Почему стоит читать? Сборник статей

Однако, по мнению Чарльза Брея, Джордж Элиот «не годилась для того, чтобы оставаться одной». Ей всегда был нужен некто, на кого она могла опереться и чтобы «этот некто принадлежал к более сильному (как считается) полу, а не к противоположному, более впечатлительному». Мистер Буллит также высказывается в подобном смысле: «ее сердцем, а также умом, когда она работала в «Вестминстер Ревью», распоряжался влюбчивый работодатель, который доводил ее до слез своими рассуждениями о «непостижимой тайне и колдовской сути красоты».

Но так случилось, что в том же году Герберт Спенсер, собираясь навестить Джордж Элиот, взял с собой в гости Джорджа Генри Льюиса, а до этого он как-то пояснил свое отношение к браку: «Не думаю, что самого большого счастья в любви можно достичь когда существуют законные супружеские узы. Причина в том, что мы никогда не можем о них забыть и это отражается на нашем поведении. Вот почему самое лучшее – на какое-то время выбросить из головы даже мысль о них. Это позволит супругам вести себя так, словно между ними никаких уз не существует».

Как же, наверное, странно было слышать из уст солидного, серьезного Спенсера это высказывание о браке, принадлежащее остроумному герою Конгрива Милламанту[17]. Повлияло ли мнение Спенсера на Джордж Элиот – неизвестно, однако, став в тридцать пять лет так называемой «миссис Льюис», она никогда не поощряла свободной любви и очень опасалась, как бы ее пример не оказался аргументом в пользу безбрачных любовных отношений.

В юности мне часто приходилось слышать о причине, в силу которой Джордж Элиот и Льюис не могли пожениться: из-за того, что он не мог получить развод со своей женой-пьяницей. Однако мистер Буллит в этой версии сомневается. Льюис, который, как нам известно, придерживался «либертианства», делил свой дом и свою жену с Торнтоном, сыном Ли Ханта. От Торнтона у нее родилось двое детей. Доктрина, исповедуемая Льюисом и осуществленная им на практике, никому из них счастья не принесла, поэтому он был глубоко неудовлетворен жизнью и жаждал сочувствия.

«Он не понравился ей с первого взгляда» – пишет Буллит. Льюис был очень некрасив и, по свидетельству Карлейля, напоминал «обезьяну». Прошло достаточно много времени, прежде чем Джордж Элиот стала отзываться о нем в письмах со все возрастающей теплотой: «это человек, обладающий и сердцем, и совестью, которые он скрывает под маской несерьезности». Через девятнадцать лет, уже после его смерти, она вернулась мысленно к тому, что называла «нашим благословенным союзом» и охарактеризовала его как «главное благодеяние жизни, сделавшее для меня возможным все».

Льюиса еще вспоминают как автора лучшей в Англии биографии Гёте, но самый важный вклад в литературу он сделал в тот день, когда убедил Мериэн Эванс попробовать свои силы в области художественной прозы. Кстати, то же самое и еще раньше ей советовал Герберт Спенсер. Мы узнаём, что и она сама, и давно, лелеяла «смутную мечту, как однажды вдруг сможет написать роман, но потом утратила эту надежду и все остальные на что-либо хорошее в будущем».

Тем не менее у нее не было оснований для пессимизма. Уже первая ее повесть, которая войдет в сборник «Сцены из жизни духовенства», была восторженно принята к публикации журналом «Блэквудс Мэгэзин», а после выхода в свет всего сборника она, можно сказать, проснулась на следующий день знаменитой, и Диккенс, который догадался, что автор – женщина, стал одним из самых рьяных ее литературных поклонников. О дальнейшем возрастании ее славы можно судить и по тому, что более поздний ее почитатель, лорд Эктон[18], даже утверждал: «Она по праву кажется самой знаменитой представительницей литературы со времен Гёте».

Возможно Джордж Элиот относится к числу тех литераторов, чьи произведения больше по вкусу взрослым читателям, чем юным. Ей несвойственны восторженные восклицания, безудержное веселье и склонность к таким же жизнерадостным сочинениям. Не думаю, чтобы она хоть раз в жизни создала образ героя, на которого захотелось бы равняться обычному юному читателю, или – такую героиню, в которую обычный нормальный мальчуган мог бы влюбиться, как свойственно юнцам влюбляться, например, в Диану Вернон[19] или Беатрису Эсмонд[20]. У нас не кружится голова, когда мы читаем романы Элиот, а в молодости мы предпочитаем именно головокружительные романы и писателей, которые такие романы создают.

