.

— Да. А кто…

— Вы даете частные уроки английского языка?

— Да.

— С вами говорит следователь Мирошников Николай Иванович.

— Очень приятно.

— Не очень. У вас учился Глеб Воронов?

— Почему «учился»?

— Потому что он умер. Что вы молчите?

— Я… просто поражена.

— Когда вы его видели в последний раз?

— Когда… Сегодня у нас понедельник? Значит, в пятницу. В пятницу вечером у меня собрались мои ученики, мы отмечали…

— Я в курсе. В тот же вечер он отравился или был отравлен.

— Господи, почему?

— Именно это меня и интересует. Завтра к девяти утра прошу ко мне. Пропуск будет выписан, диктую координаты.

Катя поспешно и нервно записала адрес и телефон на листке со странным текстом (телефон московский, а ехать на электричке в районную прокуратуру). Все странно и страшно. Она бы не смогла объяснить почему, но никогда не покидал ее какой-то подспудный страх… жизни, что ли? Не объяснить.

Спрятала листок в сумочку, чтоб не затерялся в хаосе обстановки, и позвонила Вадиму — старинному друг детства, настоящему другу, в котором она нуждалась… ну, хоть время от времени. Как раз сегодня он должен вернуться из Питера. Длинные гудки — конечно, все нормальные люди на работе. Позвонила на работу — короткие гудки, нормальные люди работают.

А в прошлую пятницу исполнился ровно год, как она ушла из института. Как-то неожиданно возникла идея «отпраздновать свободу» — так выразился Мирон, который эту идею и выдвинул. Ну да, он чуть задержался, уже пришла следующая ученица — Дуня. «Как капиталист я подвожу материальную базу, а вы, Катюша, извещаете своих подопечных, идет?» Праздновать ей было нечего (разве что очередную любовную неудачу, из-за чего она и бросила работу!), но, догадываясь о подоплеке событий (коммерсант постоянно задерживался и иногда ждал девочку во дворе, в машине), согласилась.

База, как обещано, была подведена — и в пятницу к пяти часам явились все, никто не отказался. Сам Мирон, естественно; Дунечка — десятиклассница, существо прелестное и легкомысленное; Глеб — семнадцатилетний юноша, кажется, грузчик в какой-то фирме; Алексей Кириллович — ровесник Мирона, «сорокалетний холостяк», как он назвал себя, строит генералам дачи; наконец, Агния Яковлевна Студницкая — эффектная интеллектуалка, примерно Катиных лет, рекомендованная Вадимом. Все, кроме Глеба и Алексея, занимались у нее сравнительно давно, с начала года. Глеб же пришел на днях (в один день с Алексеем, кстати), сказал, что собирается поступать в юридический — и всего-то три занятия успели они провести. Несчастный случай? Или… Катя поежилась… вспышка безумия? Звонок поразил ее, но не удивил: было в этом красивом юноше что-то исступленное и мрачное, что мгновенно и родственно отозвалось в ней. А вот что удивительно — в тот же вечер пятницы; уж не намекает ли следователь, что Глеб отравился у нее?

Начиналось бабье лето, сентябрь сиял в раскрытые окна сухим блеском, звенел гомоном улиц и голосов, скрежетом автомобильных шин. Квадратный обеденный стол посередине кабинета (одна комната у Кати называлась кабинетом, другая, смежная — спальней, еще маленькая прихожая и кухня), стол, уставленный с размахом теперешней роскоши — на валюту, непривычный в бедной и скудной Москве девяносто первого года — экзотические фрукты и шоколад, артишоки, сыр, лосось, французское шампанское, ликеры — все радовало и возбуждало.

Может быть, все и явились просто поесть и выпить? Однако с обостренной чуткостью Катя ощущала подспудные завязки отношений, некое кипение страстей. В роли юной героини выступала, конечно, Дунечка, с простодушным цинизмом поведавшая еще на первом занятии: без языка она вряд ли сможет выйти замуж за иностранца. Какого иностранца? А это уж какой подвернется. Пока подвернулся отечественный Мирон, одной ногой, правда, уже стоявший за «бугром», но не умеющий «толком калякать» (его выражение); в ту пятницу с ним весьма успешно соперничал молодой грузчик.

Роль роковой женщины достойно исполняла Агния, вроде бы горевшая диссертацией (для каковой и нужно восстановить забытый английский), но тлел в ней и еще какой-то огонек; природу его Катя определить не бралась. Сегодняшним рыцарем Агнии был, несомненно, Алексей (и, должно быть, Вадим, его образ нередко витал в намеках на занятиях). Зачем нужен английский строителю, Катя так и не уяснила, разве что беседовать с генералами?.. Только хозяйка, как всегда, была в стороне; одиночество — ее путь, который она не вольна изменить. Что Катя поняла давным-давно, но не сказать, чтобы смирилась. То есть внешне-то — да, но внутренне продолжала жить иллюзиями, например, смотрела в старое помутневшее зеркало на комоде и видела себя прекрасной дамой.

Она видела себя прекрасной дамой в серебристой кружевной шали на плечах, когда пришел первый гость — Алексей, в изысканном сером в едва заметную полоску костюме и бледно-голубой рубашке вместо привычной для него солдатской формы («афганки» — небось с толкучки). Видно, решил сокрушить интеллектуалку насмерть. Войдя в кабинет, Алексей присвистнул:

— Богато живем.

— Это все не мое.

— А где спекулянт?

— Коммерсант. Отправился за «Наполеоном».

Они сели за стол и молчали, покуда не явились Глеб и Дунечка, которые только что у подъезда познакомились. Как всегда, при виде юноши Катю охватила непонятная тревога.

— Ой, какая прелесть! — воскликнула Дуня и схватила кисть винограда из вазы.

А Глеб поинтересовался, глядя на Катю исподлобья: