Страница 45 из 62
Эпизод 21: Весна
Наслаждение, роскошь – вот что вы называете счастьем,
а я думаю, что ничего не желать – вот блаженство Богов…
Сократ
На дворе стоял конец апреля. Прошёл ровно год с тех пор, как я исчезла из старой жизни, с тех пор, как он приснился мне в последний раз, и ушёл из сна в сказочную реальность.
(Исчезла я весной, сюда попала в осень – где потерялось лето по пути?)
Весна была в самом разгаре. На небе ни облачка. Свежий ветер и яркое солнце. К полудню истомлённые долгожданным теплом птицы сходили с ума от собственных трелей, а может, от арий вопящих там и сям котов.
Коты и кошки толпами лазали по крышам, по водосточным трубам, грязные и мокрые, с ошалелыми глазищами, дико орали и были в высшей степени счастливы. Подросший Гав сидел в на подоконнике и ловил солнечных зайцев на стекле.
Весело. Весело и легко.
– А в следующую весну Гав станет мокрым, грязным и вопящим по ту сторону окна. Жизнь быстротечна и изменчива, – подумала я, прислонившись лбом к стеклу, и погладила котёнка за ушками.
Гава я нашла зимой, снежным вечером, когда возвращалась домой. Крошечное, с ладошку, пушистое животное всех цветов и оттенков с отмороженным ухом, худое и замученное мяукало так, словно душераздирающим «мяу» устанавливало право на жизнь. И установило. Потому что теперь откормленный и заласканный до умопомрачения Гав, исступлённо мурлыкал не тише трактора, уже ничего не доказывая, упиваясь беззаботной и сытой жизнью, не забывая бессовестно шалить, висеть на шторах, бегать до обессиливания и воровать со стола тайком кусочки – уличных повадок, впитанных в подворотнях соседнего квартала, где я его нашла, уже ничем не вывести.
Всё меняется, но что-то остается неизменным.
Я назвала его «Гав», именем моего мультяшного учителя в вопросах страхов и приключений: он искал приключения, а приключения – его, и они неизменно друг друга находили. Что-то между нами было общее.
Прошёл год…
Год по тому, моему старому времени. А здесь для меня – вечность.
После того, как я заглянула за стену, я прекратила задаваться вопросами: откуда я, почему я здесь, какое у меня имя. Я была с ним и купалась в потоке моей новой жизни.
Я больше не пыталась, как раньше, ухватить кусочек исходной реальности, спрятанной за иллюзией моих мыслей. Между мной и реальностью не осталось посредников. Я смотрела на мир открытыми глазами. Так это просто – встречаешься, таешь, вливаешься…
Я ни о чём не заботилась. Ничего не ждала, ни о чём не вспоминала и ни о чём не мечтала. У меня на это не хватало времени – я жила настоящим. Я вкушала вкус самой жизни. Я не помнила моих скитаний, смущений, поисков – всё осталось где-то далеко. Ведь в жизни столько интересного!
Чем я только не занималась без отдыха и усталости! И никаких преград для занятий у меня не было.
Начнём с того, что Роза, прирождённый жулик, прониклась ко мне заботой и совершила мне приличный документ – паспорт. Я не спрашивала, откуда она его взяла и какими нелегальными возможностями она обладает. Мне ли беспокоиться о соблюдении законов. Но паспорт отлично делал свое дело, и я под новым именем (не стану всуе вспоминать) стала полноправным членом местного общества со всеми вытекающими.
Мы с Робертом объехали знаменитые окрестности Лондона и, запутавшись в тисовых лабиринтах Лидса, отправились в запорошенную снегом Шотландию, раз пять меняя по пути у старика Морриса то и дело прокалывающееся заднее левое колесо, которое категорически отказывалось ехать в Дорноч, куда мы всё-таки прибыли спустя неделю среди ночи, уставшие и замерзшие. Отогреваясь Джонни Уокером, я подвывала в унисон северному ветру, выглядывая в узкое, забранное решёткой окно замка, отчаянно взывая к коллегам-приведениям (а чем они мне не коллеги – невесть откуда берущиеся из неизвестных миров), пугая постояльцев отеля в соседних комнатах, пока заботливо поставленный хозяевами графин с виски не опустел, и я не была удалена прочь от окна под одеяло, помогавшим мне этот графин опустошать, Робертом. И как я не прислушивалась, скрипят ли половицы в узком коридоре под поступью жутких приведений, ничего не услышала, кроме ровного дыхания моего Бога.
