Записки ящикового еврея. Книга третья. Киев. В ящике

Олег Рогозовский

Записки ящикового еврея. Книга третья. Киев. В ящике

Памяти Нины Рогозовской

Вместо предисловия

Большинство из нас начинает интересоваться своей историей, когда самая активная фаза жизни подходит к концу; не является исключением и автор. Особенностью нашего поколения было то, что родители и деды (бабушки) весьма осторожно делились своим прошлым – берегли нас от диссиденства, особенно опасного в юношеском возрасте. Уберегли. Хотя информация о том, что не все в порядке в «Датском королевстве» накапливалась в последние школьные и студенческие годы, но порог неприятия Софьи Власьевны достигнут еще не был. После окончания физмеха Ленинградского Политехнического я все еще верил в социалистические идеалы. Когда мне уже в ящике задали сакраментальный вопрос: «Но вы ведь советский человек»? я без раздумий ответил на него утвердительно и обосновал свое мнение, однако углублять эту тему не захотел. Хотя до этого мне пришлось, как и многим инвалидам пятой группы, пройти унизительную процедуру поиска работы, но поиск успешно завершился – мне повезло. Можно было расслабиться. Хотя еврейского во мне не так уж много (см. книгу первую, стр. 182 [Рог]),[1] но партийные органы и отделы кадров так не считали. Уже в институте я понял, что попасть в «ящик» для меня – «предел мечтаний». То, что он еще является и клеткой, я понял позже.

Попытка объяснить, как и почему я попал в ящик, привела к рассказу о родителях, дедах и прадедах, родных и друзьях и вылилась в книгу первую, а не главу книжки, как я рассчитывал. Рассказывая о следующем этапе своей жизни – студенчестве, я уже понял, что книга[2] сама будет диктовать, как ее писать. В ней повествуется не только о студенческой жизни, но и об истории физмеха, на котором я учился, преподавателях, их учителях и даже становлении советской физики.

Если первые книги предназначались для родных, школьных и институтских друзей и приятелей, то ко времени написания третьей книжки я понял, что многое из того, что я знаю, не нужно почти никому. Но оказалось, что она нужна мне. «Недаром долгих лет свидетелем Господь меня поставил и книжному искусству научил». И вообще, «мы – это то, что мы помним» [Чер].

Из предисловия к книге третьей

Название и замысел третьей книги «Записок ящикового еврея» возник раньше первых двух книг и дал название всей «саге».

Меня и Нину попросила встретить знакомых сестра Таня. Это были Гриша и Клава Лейбовы. Мы разговорились. Нашли общих киевских знакомых. Они работали в КБ Антонова. В ответ на их вопросы я сказал, что тридцать лет без одного года проработал во вряд ли известной им «Рыбе», она же Киевский НИИ Гидроприборов. Но они ее знали, так как в свое время их не взяли на специальность «гидроакустика», а потом и в ящик. Гриша спросил: «как же Вы попали в «Рыбу», она же была «юденфрай»?

Хотя с таким определением «Рыбы» я раньше не встречался, но пояснений не требовалось. Хотя помнил обстоятельства моего попадания туда, как и предшествующую эпопею по поиску работы в Киеве, но объяснить тогда коротко не получилось, и я отделался одним словом: «повезло».

В подсознании засело, что хорошо бы рассказать внятно, понятно и тем, кто о нашей жизни в те времена не знает. Но тогда я работал, и времени для этого не оставалось – мы активно познавали первый мир.[4]

Вторая побудительная причина возникла через десять лет: выход книжки «50 лет украинской гидроакустике». Когда я ее саркастически комментировал, сотрудник киевского НИИ «Квант», привезший книгу, сказал: чего ты ёрничаешь, возьми и напиши сам.

В ящик я попал случайно и чуть ли не решающим аргументом в том, что меня взяли, явилось мое участие в походе по Кольскому полуострову. Когда мы вышли после болот к реке, а потом и к деревне Варзуга, первое, что мы увидели, были длинные (больше метра) ящики с надписью «Сельдь ящиковая кормовая». Ее не ели и не вывозили – ее оставляли на месте (кормили ею свиней). Вот до такого «ящикового» мог вырасти и я. На «продажу» и вывоз такой не годился, «съесть» такого в ящике можно было только с голоду, или если бы «заржавел».

Историю ящика я писать не собирался, но о «жизни» в нем, людях и положениях, как и о своей жизни в Киеве и за его пределами попытаюсь рассказать.

Указание: примечания и сноски на страницах имеют сквозные номера.

Новые родственники

Полная радужных надежд на счастливую жизнь, молодая пара отправилась в свое первое путешествие из Петербурга в Москву. Формальных оснований для этого было немного: две справки. Одна – об окончании Олегом физмеха Ленинградского Политехнического института и защите диплома (диплом по новым правилам выдавался через три года после отработки по месту назначения). Вторая – о подаче почти месяц назад заявления в Ленинградский Дворец бракосочетания (молодоженов решили выдерживать минимум месяц, плюс месяца два в очереди во Дворце на торжественную регистрацию). Несмотря на то, что у обоих были в школе пятерки по литературе, и мы помнили что «чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй», мы не соотносили это описание со своей предстоящей жизнью – ведь она для нас только начиналась. И добираться до Москвы нужно было не неделю на перекладных, а всего за пять с половиной часов «сидячим экспрессом», отправлявшимся два раза в день – утром и после полудня. Мы поехали утром. Автобус 322 от метро Измайловская шел прямо до Старой Купавны. Там жила вся родня моей жены Нины Галановой. Согласно справке, она была еще невестой.

