Страница 12 из 22
Их друг, однокурсник и отличник Миша Барах в институт не попал. С самого начала было определено, что институт будет юденфрай. Пришлось Мише пробиваться на заводе киноаппаратуры в начальники цеха, а потом дожидаться значительного усиления его друзей в институте и нехватки специалистов, чтобы, значительно потеряв в зарплате, приобщиться к секретной технике. Не сразу попал в институт и украинец с подозрительной фамилией Игорь Юденков,[28] четырнадцатилетним мальчишкой угнанный в Германию. Не попали в институт и сотрудники кафедры акустики, которые учились, уча своих выпускников. В области обработки акустических сигналов известным специалистом был их любимый профессор Марк Ильич Карновский.
Через месяц была зачислена вторая группа молодых специалистов, в т. ч. В. И. Крыцын, В. П. Петелько, Юра Иванов, Гриша Коломиец, П. Т. Ковбасенко – будущие начальники, а также Сережа Мухин и другие выпускники радиофака КПИ.
Первые опытно-конструкторские работы (ОКР) были те, которые не хотел делать Морфизприбор – активные и пассивные автономные станции – гидроакустические буи с радиолиниями – «Эмба» и «Кура».
Конечно, это были кальки с американских систем.
Американцы к тому времени от них уже отказывались. Сбрасывались они с кораблей, внешне представляли собой металлические ящики со сторонами больше полуметра, весили больше сотни килограммов и сообщали данные об обнаружении сигналов по радио в основном на корабли.
Главным конструктором «Куры» был назначен Юрий Бурау.
Естественно, были задействованы все наработки Морфизприбора, но все равно молодым специ-алистам нужно было начинать с нуля. Они справились с новыми для них задачами и уже в 1962 году «Кура» была принята на вооружение – рекорд по срокам.
Позже пришли НИРы и ОКРы по более современной тематике – радиогидроакустическим буям для обнаружения ПЛ, уже широко используемыми американцами в авиационной системе «Орион». Эта тематика стала специализацией института.
В 1958 году в институт пришла «Вега» – еще один выкидыш Морфизприбора, первая буксируемая ГАС, определившая специализацию института в проектировании буксируемых станций для надводных кораблей.
Со многими своими разработками Морфизприбор расставался с тяжелым сердцем, по приказу свыше – СССР должен был стать великой морской державой и, прежде всего, надлежало обеспечить подводный атомный флот гидроакустическими комплексами. С большим трудом удалось сохранить разработки гидроакустических комплексов для больших (и престижных) надводных кораблей, но уже буксируемые части комплексов передавались в Киев.
Еще одной потерей для Морфизприбора явилась передача разработки новой ГАС для вертолета.
Ее несостоявшийся главный конструктор Маркус чуть не плакал, передавая Олегу Алещенко все, что он с командой успел наработать. Н. И. Камов (для его вертолета Ка-25 делалась «Ока»), разговаривать с Алещенко отказался. Он привык иметь дело с серьезными людьми – такими, как Маркус, а не с пацанами, только что окончившими ВУЗ, да еще киевский.
Доверие нужно было заслужить. Сначала в НИИ выполнялась НИР «Вязьма», а с 1959 года началась ОКР «Ока». Молодежь не знала, что эта задача считалась практически нерешаемой, и сделала невозможное. Им поверили, а Камов стал их защитником.
Разработка вертолетных ГАС стала второй доминантой в специализации института, вплоть до болезненной передачи этой тематики во Львов уже во второй половине восьмидесятых.
В конце 1959 года начался ОКР по разработке системы радиогидроакустических буёв[29] «Беркут» с дальностью обнаружения 2 км и передаче данных по радио на 40 км. Кто только не возглавлял многострадальный «Беркут», и когда всех поснимали за срыв сроков и параметров (не получалось, не знали как), его возглавил Бурау. Вместо вечно оправдывающихся руководителей (а там, кроме П. Г. Карпенко, побывали и такие малопредставимые на этой должности люди как Ткачук и Недельский), Бурау стал доказывать, что все в порядке. К тому времени большинство неполадок действительно было устранено, но они еще оставались. Заслуга Бурау была в том, что он сумел убедить заказчиков и головных исполнителей, не понимающих в гидроакустике, что все уже в порядке. Ему поверили, а в это время буи на ходу дорабатывались. Бортовая аппаратура самолета (к Ил-18 приделали антенный хвост, после чего он стал называться Ил-38) тоже не поспевала вовремя, поэтому тактика была оправдана, а потом и вознаграждена.
Уже в 1968-м году мне пришлось (случайно) стать свидетелем при рапорте пилота Ил-38 авиационному генерал-лейтенанту в присутствии Бурау.
– Товарищ председатель комиссии! Все бомбы легли в заданный квадрат и взорвались у поверхности. (Это про приводнявшиеся буи, которые должны были красиво, избавившись от парашюта, войти в воду).
Бурау тут же что-то уверенно стал объяснять генералу и тот согласно кивал головой. В конце года советский аналог американского «Ориона» приняли на вооружение. В 1969 году большая группа сотрудников получила правительственные награды – в Кремле, в Георгиевском зале,[30] а Ю. В. