Страница 10 из 29
Как же я перепугалась, как сердце застучало!
–Здравствуй, Аллочка, как твои дела?– спросила Людмила Дмитриевна. – Что-то ты такая бледненькая…
–Да я… вы только не пугайтесь. Я в секту попала, а так– ничего особенного. К «Свидетелям Иеговы».
–А, это – американская!– отозвался Виктор Борисович.
–Это, которые ходят, что ли? К нам приходили, спрашивали: «Что для вас Бог?»– «Я не знаю. Вот есть праздники, но мы были так воспитаны, что работали в эти праздники, ничего не зная о них». В церковь, конечно, неплохо сходить, там поют хорошо, но опять же, если что-то надо, то получается, что к Богу с деньгами нужно идти! Да что «вера»! Дела добрые нужно делать! Я одного никак не пойму, люди до обмороков молятся, постятся, говеют, а добрых дел не делают! А ты лучше делай добрые дела! Я когда была молодой, то шила бесплатно своим подружкам платья! Это сейчас молодёжь любит по моде одеваться… Смотри, Аллочка, а то затянут.
–Да они уже Библию мне подарили.
–Библия… Но там же ничего не понятно!
–Должен же кто-то за ними наблюдать.
–Да не надо вообще с ними связываться! Секта! Фильм был, «Тучи над Борском», – Вить, ты помнишь его? Там девушка одна осталась без дома, и встречает на улице женщину такую добрую. И попадает в секту. А после повстречала парня, который полюбил её и хотел жениться. И что же? Они её на кресте распяли, как Христа. Она после этого в больнице лежала, он ходил к ней. Выбралась она всё-таки. Так значит, ты решила их до конца изучить?
–Да.
–И будешь потом героем?
–Да.
–Так гордо, главное, – Людмила Дмитриевна смеётся.
И тут я рассказала гадкий случай у «Рассвета», но Людмила Дмитриевна меня не поняла.
–Кто, эта женщина? Нет, я просто не понимаю, как можно просить! Я 286 тысяч рублей здесь получаю, ну и что с того? У нас рядом с шестой школой старуха каждый день на остановке просит милостыню. Сын её бьёт, всё пропивает, а она снова идёт ему деньги собирать. Ну как можно просить!
И тут в квартиру ввалилась группа молодых парней в кожаных куртках и пижонских белых кашне. Спросили Татьяну Ивановну. Это был автопробег, они ездили на машине по городам и весям и агитировали за нашу партию.
В 90-е годы у всех молодых парней были очень грубые лица. До выхода фильма «Брат» про Данилу Багрова оставалось совсем немного; когда я посмотрела его, то все они показались мне похожими на него.
На меня они и не взглянули, а я так жаждала мужского внимания! Они искали гостиницу. У нас в городе она была, но такая, что показать стыдно.
А тут как раз пришла Татьяна Ивановна:
–Да, ребят, у меня на всех вас матрасов не хватит. Алла, ты нашла работу?– резко спросила она меня, когда «автопробег» ушёл.
–Нет; где же я её найду?
С тех пор, как Захарова побывала у меня дома, мама внушила самой себе, что она приходила дать мне работу.
–Алка у нас такая молодец! – говорила она.– Ей скоро такую работу дадут!
И мне не хотелось её разочаровывать, что никакой работы там, где она хочет, у меня не будет. Правда, летом я чуть было не стала координатором во Фрязино. Но тамошний, ныне действующий координатор, пожилой мужчина с испорченной гортанью, заявил:
–Да вы что! Да там такие проблемы, что семнадцатилетняя девочка не справится! Там нужны пятидесятилетние!
Да как будто кто-то их решает! Так, запишут для виду в журнальчик: «Мы вам поможем!»
–Слушай, в областную организацию партии срочно требуется секретарь. Нашего лидера ты любишь, что ещё надо? Я им говорю: «Есть у меня тут Алка». Надо по свежим следам… Ты пошла бы работать?
–А где это?
–В Лебяжьем переулке, метро Кропоткинская. Там ещё рядом Храм Христа Спасителя.
–Мне это ни о чём не говорит.
–Ты в Москве-то хоть была? – презрительно спросила Захарова.
В Москве я была всего в трёх местах: в МОНИКах, на Ярославском и Казанском вокзалах.
–Ведь скажи, это же смешно– мужика секретарём сажать? Ты поехала бы туда? Зарплата– миллион. В Щёлкове ты такую не найдёшь!
