Страница 27 из 29
Принципиально разнятся между собой разум и сердце по критерию управляемости. Разум – приспособленец, марионетка обстоятельств, флюгер, ориентирующийся на то, «откуда ветер дует». Собственно, такова его изначальная цель – обеспечить себе максимальное удобство во взаимоотношениях со средой. Ради этого он готов, когда нужно, услужливо умолкнуть, лицемерно поддакнуть или «сменить пластинку», быстро перестроиться. Но ничто не властно над сердцем – ни среда, ни мы сами.
Сердце, как и духовность, воспринимает и оценивает каждое жизненное явление в целостности, сразу в полном объеме, в единстве всех его плюсов и минусов. Разуму подобное не дано. Он не может понять реальность в сочетании полярных тенденций и обязательно представит происходящее в виде альтернативы, где правильной может быть только одна из сторон. Собственно, само слово intellego по-латыни означает «выбираю между».
2.2.3. Разум и интуиция. Что открывает нам истину?
Закон жизни в том, чтобы искать ответы на вопросы внутри себя.
Прозрение приходит раньше, чем успеваешь понять.
Интуиция (от лат. intueo – пристально смотрю) есть способность постижения истины путем прямого ее усмотрения без обоснования с помощью доказательств. В этом она непосредственно связана с феноменом сердца. Интуиция – своего рода чутье к истинному и наиболее значимому в сложной ситуации. В народном понимании она трактуется как данное человеку свыше «шестое чувство» или как «божественное откровение». Интуиция обычно противопоставляется сциентизму и рассудочному мышлению. Это – сверхразумное средство проникновения в неведомое.
Классическая европейская философия от Аристотеля до Гегеля видела прежде всего в разуме главную творящую человеческую способность и привычно через разум искала путь к истине. Эта линия продолжается и в ХХ веке. Большинство западных научных авторитетов в этой сфере – Г. Айзенк, Р. Уэйсберг, Р. Стенберг, Д. Гилфорд, Е. Торранс и др. – рассматривают интуицию как структурную часть интеллекта, высший уровень развития интеллектуальной способности, результат повышенной активности определенных алгоритмов мышления и «обширности знаний» (37). Но разум – не творец. Он не допускает непредвиденного, боится всего неожиданного, случайного, появившегося вопреки расчетам и планам, его устраивает свобода в форме необходимости. Соглашаясь с этой неистинной свободой, он «отвергает творчество» (Бергсон, 143). «Мысль никогда не создает нового. Новое мгновенно, а мысль всегда тянется из прошлого. Она имеет свое достоинство, но в ней нет свободы» (Померанц, 543).
Борьба сторонников примата «рационального» или «сердечного» в жизни людей при определении природы интуиции имеет длительную историю. Если Аристотель считал интуицию «интеллектуальной», а Декарт видел в ней проявление «ясного и внимательного ума», то Паскаль называет интуицию «чувственной» и относит ее к природным началам сердца, говорит о «первичных интуициях сердца» (139, 150). Позиция Паскаля близка и российской философии XIX века. К примеру, П.Д. Юркевич был убежден: все великие поэты и лучшие философы твердо знали, что именно сердце является «истинным местом рождения тех глубоких идей, которые они передали человечеству в своих творениях». И всякий раз такое рождение было как «непосредственно и внезапно возникающее откровение истины», – без той постепенности, этапности, что свойственна движению разума к цели. Более того, это откровение появлялось как раз в тот момент, когда разум заходил в тупик и умолкал в бессилии. Мы постигаем истину «первичными интуициями сердца», а потом начинаем работать с ней разумом (139).
О. Шпенглер уравнивал борьбу интуиции против рассудка с борьбой между творчеством и упорядочиванием и даже – между жизнью и смертью. Он видел «мистический акт переживания глубины» в момент действия интуиции. Если у великих мыслителей в основании всего стоит «огромная труднодоступная интуиция», пишет Шпенглер, то у новых ученых «мы видим мир как мозговой феномен»: у Гете все «есть переживание и интуиция», у Дарвина – «познание и закон» (161, 552). Если интуиция является роженицей нового, то разум (или интеллект) есть инструмент его закрепления, превращения в упрощенную, но хорошо понятную и удобную для использования форму. Но такого рода рациональная доработка тут же омертвляет новизну, делает ее застывшей, утратившей способность к «живой жизни» во множестве нюансов и неожиданностей.
Интуитивное постижение – это очень трудное прозрение. По словам М. Мамардашвили, «мы должны умирать, чтобы открыть истину». Причем речь идет о прозрении как возвращении к тому, что когда-то было естественно доступным (известным) людям, жившим (например, в Эдеме или в золотом веке) по любви и в непосредственной связи с Богом. Субъективно интуитивный переход ощущается как скачок из ситуации, когда не было никакого решения, в ситуацию, когда вдруг появляется готовое и целостное решение (Р.М. Грановская). При этом никакие промежуточные этапы в таком переходе человеком не осознаются.
Гений с одного взгляда открывает истину.
Современная цивилизация с ее верой лишь в разумность губительно действует на способность людей к интуитивному постижению жизни. В этой связи уместно еще раз вспомнить поведение людей с разной степенью цивилизованности в ходе природной катастрофы, происшедшей 26 декабря 2004 года в Юго-Восточной Азии. Известно, что живущее на одном из островов данного региона первобытное племя, вопреки опасениям ученых, оказалось далеко не беззащитным и не погибло от цунами. Далекие от цивилизации люди заранее почувствовали опасность и поднялись в горы. Беззащитными оказались западные туристы, привыкшие действовать «по уму». Они даже после первой волны цунами не поняли опасности, побежали к морю собирать выброшенное на берег и были накрыты второй волной. Уверовав в разум и науку, мы что-то необходимое для пребывания на искусственно выстроенной арене приобрели, но что-то более значимое, обеспечивающее нам естественную связь с природой, утратили.
Вместе с тем интуиция продолжает жить и действовать внутри нас, только мы все в меньшей мере способны осознавать ее голос. В такой ситуации интуиция порою вынуждает человека подсознательно руководствоваться ее советами. Известны экспериментально зафиксированные факты, когда перед землетрясением у некоторых людей появлялось ощущение беспокойства, тоски, неясной тревоги и даже чувство безысходности. Чаще эта чувствительность проявляется у детей, людей, страдающих психическими расстройствами, представителей некоторых профессий, требующих тренировки чувствительности, – например, музыкантов. Есть примеры, когда люди покидали город накануне разрушительного землетрясения, почувствовав необъяснимую тревогу.
Американский социолог Джеймс Стаунтон опубликовал результаты исследования более 200 железнодорожных крушений и более 50 авиакатастроф. Оказалось, что во всех аварийных случаях транспорт был заполнен только на 61 %, а в благополучно закончившихся рейсах – на 76 % от полного объема. 15 % потенциальных пассажиров перед каждым обреченным на аварию рейсом будто почувствовали интуитивный сигнал и отказались от поездки. Кто-то сдал билет, кто-то опоздал, кто-то не поехал по другой, порою даже необъяснимой причине. Что-то остановило каждого из них. Чаще человек даже не осознал команду внутреннего голоса. Остальные – их большинство – не прислушались к безотчетному чувству тревоги.
Социологи, проводившие обследование, даже утверждают, что при заполнении, например, самолета на 75 % за него можно не волноваться. Это – среднестатистическое заполнение. Значит, внутренние голоса людей молчат, не предупреждают об опасности. И ее не будет. Можно лететь спокойно.