Страница 16 из 22
Рогозовский, Коломиец, Глазьев
Сейчас (да уже сразу после экспедиции) я этого ни за что не разрешил бы. Что могло быть повешено на этот пистолет, я не знаю. На нем были мои отпечатки и отпечатки Димы – моего годовалого сына. Но тогда я об этом не думал и даже был польщен своей «значительностью».
Сухумская станция жила своей жизнью, у нее были свои планы и мы, как гости, должны были подстраиваться под ее график. Построенный в конце эстакады павильон был часто занят, и мы получали время для работы в нем по остаточному принципу. Основными приборами были тракты гидроакустической станции «Ока», основные испытания которой закончились в прошлом году и блок «точного пеленгования», который спаяли «на коленках» по схемам, нарисованным Витей Лазебным.
Витя считал, что проблемы пеленгования сигналов уже решены в радиолокации, и нужно только найденные там методы и технические решения перенести в гидроакустику. Поэтому он выбрал в качестве ос-новного самый точный метод радиолокационного пеленгования – фазовый.
Увы, море оказалось неподходящей средой для этого метода – фаза «не стояла», и получить положительные результаты не удавалось. Прежде чем перейти к другим методам, попытались выполнять измерения пеленга от объекта, расположенного дальше от берега, где влияние прибрежных волн и отражение от границ сильно влияло на изменчивость фазы,[43] когда отрицательный результат сыграл положительную роль в проектировании следующего поколения опускаемых гидроакустических станций. Оно началось через год после получения результатов экспериментов.
Хотя мы максимально использовали отведенное нам для экспериментов время, но море и выделенное нам корабельное обеспечение (малое научно-исследовательское судно «Зея») ограничивали наш энтузиазм. Море волновалось, приходила и штормовая погода. «Зея» была занята под другие проекты, а иногда и выходила из строя. Майские праздники выключили нас на неделю.
Экспедицию возглавлял Глазьев, кроме него в группе состояли Виктор Лазебный, Эля Коломиец (Акопян), занимавшаяся гидрологическим обеспе-чением, Эдик Роговский (радиомонтажник) и я.
У Глазьева предрассудков не было. Он считал, что праздники нужно провести по-особенному. Окрестности Сухуми мы уже «освоили» и Глазьев решил, что мы можем погостить у родственников Эли в Ереване. Папа Эли – генерал-майор авиации Акопян – был начальником факультета Киевского Высшего Инженерного Авиационного Училища (КВИАВУ) и родственники в Ереване им очень гордились. Кроме того, они хотели увидеть Элю, пусть даже с нагрузкой в виде сотрудников. Эдик уехал в Киев (кажется, сдавать экзамены в техникуме) и поехали мы вчетвером. Так как все решалось в последний момент, билеты пришлось брать перед отходом проходящего поезда. Мне понадобился мой ленинградский опыт добывания «лишних» билетиков на концерты звезд, чтобы в толпе жаждущих «вырвать» билеты в плацкартный вагон до Тбилиси. Лазебный был недоволен – нужно было брать билет сразу до Еревана – это было бы дешевле. Глазьев его осадил: ты же сам видел – или такой билет, или никакого. В Ереван мы ехали уже в более комфортных условиях.
Тбилиси мне «глянулся» сразу. Кура, Метехи, Мтацминда, Старый город, серные бани, в которые мы только заглянули, армянский район Авлабар, проспект Руставели с сохранившимися еще духанами.
К Еревану нужно было привыкать. После Тбилиси показалось холодно и, в смысле архитектуры, сурово. Это с избытком компенсировалось теплым и даже душевным отношением к Эле и к нам, ее коллегам. Нам показывали Ереван и Эчмиадзин. Там, в резиденции армянского патриарха – Возгена II, прямо в соборе был устроен небольшой музей, где под стеклом хранились щепки от Ноева ковчега, найденные на горе Арарат, когда она уже была не на территории Армении. На наш вопрос, а каким образом это можно верифицировать, аспирант духовной Академии, ведший экскурсию на английском (сам он был французом, знал армянский, но русского еще не успел выучить) выдал, не задумываясь, следующее. «Радиоизотопный анализ показал, что щепе 5200 лет, а порода дерева – эндемик, растущий в междуречье Евфрата и Тигра, что подтверждено международным научным сообществом». Среагировать мы не успели, и аспирант через пару минут закончил свою блестящую экскурсию.
