Страница 21 из 25
Толпа зароптала в ответ:
– Не смеешь!
– А ты кто здесь такой, чтоб нам указывать?!
– Нам с царем поговорить надо!
– Да что вы его слушаете! Не станут солдатики в народ стрелять!
– Расступитесь, братцы, нам к царю надо…
– Наболело!
Шаг за шагом колонна медленно продвигалась вперед.
Офицер натянул удила и, зло оскалив зубы и скверно выругавшись, отступил к шеренге солдат.
– Ну вот, давно бы так! – победно хохотнул кто-то. – Пошли, братцы!
В этот миг полковник взмахнул саблей и грянул нестройный залп. Из стволов винтовок вырвались синие дымки. Пронзительно и жутко взвизгнули пули. И тут же – крики и стоны в рядах рабочих. Несколько человек в первых рядах, словно подкошенные, рухнули на заснеженную мостовую.
Отец Георгий с ужасом увидел, как, не выпуская иконы из рук, медленно оседает на снег кузнец Филиппов. Он упал навзничь, широко раскинув руки, а на груди его медленно расплывалось пятно крови, алой струйкой стекая на оледенелую брусчатку мостовой. И еще живые удивленные глаза его устремились в серое январское небо.
– Как же это?.. Зачем?! – пробормотал отец Георгий.
Какая-то женщина склонилась перед кузнецом на колени, приподняла его голову. Но в глазах Филиппова уже нет жизни. Она подняла с мостовой икону, обтерла платком с нее кровь и отчаянно встала рядом со священником.
Толпа рабочих замерла оцепенело, казалось, не веря в то, что произошло.
А тем временем офицер снова взмахнул саблей. И снова раздался залп.
Потом другой… третий…
Люди падали и падали в снег. Передние ряды в панике ринулись назад, сбивая с ног, сминая тех, кто стоял за их спинами. Началась давка. Крики… Стоны…
Вот и Васильев, охнув, упал в снег, так и не выпустив из рук простреленного пулей царского портрета.
Рядом с ним, сраженные пулями, распростерлись тела Марии и ее маленькой Полинки. А над ними, в отчаянии обхватив голову руками, упал на колени Илья.
Залп следовал за залпом. Пороховой дым окутал все вокруг, накрыл лежащих на земле людей. Отовсюду слышались стоны и крики о помощи.
Отец Георгий смотрел, как рассыпается толпа, как продолжают падать убитые и ползут, оставляя за собой страшный кровавый след, раненые…
– Господи! Что же это? За что?! Это же конец… Конец всему…
Но это был еще не конец. Шеренга солдат расступилась, и в образовавшийся просвет ринулась конница. Гренадеры с гиканьем и свистом – сабли наголо! – врезались в разбегающуюся толпу. Они остервенело, не разбирая, рубили направо и налево – по головам, по плечам и спинам – стариков, женщин, детей. Рубили так, словно это не свои, родные русские люди, а заклятые враги, угрожающие отечеству. А люди кричали, стонали, умирали, падая под копыта лошадей…
Отец Георгий в оцепенении стоял посреди этого кошмара, среди окровавленных тел, не замечая, что продолжают свистеть пули, что правый рукав его рясы почернел от крови. Коварная пуля – царская милость – достала и его.
Он увидел, как офицер поднял руку с револьвером, прицелился, прозвучал выстрел, и совсем рядом с его головой просвистела пуля. Однако он не двинулся с места. Он хотел умереть здесь вместе с теми, кто сейчас лежал без признаков жизни у его ног.
Но офицер не успел сделать второго выстрела. Кто-то дернул отца Георгия за рукав, с силой увлек в близкий переулок. Это был Пинхус Рутенберг, инженер с Путиловского завода.
«Как он здесь оказался? – ненадолго мелькнула мысль. Мелькнула и исчезла. – Какое это имеет значение!..»
– Бежим, бежим скорее отсюда! Здесь смерть… Смерть! – на бегу повторял Рутенберг.
– А как же они, те, кто остался там? Я должен быть с ними и вместе с ними умереть! – выдернул свою руку Гапон.
– Это глупо! – возразил Рутенберг. – Вы должны жить и отомстить за тех, кто лежит теперь на мостовой, кто пал от рук этих палачей!
Их тут же окружили выбежавшие из-под обстрела рабочие.
– Да, да, он прав, вы не должны умереть! Мы вас никуда не отпустим!
