Палитра

Иностранец повторил «окей» и протянул Федору аккуратно отделенную банкноту. Федор бережно, двумя пальцами взял ее и отдал картонку иностранцу. Он хотел сказать спасибо, но то ли от счастья, то ли от волнения забыл, как это будет по-английски, и вместо этого поднял палец и уже менее уверенно проговорил: «Федор Рыжов». «Гуд-бай», – пропел иностранец и пошел своей дорогой. А Федор – своей, в магазин, где на радостях купил целых пять бутылок водки, а на рыночке, возле дома, – большой шмат сала, у круглой розовощекой хохлушки.

…А теперь Федор, задушенный, лежал на полу кухни.

Кухня была малогабаритная, так что его распростертое тело занимало почти всё свободное пространство на полу, а босые ноги упирались в ножки кухонного стола, на котором сейчас стоял один только стакан и почти пустая бутылка водки, чудом уцелевшие во время драки. Всё остальное, в том числе и закуска, валялось на полу, рядом с Федором, а на табурете у кухонного стола, прислонившись к стене, сидела Фиска и, казалось, дремала.

В ее пьяном мозгу, как живые картинки, проносилась вся ее жизнь, сулившая ей богатство и успех, но так и не оправдавшая ни единой надежды. Реальные события сменялись каким-то бредом, столь же безнадежным и безрадостным.

Фиска не чувствовала ни обиды, ни отчаяния, и тогда ей привиделся ее сын, умерший от энцефалита в возрасте трех месяцев от роду, голенький, плывущий к ней из какого-то небесного марева, украшенного то ли звездами, то ли фонарями. Младенец тянул к Фиске крохотные пухлые ручонки. Фиска скривила губы, намереваясь заплакать, но не успела, потому что младенец открыл рот, оказавшийся непомерно большим и, обнажив острые и крючковатые, как у пираньи, зубы, закричал утробным басом: «Мама-а-а!»

Фиска испугалась и открыла глаза.

Постепенно Фиска вернулась к реальности и вспомнила о мертвом Федоре. Федор так и лежал на полу, но в сумраке Фиске показалось, что он дышит.

– Федька! Вставай! Хватит придуриваться! А то я всё выпью! – пригрозила Фиска. – Слышь?

Фиска пристально всматривалась в сумрак в надежде заметить в неподвижном теле хоть какой-нибудь признак жизни. Ей показалось, что пальцы правой руки Федора пошевелились, но вместо радости Фиска испытала страх.

«А вдруг он и правда сейчас встанет, – подумала Фиска, – встанет мертвый!»

Глаза Фиски расширились, и она перекрестилась.

Но Федор не встал, и Фиска облегченно вздохнула.

– Короче, ты всё-таки умер, – обратилась она к Федору без тени грусти. – Решил, что я без тебя пропаду, в тюрьму сяду, да? А вот тебе! – Фиска скрутила кукиш и ткнула его в сторону Федора. – Не пропаду. Вот увидишь. Картины твои продам и заживу припеваючи. Понял?.. А что? Ты сам говорил, что твои картины будут стоить миллионы, как только ты умрешь. Вот. Ты умер! А картины у меня. Значит я миллионерша! Понятно тебе?.. Да ладно, не переживай, я тебе памятник что надо сделаю, из мрамора.

Фиска закурила сигарету и продолжала:

– Только вот как же мне тебя похоронить? Сейчас-то ведь денег нет, да и задушенный ты, люди интересоваться начнут, спрашивать: как?.. что?..

Как им объяснить? Не знаешь? Вот. И я не знаю…

Фиска вылила остатки водки в стакан.

– И водка уже закончилась. – Фиска наклонилась и изучила пространство под столом. – И-и-и-х, – втянула она в себя воздух, – это что, мы с тобой сегодня аж четыре бутылки оприходовали? Ничего себе! А я как стекло! Водка пошла – дрянь, совсем не берет! Слышь, Федь, у тебя ж точно заначка есть! Где? Чё молчишь? Тебе ж уже не надо! Ты ж бросил пить!

Эта мысль показалась Фиске смешной, и она, хрипя, засмеялась во весь голос.

– Точно! Видишь, нет худа без добра! Ты умер, значит, с сегодняшнего дня ты не пьешь! А как ты думал? По-другому не бывает, дорогой мой! А я пью!

Фиска подняла стакан и махнула им в сторону Федора:

– Твое здоровье!

Выпив, она шумно вдохнула воздух, встала и открыла холодильник.