Побывали мы в доме-музее Сарьяна и, конечно, в Матенадаране. Уже тогда, а позже, при более длительной командировке в Ереван, еще больше, поразило знание армянами своей истории, истории семьи и страны.
Ленина ненавидели больше всего, но эта ненависть была табу. Сталина ненавидеть уже было можно, но не за то, что он лично отдал равнинный и горный Карабах азербайджанцам, которые до революции назывались тюрками (передачу Нахичевани Азербайджану еще ранее одобрило Политбюро).
Молотова же ненавидели открыто (за публичный отказ от требований вернуть Карс и другие районы из состава Турции в Армению). Правда, исторический анекдот, который я слышал, может быть и в Армении, несколько меняет это представление. Якобы на ноту Турции о недопустимости изображения горы Арарат в гербе Армении (Арарат, хорошо видный из Еревана, до 1920 года находился на территории Армении) Молотов ответил, что еще более недопустимым является нахождение полумесяца на гербе Турции – луна-то уж никак Турции не принадлежит.
Вернулись мы в Сухуми, полные впечатлений. Готовы были на трудовые подвиги, но погода и выделяемое корабельное обеспечение нам не благоприятствовали.
По сравнению с Тбилиси и Ереваном Сухуми, особенно во внесезонное время, был провинцией. Его достопримечательности можно было обойти за день, а для более далеких экскурсий в горы и в пещеры (Афонские еще были не открыты) времени у нас не было. Жили мы в гостинице «Тбилиси», которая находилась между центром города и маяком, возле которого располагалась Сухумская морская станция.
В конце марта «пляжников» еще не было и туда, в отличие от помпезной «Абхазии», можно было еще поселиться. Обедали/ужинали мы в скромном ресторане своей гостиницы. Меню там было довольно однообразным, и однажды я попросил залить жареную картошку яйцом, как делала буба (бабушка по маме). Когда повар принес огромную сковороду картошки фри, залитую яйцом и украшенную зеленью, две компании грузин, сидевшие неподалеку от нас, возбудились и потребовали – и нам такое!
Завтракали, мы, как правило, почти на ходу, в какой-то забегаловке в центре: кефир или мацони, сметана, булочка. Витя Лазебный добавлял в кефир ложку сахара. Она стоила одну копейку. Толстый усатый повар, получив чек, выдавал оплаченное. Не в первый раз получив от Вити чек, он вдруг спросил: а что такое – один копейка? Ложка сахара – ответил Витя. Какой ложка – нужен сахар – бери сахар! И он вместо ложки зачерпнул из бака, стоявшего возле него, стакан сахара и подал Вите. Спектакль этот он сыграл для самого себя – зрителей в кафешке, кроме нас, не имелось.
Все-таки две вылазки в «злачные» места у нас случились. Глазьев из вызова на телефонные переговоры на главпочтамт узнал, что у меня 18 мая день рождения и решил, что это стоит отметить. Денег, чтобы повести всех в ресторан вечером, у меня не было, и Глазьев предложил сброситься.
Достойным признали ресторан на горе. Кухня там была обыкновенная южная, но зато играл оркестр румынских цыган, каким-то образом зацепившийся в Сухуми. Глазьев пытался расшевелить нас после напряженного трудового дня. Он предложил разыграть право на ухаживание за нашей единственной дамой Элей, и оно досталось мне. Ее посадили справа от меня, и я мог рассчитывать на ее эксклюзивное внимание. К Эле я относился хорошо, но мне как-то стало грустно – днем успел поговорить по телефону с Ниной и Вадиком, который сопровождал Нину на переговоры, и я после двухмесячного отсутствия остро почувствовал тоску по дому. Писал домой редко, письма шли долго. После моего отъезда и десятидневного отсутствия вестей мама даже позвонила на работу и спросила, все ли со мной в порядке, что в отделе долго помнили.
43
Через много лет познакомился с удачным использованием фазового метода для акустического наведения торпед на подводную лодку с подводной лодки. Разница была в том, что метод работал практически в одном (глубоководном) слое воды.