Изъян

42-й день в Городе. Сегодня я снова поеду загород. Елена написала, что ей очень понравился мой текст, и она хочет, чтобы я работала не только над экспозиционной частью. Я увижу поселение Ы изнутри, как видела его моя сестра. Инг поедет со мной. И я признаюсь сама себе, что от этого чувствую себя спокойнее. В безопасности, что ли.

Вчера, ещё до конфликта, я обвинила Полину в том, что у неё в принципе есть какое-то отношение к особям второго пола. Но кого я обманываю? И какое право я имею осуждать её?

В тот день, когда я была в Городе впервые, я встретила Себастьяна. Я видела его прежде на экранах эргосумов, но вживую никогда. Я решила перед аукционом, что просто пройдусь и посмотрю на остальных: сравнить, насколько мой Фредерико хуже первых двух, и лучше тех, которые так и не стали аполло. И я подошла к артикулу 1/12 – первое место в конкурсе Аполлон-2112, имя – Себастьян. На видео он казался гораздо презентабельнее, а может просто инсталляция неудачная: Себастьян был повёрнут к зрителям в профиль, и занимался на беговой дорожке; иногда он что-то переключал на ней, его руки снова ложились на руль, и он менял темп движения; длинные светлые волосы стали мокрыми от пота, и прилипали к лопаткам; одна прядь волос попала в подмышечную впадину, и волна локона выпрямлялась в тонкую струну, когда он отклонял голову назад. Я пошла вдоль рядов, поглядывая то направо, то налево. Остальные доноры ни в какое сравнение не шли с победителями: только дело не в физических данных, а в Средствах, которые были вложены в их презентацию. Все мальчики ухоженные, здоровые, приветливо улыбаются и скромно отводят глаза, когда встречаешься с ними взглядом – прекрасное воспитание. Но инсталляции, на которые хватило Средств, не позволяли им полноценно реализоваться. Я добралась до конца коридора – там помост, на котором место для отдыха. Широкий кожаный диван, со всех сторон обставленный стеклянными ширмами, а по ним плетутся искусственные растения. До аукциона оставалось пятнадцать минут. Волновалась ужасно. Я представляла, какой это будет позор, если мне не хватит Средств на аполло, который занял всего лишь третье место в конкурсе. Я хотела успокоиться, искала взглядом, за что зацепиться. И увидела плетёную розу, вьющуюся по стеклянной ширме. Цветы казались настоящими. Разве такое может быть? Я даже чувствовала запах розы. Невозможно. В помещении слишком много цэрпер, они бы задохнулись все от одного такого цветка без асенсорина. Я встала и подошла к ширме. Принюхалась к цветку, который свисал огромным бутоном прямо перед моим лицом – пахнет розой! Я потянула пальцы к её малиновым лепесткам. Нет. Бутафория. Мой взгляд смотрел сквозь мастерски слепленные стебли и колючки. За ними было стекло. Мои глаза в его отражении казались другими – в них не было тоски от подступающей пустоты. Глаза мягко закрываются, и снова смотрят на меня – но я не моргала. «Простите», - слышу я из уст отражения. – «Можно встать рядом с Вами?» Я отстранилась, и поняла, что смотрела не на себя – за ширмой стоял человек. Мужчина обошёл бутафорию из цветов вокруг, и встал на моё место. Он сказал: «Вы не возражаете?» – и тянет руку к растениям. Я отступила ещё на полшага. Он отцепил от стеблей зажим из серой пластмассы, и они оттолкнулись друг от друга, задавая новые пустоты в узоре. «У меня сегодня неудачная инсталляция». Он собирает влажные светлые волосы в пучок, и скрепляет их украденным у цветов зажимом как заколкой. Его шея теперь кажется короче, но её рельефы проявляются чётче, только кадык – этот уродливый выступ на теле лиц второго пола – почти незаметен: он маленький, круглый, не создающий тени на светлой коже своим наличием. «Да, я даже удивилась, что аполло, занявший первое место на конкурсе, оказался таким