У моей мамы зарплата была 860 тысяч неденоминированных рублей, когда как другие бухгалтера получали больше. Да пока до этого миллиона доберёшься, от него мало что останется.
–Поезжай, Аллочка, – заискивающе сказала Людмила Дмитриевна.– Оденешься…
–Так я бы с радостью, только вот…
–Так пришли мне мать свою сюда.
–Лучше не надо.
–Так ты человек-то хоть ответственный? – презрительно спросила Захарова.
–Я очень ответственный человек.
Почему-то мне всегда нужен был кумир, и я сотворила его из Татьяны Ивановны. Просто она показалась мне окном в лучшую, новую жизнь. Родители-самодуры– дело самое обычное, и подросшие дети сбегают из дома, и, достигнув успеха, приходят каяться. Но куда было идти мне, совсем одной? На площадь Трёх вокзалов?
А ещё мне очень хотелось, чтобы Татьяна Ивановна была моей матерью. Они были даже похожи: очень полные, с химией, только Захарова носила очки. Поэтому я чересчур доверяла ей, рассказывая то, что не надо.
И Татьяна Ивановна решила рискнуть меня трудоустроить:
–Так ты поедешь туда со мной завтра?
–Да!
–У тебя мама во сколько на работу уходит? В восемь? Тогда в десять жди меня на Воронке, у касс. Мы либо на электричке, либо на милицейском «уазике» поедем.
–А сколько билет стоит?– спросила я.
–Ой, да не знаю, у меня же проезд бесплатный! – презрительно отмахнулась Захарова. – Тысяч шесть…
–Аллочка, ты же вечером всё равно ничем не занята, ты сходи к Татьяне Ивановне домой, чтобы узнать получше,– с простой души заявила вдруг Людмила Дмитриевна.
Захарова замахала на неё руками:
–Люд, ну что ты, зачем это надо?!
Я любила всё идеализировать, они с Виктором Борисовичем казались мне идеальной парой. А Татьяна Ивановна жила в трёхкомнатной квартире с мужем, свекровью, сыном и, кажется, снохой. Гремучая смесь!
–А я сегодня памятник Петру Церетели впервые увидела,– похвасталась Татьяна Ивановна.– А теперь уходите все, мне работать надо!
Домой мы пошли вдвоём с Соколовой. Дождь уже кончился, но было очень холодно, а деревья– зелёные.
***
Это было дерзко с моей стороны, очень дерзко, страшное преступление.
Я где-то сильно простудилась, а перед этим моё горло перед сном сдавливал «ошейник». Зато когда разгуливала под дождём в кофточке– хоть бы что. Помню, как утром поставила перед собой маленькую кастрюльку с супом и согревала драгоценным теплом свою воспалённую носоглотку.
Я пришла раньше. Был ноль градусов, слишком мало для сентября. Билет до Москвы Ярославской стоил восемь тысяч рублей.
–Машины не будет, сломалась,– сообщила Татьяна Ивановна.– Мы поедем в первом вагоне.
Я огласила цену проезда.
–Тогда возьми до Лосиноостровской. Слушай, а бесплатно – рискнёшь? Если контролёры, то скажем, что я – твоя тётка, и мы едем с тобою в больницу.
Вместо урн на платформах были картонные коробки, привязанные к ограде верёвками.
–Вон смотри, – сказала Татьяна Ивановна, – коробки привязали, чтобы не украли!
–Раньше ещё ручки на почте верёвками привязывали, я помню!
–И кружки пивные – на цепочках…
Я не могла не рассказать Захаровой, что связалась с сектой,– настолько я была поражена всем случившимся.
–Зачем тебе это, это же для тех, кому тридцать пять – сорок…
Странно, зачем человеку секта в самый расцвет? Просто она сказала первое, что в голову взбрело.
Подошла наша электричка, мы сели с краю. Я у прохода, Татьяна Ивановна– у окна. Напротив меня сидела очень красивая женщина в возрасте, с жёлтыми волосами. Её глаза всю дорогу были закрыты, а веки красиво накрашены светло-голубыми тенями.
На Захаровой был советский плащ цвета тёртого кирпича, а на коленях она держала нелепый, светло-серый, тонкий портфельчик. Лицо её стало злым и замкнутым. Мне хотелось пообщаться с ней, но она всю дорогу злобно молчала.
В вагоне торговали газетами, книгами, мороженым, шоколадом, а ещё пели. Где-то в Мытищах вошёл маленький лысый мужчина с гитарой и запел: