Хочешь выжить - худей!

Та настороженно кивнула и немедленно получила следующий вопросик: - И я вылез из твоего, верно?

- Да, конечно, - пробормотала пунцовая Трэйси.

- А почему тогда она говорит, что ты мне не мама, а чужая тетя?

- Кто она?

- Ни няю, - ответил малыш. Иногда он вдруг переходил на язык годовалого. А иногда ни с того ни с сего начинал выражаться самим же придумаными словами, причем опять же тоном крошки не старше года.

- Не слушай никого другого, - заявил Двайт: - только маму.

Ну ничего себе беседа, - подумала Фиана.

Тут разговор снова перехватила Трэйси: - Я никогда тебя не брошу, что бы ни случилось.

- А если я буду плохой?

- Ты не будешь плохой, - серьезно сказала мама. - Никто не плохой. Иногда мы ошибаемся, но мы хорошие.

- Все?

- Все.

- И даже плохие папы и тети?

- Нет плохих. Только хорошие, - устало сказала Трэйси.

У Фианы, хорошо осведомленной о биографиях сотрудников, перехватило горло. Эта, насильно разлученная родителями с собственным ребенком женщина, не имела к человечеству никаких претензий! Все хорошие - пожалуй, стоит спросить ее как-нибудь о мировых злодеях. И те хорошие?

- А почему все дети живут только с мамами? - Дэвид пошел по второму кругу. - А их папы решили не быть их папами, потому что они больные?

Фиана догадалась: имеются в виду младенцы, живущие в резервации. Других-то этот малыш и не видел. Интересно, стоит ли внушать ребенку такое безоговорочное доверие ко всем подряд? Его станут обижать всякие разные сволочи, а он - талдычить им, ах-ах-ах, плохих людей не бывает. Надо будет поговорить на эту тему с Анжеликой, детским психологом из центра для обиженных женщин... Подумать только: все хорошие...

На дорожке, огибавшей застекленную стену бассейна извне, вдруг появился Яшка. Он размашисто шагал ко входу. Мальчик терпеливо ждал ответа.

- Бывают разные мамы и разные папы, - сообразил, наконец, Двайт. - Я тоже никогда тебя не брошу.

- А почему... - снова завел Дэвид.

У Фианы заныло сердце, она больше не могла всего этого слышать. Она резко оттолкнулась к другому краю бассейна. Люк, как пришитый, двинулся следом. Яшка, разбежавшись, бултыхнулся в воду, чем поднял маленькое цунами, с эпицентром точно между ними. Вынырнув в трех дюймах, он грозно обратился к парню: - Снова клеишь мою женщину? Тебе что, своих мало?

- Пошел ты, - бросила Фиана по-русски.

Цыган, будто только и ждал команды, тоже перешел на русский: - Я-то, может, и пойду, да вот с кем ты останешься? С этим? - Он кивнул на Люка.

Тот, не понимая, переводил свой печальный взор с одного на другого.

- Не обращай внимания, - бросила ему по-английски Фиана. - У него в голове революция.

- Какую именно ты имеешь в виду? - спросил Люк. - Французскую, русскую, американскую?

Фиана прыснула. Яшка пояснил: - Слушай ее больше. Это у нее в голове дырка.

- Не понял, - медленно произнес грустный Люк. - Слушать Фиану больше - это я согласен, но в чем тут связь между дыркой и революцией? В голове?

Глава 16

Где-то в синеве у моста Золотых Ворот, между морем и небом, мелькнул парус. Алый. Уже не в первый раз Дина видела алые паруса, то у Золотых Ворот, то у знаменитого Дома на Скале, куда иногда ездила с мужем на прогулку. Феликс читал Грина еще в юности, но не думал, что и другие американцы читали какого-нибудь Грина, помимо Грэма, да и того сотая часть.

- Может, кто-то из русских миллионеров? - размышляла Дина.

Муж пожал плечами: - Не обязательно быть миллионером для обладания парусником... Скорее всего, кто-нибудь оригинальничает...

Но Ундина часто думала над разгадкой американских алых парусов, и ей все чудилось, вот-вот он войдет в магазин и признается: именно он хозяин заметной яхты. А что тогда будет, зависело от настроения и желания фантазировать. Иногда хотелось, чтобы это оказался седовласый Яков, но на богатенького тот не похож...

