Страница 12 из 29
Потом я долго называла московский штаб «страной чудес», хотя там мне не понравилось. В московском отделении нашей партии было подчёркнуто аскетично: светлые крашеные стены, в холле – чёрный скользкий дерматиновый диван, куда вмещались три человека. А ещё стулья или кресла, журнальный столик с растрёпанными партийными газетами.
И потянулось томительное ожидание. Я была сильно простужена, чувствовала себя плохо. Татьяна Ивановна болтала с тётками-координаторами из других городов, Надей из Ногинска и Ниной Ивановной откуда-то ещё. Они мне ужасно не понравились, и я думала: как же мне повезло, что у нас работает Захарова, а не они!
Приехал и тот дед с испорченной гортанью, который не допустил меня на работу во Фрязино. Уж не рак ли у него?
Татьяна Ивановна то исчезала, то появлялась. Рядом со мной чего-то ждала девушка лет двадцати двух,– в шляпе и кожаном пальто цвета слоновой кости. И я почувствовала себя рядом с нею такой торфушкой в своих нелепых брюках и фиолетово-голубом плаще с жёлтыми шнурками-завязками. Нет, он был неплохой, но не такой, как это пальто. Но я подумала: ничего, скоро куплю себе точно такое же.
Но вот, наконец-то, нас пригласили. Татьяна Ивановна сказала мне, что бывало и такое, что она ждала весь день, а её так и не принимал нужный человек. И чем же они все так заняты?
Мы вошли в точно такой же подчёркнуто аскетичный кабинет, где был очень неприятный внешне, но очень приятный в общении мужчина из Пушкино, Евгений Валерьевич: чернявый и гибкий, как гуттаперчевый мальчик. Татьяна Ивановна представила меня, как соискателя.
–Евгений Валерьевич, это – Алла.
–Алла тоже из Щёлкова? – тепло спросил он.
–Да. Она живёт рядом с моим штабом.
–Сколько ей до Москвы?
–Час. А на метро– минут пятнадцать.
–Знаете, сейчас же у нас выборы, и всё решает Компотов. На работе, возможно, придётся задерживаться до восьми-девяти вечера. И если Компотов велит брать на работу только из Москвы, то я уже ничем не смогу помочь,– развёл он руками.
Так мы и уехали не солоно хлебавши. Но Татьяне Ивановне вскоре обещали сообщить о своём решении.
Было уже полчетвёртого. Я вслух переживала, успеем ли мы вернуться до шести.
–Ничего, скажешь матери, что со мною была, разносила газеты.
–Так она убьёт меня за то, что бесплатно.
На Ярославском вокзале бабки торговали с рук водкой.
–Не отравишь? – весело спросил какой-то мужик.
–Да ты что!
Татьяна Ивановна сказала:
–Сейчас пойду куплю тебе билет.
Принесла мне его из пригородных касс и по-матерински сказала:
–Убери его в тот кармашек,– на задней стенке маминой сумки была молния.
Пригородные билеты тогда были похожи на игральные карты, с сетчатой зелёной «рубашкой». А во времена моего детства продавались ещё и жёлтые.
Мы с Татьяной Ивановной подчёркнуто медленно ползли по вокзалу. Турникетов тогда ещё не было, железная дорога не превратилась в тюремную зону. Одна из электричек ушла. Я хотела спросить, что же её мы пропустили, но решила, что Татьяне Ивановне знать лучше.
Мы сели. В вагон вошёл молодой парень и важно сказал:
–Всем любителям азартных игр предлагаются пластиковые карты. Не мнутся, не портятся под дождём. Цена одной пачки – десять тысяч рублей. У меня есть открытая – можно посмотреть.
–Мороженое, – доверчиво как-то, шурша пакетами, предложил мужчина с бородой и очень красным лицом, но никто не обратил на него внимания.
А так больше ничего интересного не помню. Татьяна Ивановна опять всю дорогу молчала, билетов, как и утром, не проверяли. Мы так же молча дошли до моего дома, и она пообещала:
–А насчёт работы я к тебе зайду или записку в ящик положу. Надо мне вчера было всё просчитать; и как же я забыла про выборы?
Летом она уже положила мне записку: «Алла, зайди завтра в штаб, принеси две фотокарточки 3х4.
А мы выписывали две газеты, «Московский комсомолец», и местную. Домофоны и кодовые замки тогда были только в Москве, а наша подъездная дверь– грязная, раздолбанная. Газеты воровали, замки ломали. У нас как-то оторвали почтовый ящик и бросили в подъезде.
С замком у нас был целый ритуал. Утром отчим его вешал, я днём снимала. Ключ от него был только один, я его у мамы еле выпросила.
И вот в июне мама пришла бледная, перекошенная от злобы и закричала:
–Что это за письма тебе пишут?! Пошутили, и хватит! Да ты знаешь, что я этой бумажкой вообще могла …, а я её тебе принесла!
И, представьте себе, мне от её криков впервые в жизни стало плохо, как кисейной барышне! У меня началась рвота, вторая, третья. А на следующий день мне надо было сдавать экзамен по биологии.
Я еле встала, еле дошла, но оказалось, что перепутала дни. И я пошла в гости к Вике, лежала на диване, а она меня мучила музыкой группы «Мумми-Тролль».
А потом мы пошли в фотоателье, фотографии стоили семь тысяч рублей. Срочно – в два раза дороже.
–В партию будешь вступать? – спросил меня Виктор Борисович, когда я получила фотографии.
–Буду, только мне мама не разрешает.
–А какие проблемы? Ты же не к Баркашову в РНЕ вступаешь и не в ВКП(б) в 1917 году.
Странно, что мама не вообразила себе тогда, что меня ещё в школе берут на работу,– для этого тоже нужны фотографии.
…Мы приехали в 17.25, я пришла домой в шесть. Меня не ругали, только бабушка заголосила:
–И где человек бывает? Затащат в подъезд пятнадцать человек…
Я забыла сказать, что бабушка устроилась в это самое домоуправление дворником, чтобы подержать для мамы место. Кажется, график уборки там был свободным, а не с шести часов утра. Они втроём, мама, бабушка и отчим ходили мести листья, но даже в такой «бригаде» мама сильно выматывалась.
В эту ночь я очень плохо спала, ворочалась. У меня поднялась температура 38 и 6. Голову объяло жаром, а затем озноб, упадок сил. Для меня этот вояж в Москву был таким потрясением, будто я на часок слетала в Канаду. До того убога была моя жизнь, что я радовалась такой ерунде! Потом я называла это путешествие «днём Исхода», по-библейски.
В пятницу с утра шёл снег, температура спала, но я целый день выплёвывала слизь. Мама купила мне индийские ментоловые леденцы, а потом попрекала их дороговизной. Вечером приезжала с Бахчиванджи её подруга Татьяна Старчикова, с которой они вместе работали, приходила родственница Анна Васильевна. А я слушала «Балладу о брошенном корабле» Владимира Высоцкого, и ощущала себя этим самым кораблём: ведь со мною не хотели дружить мои товарищи по партии, молодые и интересные,– из автопробега.
В субботу снова было собрание вкладчиков. Места мне не хватило, я стояла. Клан Захаровых был озадачен, как им продвигать в народ их общественную организацию.
–В газету надо написать…– испуганно предложила какая-то древняя бабка.
– Да вы знаете, сколько стоит статья?!– буквально взвизгнул наш «народный защитник».– Вы что, думаете, здесь все– миллионеры?!
А его отец, Виктор Борисович, он был такой красивый, такой черноволосый. Ни единого седого волоса! Я попыталась вернуть Татьяне Ивановне деньги за билет, но она отмахнулась.
Глава пятая.
Удушье.
И блаженный Матфей, проснувшись и перекрестив
всё своё тело, встал на рассвете и проследовал в цер-
ковь; став на колени, он вознёс молитву.
Апокриф Деяния и мученичество святого апостола Матфея.
И вот вторник, последний день сентября, пасмурный, холодный-холодный,
промозглый. У детской поликлиники я встретила Людмилу Дмитриевну,– я ещё издали узнала её по салатовой вязаной шапочке и фиолетовому тряпочному пальто с оливковым треугольником на кокетке:
–Здравствуй, Аллочка! Что же ты раскрытая ходишь – холодно так.
–А я сейчас в секту иду!– радостно похвасталась я.
Вот дура!
–А я в аптеку ходила. Заходи, Алла, мы с тобой покалякаем.
Очень надо!
И хотя я не опоздала, Проповедница меня уже заждалась.