Страница 20 из 25
– Готовы! – ответила ему многоголосьем толпа.
– Мы не отступим!
– Веди нас, отец Георгий, не сомневайся!
– Чай, мы не трусы!..
– И все же, – продолжил священник, – я советую не рисковать, оставить по домам хотя бы женщин и детей, не брать их с собой. Все может случиться…
– Нет, мы не останемся, не отпустим одних наших мужиков! – в ответ на эти слова дружно зароптали женщины. – Умирать – так вместе, и нам без них, без наших кормильцев, не жисть!
– Да не посмеют солдаты стрелять в баб да малых деток! Ведь не ироды же они! Мы ж с миром, с иконами да с хоругвями идем, а не с дубьем да дрекольем…
– А ты говори, говори дальше, отец!
И отец Георгий продолжил, уже не заглядывая в бумагу, которую держал в руках.
– Братья, вы вправе требовать уважения к вам, к людям труда, ведь вы в поте лица умением своим и радением за матушку Россию создаете ее мощь и богатство. Перед Богом и царем все должны быть равны – и богатые, и бедные, и сильные мира сего, и убогие, и немощные. Я верю, царь не даст нас в обиду, он услышит, поймет и поддержит нас, своих верных ему подданных!
«В таинственно неясных очертаниях развевающейся над толпой рясы, в каждом звуке доносившегося хриплого голоса окружающему очарованному людскому морю казалось, что наступает конец, приближается избавление от чудовищных вековых мучений». Он увидел слезы на глазах многих стоящих у подножия трибуны женщин и стариков. Отец Георгий воздел к небу руку с крестом и осенил им обнаживших головы рабочих.
– С нами Бог и наша правда!
Отец Георгий спустился с трибуны и вместе с Иваном Васильевым и кузнецом Филипповым встал в первом ряду. Колонна колыхнулась и двинулась. Справа и слева от них шли люди с хоругвями, крестами, иконами и портретами императора. Они двигались плотной массой, взявшись за руки. По их просветленным лицам было видно, что всех пронизывает единая энергия, гордое осознание того, что сегодня они сбросили с себя гнет рабской покорности, удивленно и радостно ощутив себя единой силой, способной одолеть все преграды.
– Спаси, Господи, люди твоя… – затянул женский голос где-то в толпе. Ряды подхватили. Сначала неуверенно, неслаженно, затем все стройней, все мощней и вдохновенней пели люди. – …И благослови достояние Твое, победы православным христианам над сопротивныя даруя, и Твое сохраняя Крестом Твоим жительство…
День был морозный, но, несмотря на сильный холод, почти все участники демонстрации шли с непокрытыми головами, желая тем самым выразить уважение к царю.
По мере приближения к Нарвской заставе толпа все разрасталась, словно ручейки в большую реку, из переулков стекались люди, не только рабочие, но и торговый, служивый и прочий люд. Там и тут вспыхивали огоньки самокруток, поднимались над головами людей сизые табачные дымки. Обсуждали между собой сложившееся положение. Скептики говорили о том, что все напрасно и царь не пойдет ни на какие уступки, против них с горячностью выступали полные надежд оптимисты. Говорили о забастовке и отчаянно ругали заводское начальство, о том, что дома совсем не осталось денег и завтра нечем будет кормить детей. А кто-то просто молился шепотом, то и дело осеняя себя крестным знамением.
– Разве ж мы не хотим работать! Но ведь сил больше нет… У станка от зари и до зари, а в кассе получать нечего, штрафами замучили. И в кармане – вошь на аркане – как, спрашивается, жить?
– Управы на них нет!..
– Жене, детям в глаза смотреть стыдно!
– Ничего вы от Николашки не добьетесь! – зло сплюнул под ноги тощий, сутулый малый с бледным, испитым лицом и голубовато-белесыми глазами. – Зря время тратите. Свободу только оружием можно завоевать!..
– Ты что тут агитацию разводишь! Что воду мутишь! По роже видать – каторжник! – разом зацыкали на него справа и слева. – А ну-ка вали отседова подобру-поздорову, пока мы тебе шею не намылили!
И вытолкали смутьяна прочь.