Дина взглянула на дверную ручку, та покойно молчала. В магазин как будто никто не рвался. Женщина схватила взятый из дому сэндвич с арахисовым маслом и откусила кусочек. Ручка двери, как по команде, стала проворачиваться.

- Поесть не дадут, - сварливо буркнула Ундина. - Сейчас снова пойдет допрос, не русская ли я, да конкретно откуда, великие знатоки географии, да покупаю ли матрешки сама для себя. Боже, как надоели!

Она лихорадочно заработала челюстями, чтобы успеть проглотить. В кассе ноль целых хрен десятых и только несколько мелких купюр да мелочь для сдачи.

Дверь широко распахнулась, и в магазин ворвался горький и одновременно сладкий и пряный аромат шоколада Гирардели из соседнего домика шоколадной фабрики, терзавший Дину весь день. И поехали. Один за другим, гуськом просочилась целая толпа азиатских туристов, скорее всего, китайцев. Незамедлительно запахло чесноком и неведомыми восточными специями, прощай любимый шоколад. Спасибо, что не с вонючими животными и не индусы. Когда толпой заходили индусы, в магазине надолго оставались специфические миазмы - да что там говорить! - фимиам проникал через дверные щели, стоило им только оказаться поблизости, и после долго не выветривался. Хуже была только вонь псины и кошачья. А при восприимчивости беременной хоть "караул" кричи.

ТА МОГИЛА давно была открыта и разорена. Дракула вовсю пил кровь и крепчал. Даже в детстве Дина не ощущала себя перед ним такой бессильной. Она боялась смотреть ему в лицо, тем более страшилась разглядывать его черты, она только чувствовала его во тьме, слышала в своем его злобное дыхание и не могла сопротивляться его присутствию, постепенно подчинявшему уже не только подсознание, но и собственное сознание.

Китайцы мгновенно заполнили небольшую комнату, галдя на своем языке, и прямо под плакатиками "руками не трогать" принялись хватать расписанные вручную матрешки. Но открывать несчастные куклы до последней им было мало. Некоторые зачем-то еще стучали по тщательно отлакированной поверхности кончиками ногтей, вероятно, чтоб уж попортить так попортить... Действо это раздражало, тем более, сразу становилось ясно, что не купят даже на центик. Пришли погалдеть, поглазеть, помурыжить...

И, конечно, один из них тут же возник перед ней и стал показывать свои познания в русском. Зачем Дине его "прыует" - мучитель и сам не знал, и даже не подозревал, как страшно она ненавидела зевак, которым необходимо впустую тратить на эту чушь собачью ее душевные силы, насмехаться над ее языком и над ней, а иначе, чем глумление, она все это не воспринимала.

Самое страшное представляли собой соотечественники. Те не церемонились: врывались и тут же без спроса целились в нее фотоаппаратами и видео-камерами, лапали несчастные экспонаты, тыкали пальцами, критиковали что могли, громко и обязательно на ломаном английском сообщали копеечные цены на те же изделия в России, чем отпугивали возможных покупателей, хорошо, когда давали советы, а чаще указания, которые тут же требовали исполнять, хамили, жаловались и хаяли Америку, перли на рожон, давя показухой, или громко орали между собой, как-будто ее тут нет... Или вопили во все горло их дети, на которых родители не обращали внимания... И, конечно, никогда ничего не покупали.

Если раньше Дина о том недостаточно часто задумывалась, то теперь за короткий срок работы в магазине возненавидела все человечество, состоявшее по ее сегодняшнему мнению, из сплошного быдла и хамья.

От них некуда было спрятаться, спасения тоже не было, достойно парировать она не умела, а если старалась опустить глаза, чтоб не видеть этого разгула, ее все равно как-то выдергивали из ухода в себя и продолжали испытывать терпение, каждый раз находя для этого новые варианты.

Азиаты, наконец, выкатились наружу, оставив после себя разгром, растерзанные матрешки и приступ злобы в опустошенной душе Дины. Она откусила кусочек от своего сэндвича и пошла к полкам зализывать раны.