– Чё ж, Федь, у нас вечно жрать нечего? О! – весело воскликнула она. – Наговариваю я, Феденька, на тебя – ты ж сало принес! А я и забыла, башка дырявая! А ты молодец! Кормилец! Вот оно наше сало, на полу валяется.

Фиска обвела взглядом кухню.

– Нож не видел? А! Вот он, на самом видном месте! На подоконнике.

Отрезав небольшой кусок сала, Фиска положила его в рот и сощурилась от удовольствия:

– М-м-м, вкусно! Славное сало, видать хохляцкое. Хохляцкое сало – особенное, для гурманов. Уж в этом я толк знаю, можешь мне поверить. А если б еще огурчик солененький… под водочку первое дело. Жаль… Жаль, огурчика нет для полноты счастья… – Фиска тяжело вздохнула.

– Слышь, Федь, пойду я спать. Ты уж меня прости. Я знаю, что над покойником положено ночь сидеть, но, честное слово, нет никаких сил. Устала. Ну, давай я тебя поцелую, а завтра утром мы с тобой чё-нибудь придумаем. Ладно?

Пьяная Фиска попыталась наклониться, но не удержалась на ногах и упала прямо на тело Федора, сильно стукнувшись коленями о пол. Боли она не почувствовала, хотя падение ее раздосадовало.

– Твою мать, – выругалась она.

Ей удалось встать на четвереньки. Четырех точек опоры оказалось достаточно, чтобы уверенно зафиксировать себя в пространстве.

– Это я не на тебя, Федь. Я знаю, о покойниках плохо не говорят. Короче, я там в комнате прилягу, а ты пока тут отдохни, а то мне тебя до кровати не дотянуть. – Фиска неловко ткнулась губами в лоб Федора.

– Какой ты у меня мужик, Федька, – сказала с гордостью Фиска. – Давно дал дуба, а до сих пор не остыл, – и она из последних сил, стараясь не завалиться на бок, медленно поползла на четвереньках из кухни в комнату, надеясь добраться до дивана. Но силы оставили ее на полдороге, и она упала в прихожей, так и не достигнув заветной цели, и забылась тяжелым пьяным сном.

Не успела Фиска захрапеть в прихожей, как на кухне Федор повернулся на бок.

Федор Рыжов медленно возвращался к жизни. Возвращаться ему не хотелось. Там лучше. Чем лучше – Федор объяснить не мог, но точно знал, что лучше. Поняв, что выбора больше нет и туда уже не вернуться, Федор открыл глаза. Он удивился, что лежит на твердом полу, поскольку еще недавно ему казалось, что он парит в невесомости, ощущая необыкновенную легкость во всем теле. Но реальность давала о себе знать неприятным ощущением холодного пола, и Федору пришлось подняться. Было темно, и только свет ночных фонарей через незашторенное окно позволил Федору различить предметы и догадаться, что он на собственной кухне.

Федор включил свет. На кухне был разгром. Он попытался вспомнить, что же произошло, но не вспомнил. Последнее что отложилось в его памяти – падающий на пол кусок сала, который он купил у розовощекой хохлушки.

– Фиска! – позвал Федор. – Фиска!

Ему никто не ответил. Федор вышел из кухни в прихожую – у порога комнаты лежала Фиска.

– Э-э-э, мадам, так вы опять нажрамшись, – сказал Федор и взял под мышки храпящую Фиску с намерением перетянуть ее на диван. Однако Фиска неожиданно пробудилась и, замотав головой, запротестовала:

– Не надо, я сама, – и попыталась встать на ноги.

– Хорошо, – не стал перечить Федор, – сама, я только тебе помогу.

Уложив Фиску на диван и бережно прикрыв ей ноги пледом, Федор вернулся на кухню.

– Бог мой, какой бардак, – поморщился Федор. – Всё! Водяры больше домой не ношу, а то, не ровен час, поубиваем друг друга.

Федор попытался навести порядок, но его хватило только на то, чтобы подобрать с пола уцелевшую посуду и сгрузить ее в раковину да подмести осколки и мусор.

– Это же надо, – сокрушался он, составляя в угол пустые бутылки, – на двоих четыре пол-литры, вроде не так уж и много, а вырубило конкретно. Наверно, правильная водка. Хорошо, что я припрятал бутылку в подъезде.

Спать Федору не хотелось, и он, выключив свет, стал смотреть в окно. Уличные фонари боролись с темнотой, пытаясь осветить ночной двор. Тонкая рябина дрожала всеми своими ветками, наклоняясь то в одну сторону, то в другую, словно восточная танцовщица. Федору захотелось вдохнуть запах осени, и он открыл окно.