Писательница «Уида»[21] была карлицей с литературной точки зрения в сравнении с Джордж Элиот, но она могла очаровать нас в дни нашей юности, во всяком случае, своим романом «Под двумя флагами». Названия же первой книги Джордж Элиот «Сцены из жизни духовенства» было достаточно, чтобы юные читатели с их пламенными сердцами, жаждущими любви, воспринимали это произведение как нечто подходящее для родителей, а не для пылкого юношества.

Очевидно именно недостаток подобной головокружительности внушил Хенли[22] неприязнь к творчеству Элиот и заставил его отрицательно отозваться об ее мужских персонажах как «мятежных гувернантках, которых автору нравится представлять читателям в мужском облике». Это не так: в ее романах достаточно убедительных мужских персонажей, хотя некоторые ее герои-мужчины и влюбленные – не самые удачные образы. Так, в романе «Феликс Холт» герой – скорее воображаемый, чем реальный мужчина из плоти и крови. Опять же и в романе «Мидлмарч» художник-возлюбленный, за которого в конце концов выходит замуж Доротея Брук, гораздо менее похож на живого человека, чем даже высохший под бременем лет священнослужитель, первый муж Доротеи.

Сначала, должен признаться, не очень мне понравилась и Доротея, хотя, может быть, не она сама, но то, какой ее представляет нам Джордж Элиот. Подготовленный началом романа к знакомству с юной Св. Терезой из английской глубинки, особенно тем эпизодом, когда, еще девочкой, она шествует, словно подвижница, держа за руку младшего братишку и оба они, кажется, взыскуют мученичества в «Краю Болот», я решил, что Джордж Элиот в какой-то степени потом исказила образ Доротеи, добавив ей толику высокомерия, и добавила, очевидно, для того, чтобы героиня не показалась нам совершенно непогрешимой и неземной. Вот Доротея и ее сестра Селия делят драгоценности, оставшиеся после смерти матери, и Доротея с ее ультра-пуританскими представлениями о суетности берет себе лишь кольцо и браслет, и Селия спрашивает: «а ты станешь их надевать, отправляясь в гости?» И Доротея «довольно высокомерно» отвечает: «Может быть и надену, я ведь не знаю до какой степени могу еще пасть». Мне также непонятно, после всего о ней сказанного, как она может унизиться до столь пренебрежительного ответа и почему с ее любовью к благотворительности она использует свое влияние на сэра Джеймса Чэттема, дабы тот построил новые дома для арендаторов, но узнав, что он влюблен в нее, Доротея вдруг категорически заявляет о нежелании в дальнейшем заниматься благотворительными делами. «Бедная Додо – замечает опять Селия, – как же это для тебя неприятно, ведь строить планы твое любимое занятие!»

«Любимое занятие строить планы? – восклицает Доротея – неужели ты полагаешь, что я помышляю о новых домах для моих земных спутников в такой несерьезной детской манере? Я могу ошибаться и не однажды, но как можно творить истинно-христианские дела в обществе столь мелко мыслящем?»

И хочется спросить, а существует ли на свете хоть одна молодая особа, обуреваемая пылким сочувствием к своим ближним, которая изъясняется подобным стилем? В молодости Джордж Элиот писала примерно столь же высокопарные письма, однако не могу поверить, что Доротея с ее возвышенным взглядом на жизнь, жертвуя собой достопочтенному мистеру Казобону, разглагольствует в таком фарисейском духе. Все же, после того как она вышла замуж за этого пожилого педанта, в котором уже иссяк источник человечности и вышла потому, что приняла его за современного Св. Августина, сочетающего в себе «гениальные качества врача и святого», наши сердца начинают ей сочувствовать. О как она жаждет изучить латынь и древнегреческий, чтобы читать вслух сему высокомудрому святому, как читали некогда «дочери Мильтона своему отцу». Как жаждет помогать в сочинении шедевра всей его жизни под названием «Ключ ко всем мифологиям»!

17

«Mill» от лат. «mille