В первых рядах колонны шла семья Кузнецовых – муж Илья, жена Мария и семилетняя дочка Полинка, закутанная в серый пуховой платок так, что из него торчали только большие озорные глазенки да курносый нос. И Илья, и Мария – оба работают на Путиловском. Он в горячем цеху, а она на подсобных работах. Они и не пошли бы, дома дел хватает, да разве можно такой шанс упустить – самого царя живьем повидать. Потому и дочку с собой взяли, хоть и совсем мала еще. Повидать царя-батюшку. Это ж радость-то какая!
– Ну что, не замерзла, Полинка? – то и дело спрашивала, наклоняясь к дочери, Мария.
– Нисколечко не замерзла…
– Далеко ли еще идти? А то вдруг опоздаем. Ведь царь не станет нас долго ждать на таком морозе!
– Уж немного осталось, скоро, скоро придем, доченька… Взял бы ты ее, Илья, на руки. Идешь, даже внимания не обращаешь, словно она и не твоя дочь вовсе! Сердце у тебя каменное!
– И что ты все ворчишь, весь праздник портишь! Эх, лучше бы я вас дома оставил! Вон посмотри – люди как люди, идут – радуются, с песнями, с хоругвями, а ты все причитаешь да причитаешь!
Он наклонился, взял дочку на руки.
– Иди ко мне, моя хорошая…
А отец Георгий шагал все шире, все устремленней.
Он видел светящиеся глаза своих соратников – блуждающую улыбку на раскрасневшемся от мороза лице Филиппова, решительный взгляд Васильева. Видел и радовался этому душевному подъему давно ставших ему близкими, почти родными людей.
Время от времени по пути их шествия к нему подходили возбужденные посланцы отделений «Собрания» в других районах Питера. Они рассказывали о том, как обстоят дела на Шлиссельбургском тракте, близ Троицкого моста, на 4-й линии и Малом проспекте Васильевского острова, у Александровского сада. Всюду многолюдные колонны начали свое движение к Дворцовой площади. По приблизительным подсчетам, общая численность участников демонстрации уже приближалась к ста пятидесяти – двумстам тысячам человек.
К полудню возглавляемая отцом Георгием колонна вышла к Нарвским триумфальным воротам. Еще издали идущие в первых рядах рабочие увидели, что путь им преграждает плотная шеренга солдат. Где-то позади, за их спинами, в морозной дымке высилась серая громада Зимнего дворца.
– Что это?.. Зачем это?.. – то ли с сомнением, то ли с испугом вполголоса пробормотал кто-то из первых рядов.
– Да это так, для порядка… – неуверенно произнес кто-то идущий рядом.
– Ах, Господи!.. – всхлипнула Мария, прижав к себе дочь.
Чем ближе шеренга солдат, тем больше замедляют шаг передние ряды рабочих. А те, кто сзади, не понимая, в чем заминка, продолжают напирать.
– Гренадеры! – то ли восхищенно, то ли с испугом прошептал кто-то.
И вот две шеренги, две молчаливые, настороженные силы замерли. Между ними лишь мост через речку Таракановку.
Отец Георгий осенил крестным знамением шеренгу солдат и, высоко подняв крест над головой, шагнул вперед. Следом за ним двинулись председатель «Собрания» Васильев с портретом императора в руках и кузнец Филиппов с большой, в серебряном окладе, иконой Богородицы.
Перед серой шеренгой солдат выступил полковник на белом коне.
– Да это ж граф Татищев! – узнал всадника отец Георгий.
– Граф он или князь – все одно, мы для него грязь!.. – напряженно вглядываясь в застывшие лица солдат, сквозь зубы процедил Филиппов. – Нутром чую, сейчас будет жарко. Пустит нам кровушку этот граф.
Между тем полковник, лихо гарцуя на своем породистом скакуне, выхватил из ножен саблю. Стальное лезвие жутко блеснуло в холодном свете дня. Он обернулся к шеренге солдат, коротко выкрикнул что-то. И солдаты дружно вскинули винтовки наизготовку, упершись черными зрачками стволов в толпу.
Коротко звякнули металлом затворы.
– Стой! – угрожающе двинулся офицер в сторону оторопело замершей толпы рабочих. – А ну поворачивай!
– Не имеешь права! Мы к государю нашему с миром идем, нам бы… – начал было председатель «Собрания», но офицер не дал ему договорить.
– К государю?! Я вот те дам – к государю! Ишь чего возомнили! А ну живо расходись по домам!