Отец Нины Василий Георгиевич Галанов пропал без вести в октябре 1941 года под Брянском.[5]

Учения Ворошиловских стрелков. 4 винтовки Мосина 1898 г, 1 топор. Второй справа – Василий Галанов. Село Старожилово, 1937 г.

Судьба пропавших без вести была еще хуже, чем погибших под Нарвой – тех хоть в песне Галича похоронили.

Мама Нины, Паня, в девичестве Прасковья Алешкина, скончалась в 1946 году после неудачной операции. Шестилетнюю Нину сестра Пани Вера забрала из деревни Хрущево.[6]

1

Олег Рогозовский. Записки ящикового еврея. Книга первая: Из Ленинграда до Ленинграда, Edita Gelsen, Bochum, 2013 [Рог].

2

Олег Рогозовский. Записки ящикового еврея. Книга вторая: Ленинград. Физмех Политехнического, Edita Gelsen, Bochum, 2015 [Рог15].

3

Парафраз строфы XLVI главы 1 «Евгения Онегина».

4

Третий мир был общеупотребительным термином. Что где-то есть первый, мы догадывались, но то, что мы большую часть жизни прожили во втором, не знали, как и герой Тартюфа не знал, что всю жизнь говорил прозой.

5

Отец Нины попал в 282 стрелковую дивизию, числившуюся «ополченской» – ее основу составляли ополченцы из Ждановского и Таганского районов Москвы. К ним добавили призывников Московского Военного Округа, в который входила и Рязанская область. Первые дивизии ополчения вооружались в июле одной винтовкой на пятерых, у остальных были лопаты – их сразу отправили копать окопы, пообещав сохранить зарплату и в бой не посылать – охранять заводы, мосты и ловить шпионов. Ну, а в случае чего… военную пенсию семье. Через несколько дней после окончания рытья своих окопов они очутились в других, против немецких танков и моторизованной пехоты. 282-я дивизия формировалась позже – в начале августа и вооружена была лучше, но все равно недостаточно – катастрофическим образом не хватало минометов, артиллерии, снарядов и даже патронов.

Ополченские дивизии были полностью уничтожены в Вяземском и Брянских котлах в октябре 1941 года. Всего 680 тысяч попало в плен. Ополченцев в плен не брали (даже не оформляли) – считали, что там евреи, комиссары, интеллигенты (были роты писателей, актеров, «научников»), квалифицированные рабочие – никто из них Рейху в живых был не нужен. Так как никаких документов от дивизий не осталось, то о пропавших без вести объявили только в конце войны. Боялись – а вдруг кто-то еще отыщется в плену.

Бравых командиров благополучно вывели из окружения. Конев – командующий Западным – фронтом был на волосок от расстрела – его спас Жуков, бывший командующий Западным и Резервным фронтом, а еще раньше «начальник» Генштаба. Конев был виновен еще и в том, что слушал по телефону объяснения вождя: «Товарищ Сталин не предатель, товарищ Сталин не авантюрист – он просто напрасно доверился кавалеристам». Буденного, командующего Резервным фронтом, заслуживающего, по крайней мере, разжалования, Сталин не тронул. Простил и командующего Брянским фронтом Еременко, лично обещавшего Сталину раздавить Гудериана, 2-я танковая армия которого после этого одна разгромила весь Брянский фронт, заняла Орел и уничтожила Брянский котел. Командующему 3-й армией Крейзеру удалось выбраться из окружения. Дивизии 282, 280, 142, с которыми он потерял связь с начала октября, были полностью уничтожены со штабами, знаменами, людьми.

Начальник штаба сухопутных войск Вермахта Гальдер [Гал] пишет, что операция «Тайфун» была проведена «классически» – в лоб по дороге Смоленск—Москва никто атаковать не собирался, а именно там наши муд…рецы сосредоточили лучшие силы и резервы – в армиях Рокоссовского и Батова. Это происходило после точно такой же операции охвата Юго-Западного фронта под Киевом. Этому Гудериан и другие высшие немецкие офицеры учились на маневрах Юго-Западного (Киевского) военного округа в 1936 году. После успешных маневров их руководители: Тухачевский, Уборевич, Якир и другие были уничтожены, а немецкие офицеры, обогащенные новым опытом, получили продвижение по службе.

Киевский охват повторился на Брянском фронте – будущие герои войны, сидевшие в Генштабе – Василевский, Ватутин и впавший в прострацию Шапошников ничему с первого раза не научились.

6

В Хрущево, Старожиловского района Рязанской области жила семья Галановых, сестры Алешкины – старшая из оставшихся Клаша, младшая Надя и их брат Володя.