Мы катались на лыжах по склонам Маттерхона любуясь им же с балкона роскошного Церматтерхофа, сидели на скамье Гауди в Парке Гуаэль, пили молодое вино в Кот-де-Бон, и боялись страшного Дракулу в Бране (он, кстати, так и не явился к нам), закусывая ужасы вкуснейшим сыром.
Мир лежал у моих ног!
Я продолжала заниматься тем, чем я любила заниматься раньше и добавляла нового, о чём явно и тайно когда-то мечтала – я познавала жизнь через наслаждение.
Я покоряла танцевальные школы Лондона, или они меня. Приобрела мохноногого клейдесдаля, постоянно жующего, который ленивым шагом катал меня от конюшни до ближайшего леса и обратно, не смотря на уговоры пробежаться рысью. Я добралась до небес, а точнее до аэроклуба – договориться с легкокрылым планером мне удалось гораздо быстрее, чем с Мохноногом, и он катал меня по облакам резво и весело.
Роберт осчастливил меня эксклюзивным старинным фотоаппаратом, и я ловила сочные кадры в небе и на земле, устроив дома настоящую фотолабораторию.
Что до полезности моих занятий обществу, так это то, что я была главным клоуном на конюшне на пару с Мохноногим, и по совместительству им же в аэроклубе, веселя команду до изнеможения её членов.
Правда, мои скромные таланты в фотографии иногда использовались божественным семейством: Робертом – для запечатления инструментальных шедевров в его мастерской в исторических и рекламных целях, и Розой: она брала меня с собой на модные показы, которые она организовывала – они были важной частью её творческой (или жульнической) деятельности. Я запечатлевала её фееричные и красочные шоу всё для тех же исторических и рекламных целей. Но здесь за работу мне честно платили платьями и юбками из модных коллекций.
Иногда я помогала мастерам в мастерской, в основном в наведении порядка. Но мне доверяли покраску, полировку, сверление дырочек и ювелирную работу высокой точности при отпиливании и отрезании – истинные таланты талантливы в любой реальности.
К общественно полезной деятельности можно отнести и то, что я откармливала домашними пирожками божественное семейство и приобщившегося к ним навсегда (к пирожкам, естественно) Эла, который в свою очередь приобщал к ним очередную молоденькую подружку. К пирожкам приобщился и Тим, настолько, что я получала заказы насчёт начинки. От пирожков Тим почему-то стал добрее относиться к подружкам Эла.
Ещё я успевала лениться часами напролёт лёжа на диване, часто привлекая к этому занятию моего Бога, и спать бо́льшую половину суток.
Но мне было мало и мало! Никакие слова не выразят неисчерпаемость выбора, который неожиданно передо мной распростёрся. Смущало меня одно: как успеть познать наслаждения жизни за такую короткую жизнь – человеческую?
Жить, упиваться даром жизни теперь я хотела взахлёб. У меня пропали все смыслы, кроме одного – жить. И этот смысл питала любовь.
А моя любовь последнюю пару недель не вылезала из студии. Вид его напоминал ободранных весенних котов. Он, правда, не шастал по крышам, не спускался по водосточным трубам, даже не выходил из дома, а сидел в студии день и ночь, иногда выбираясь поесть, немного поспать и, конечно, соблазнить меня какими-то страстно горящими глазами. Он мылся изредка, был бородат и лохмат. Со мной почти не разговаривал. Во время его вылазок из добровольного заточения мы предавались дикому весеннему сексу, и он снова запирался в студии.