– Но как они могли стрелять в своих, в безоружных, мирных людей!
– Это он их послал!
– Он же наш царь, наш отец!
– Кровавый он и есть кровавый!
– А тебе, отец Георгий, до поры прятаться надо. Снимай-ка ты свою рясу. Вот… Поддевку мою одень…
– Да ведь ты, кажись, ранен!..
– Ерунда! – отмахнулся отец Георгий. – Чуть зацепило. Я и не заметил.
Кто-то снял с себя и накинул ему на плечи пальто. Кто-то шапку отдал.
– Надвинь-ка пониже на лоб да ворот подними… Вот так. Чтоб эти ироды тебя не признали. А то ведь тебя теперь будут искать по всему Питеру, а найдут – вмиг упрячут в Петропавловку.
Но отец Георгий все еще никак не мог прийти в себя. Машинально повинуясь действиям рабочих, он все повторял:
– Я знаю, знаю, вы будете отомщены!..
Если властью, данной Богом, монарх служит дьяволу, то монархия обречена лететь в преисподнюю…
Манифестанты были расстреляны и на других направлениях.
Однако, несмотря на вооруженные кордоны солдат и казаков, на безжалостный разгон и расстрелы демонстрантов, тысячи рабочих со всех концов Петербурга продолжали упорно продираться к центру города, к Дворцовой площади.
– Царя! Царя! – теперь уже неистово, остервенело неслось по толпе.
– Трусы! Японцы вас бьют, так вы на своих решили отыграться, расстреливаете безоружных!..
Внезапно эскадрон кавалергардского полка бросился на толпу. Солдаты рубили людей саблями, избивали нагайками. Один за другим десятки людей замертво падали на залитый кровью снег.
Отец Георгий был полностью оглушен случившимся. Он бежал вместе со всеми – увлекавшим его куда-то Рутенбергом и пятью рабочими, его добровольными охранниками. По пути им то и дело попадались разбегающиеся от расправы люди. Одни обгоняли их, другие бежали навстречу. Но никто не узнавал отца Георгия, длинные волосы которого скрывал поднятый воротник пальто, а низко на глаза был надвинут меховой треух.
– Куда мы бежим? – наконец спросил отец Георгий.
– В надежное место, – прошептал ему на ухо Рутенберг так, чтобы никто из сопровождавших их рабочих не мог его услышать. – Да мы уж почти на месте. Надо бы их отпустить, – кивнул он в сторону добровольных телохранителей, – а то мало ли что… Ведь мы их совсем не знаем.
– Да не предадут они. Это ж наши, путиловские, – возразил отец Георгий, но спорить не стал.
Он остановился, пожал каждому руку.
– Спасибо, братья. Дальше уж мы сами доберемся. А на прощанье скажу: знайте, наша борьба не закончена, она только начинается. Не мы первые начали… Что ж, царь отказался от нас. Так и мы теперь отказываемся от него!
Наконец они добрались до своей цели. Остановившись у подъезда одного из домов, прежде чем открыть дверь, Рутенберг опасливо огляделся по сторонам. Не заметив ничего подозрительного, подтолкнул своего подопечного в глубину подъезда. По гулкой чугунной лестнице они поднялись на второй этаж, и Рутенберг дернул цепочку звонка на одной из дверей. За ней послышались осторожные шаги, звякнули ключи, и на пороге появился крепкого телосложения детина. Он явно был хорошо знаком с Рутенбергом, но на отца Георгия уставился подозрительно.
– А… Пинхус Моисеевич!.. – протянул он Рутенбергу руку. – А кого это вы с собой привели? Что-то лица не припомню…
– Это отец Георгий. Георгий Апполонович Гапон-Новых, идейный вдохновитель «Собрания русских фабрично-заводских рабочих», организовавший и возглавивший нынешнее шествие рабочих…
– Отец Георгий! Неужели это вы!.. – ахнул детина, сразу потеплев в лице. – Так проходите, проходите же скорее! – и отступил, приглашая их войти.
Закрыв за пришедшими дверь, он помог им раздеться, все время приговаривая:
– Ах, беда! Ах, беда!.. Как же это, а?
– Тимофей! Кто там пришел? – послышался из комнаты мужской голос.
Вместо ответа человек, открывший им дверь, подтолкнул пришедших в гостиную.
Отец Георгий вошел первым. Его знобило. То ли от давней простуды, то ли с мороза, то ли от пережитых событий дня.