неприглядным», - честно заметила я. – «Но теперь я вижу – ты очень красив». «Спасибо», - он улыбается мягко, не обнажая зубы, и я вижу, как едва заметно дрогнула его правая щека. Нетрудно понять, замечая такие микроэмоции, каким вопиющим смыслом для лиц второго пола обладает красота – это их единственный шанс на жизнь, а не существование, и им внушают это с первых дней после рождения. «Вы пришли посмотреть на аукцион? Или подыскиваете себе донора? (Если второе – избегайте артикула 17)». «Я участвую. Надеюсь победить». «Надо же», - он искренне удивляется. – «Извините, я не думал, что Вы из элиты. Совсем не знаю Вашего лица». «Я не публичная персона». Он едва заметно кивает головой, опустив глаза, и шепчет будто сам себе «редкость». «А что не так с артикулом 17?» «Теперь не имеет значения. Я хотел предостеречь цэрперу, которая всю жизнь копит на донора, от опрометчивого шага. Но Вы оказались не тем, за кого я Вас принял. При Вашем статусе Вы на артикул 17 даже не посмотрите. Вы про нас про всех знаете больше, чем мы сами», - в его глазах появляется горькая усмешка. «Успешных цэрпер в моём возрасте не бывает. Странно, что ты не заметил очевидного». «Просто лично Вас мне захотелось предостеречь. Не думайте, что я подхожу к любой женщине с желанием проявить о ней заботу». «Забота – архаика». «Нет. Её вытеснили не периферию человеческих эмоций, потому что она не эффективна. Но она осталась, и люди продолжают её чувствовать – в первую очередь по отношению к самому себе». «Ты пытаешься меня зацепить?» – хмыкаю я. «Вы участвуете в аукционе – значит, Ваш выбор уже сделан. И, уж простите за мою рациональность, если Вы претендуете на аполло, занявшего только третье место, значит на меня у Вас Средств нет. У меня нет необходимости пытаться Вас заинтересовать», - он извинительно улыбается. И я слышу облегчение в его выдохе. Он смотрит на меня внимательно. Опускает глаза и потирает шею. «Раз уж так легко пошёл разговор, и это взаимодействие ни к чему не обязывает…можно попросить у Вас совет?» «Да. Почему бы и нет». «Как Вы думаете, сколько я протяну загородом, если со своим инвестором буду так же честен, как с Вами?» «Хм! Мало. Очень мало». «У меня ещё есть силы, чтобы переступать через себя, и играть ту роль, которую я играю с шестнадцати лет. Я могу быть с ней нечестен - с той, которая меня купит. Но дайте мне совет. Это того стоит?» Я растерянно пожимаю плечами. Он поворачивается ко мне боком, и смотрит на плетёную розу. Его лицо едва заметно искривляется в неудовольствии, когда он замечает, что теперь её узор нарушен. Он поправляет стебли, цепляет их друг за друга колючками. «Этот бутон лишний», - говорит он, указывая на тот цветок, который привлёк моё внимание, и который я приняла за настоящий. «Но он очень красив». «Он не распустился, а остальные распахнуты…как глаза от ужаса». «Отдай его мне». Он снимает зажим со своих волос, перехватывает им искусственный бутон у основания, прокручивает его несколько раз, и отламывает. Острый кончик обезглавленного стебля царапает его пальцы, и на одной из подушечек появляется капля крови. «Это очень плохо», - шепчу я. Он невозмутимо протягивает мне отломанный бутон, снова собирает волосы в пучок, и я вижу, как одна из тонких прядей его пшеничных волос пропитывается красным. «Так ведь гораздо лучше», - говорит он, кивая на растение. Я смотрю туда, сквозь него, на наше отражение в стекле. «Просто невероятно», - шепчет Себастьян, - «как мы похожи. Я понял, почему принял Вас за цэрперу, и совсем не подумал о возрасте. Я предположил, что Вы можете быть моей сестрой. Ведь я – неудачная попытка. Возможно (подумал я), во второй раз моей биологической матери повезло». Он делает шаг назад, поворачивается ко мне, уважительно кивает головой, желает мне победы, уходит.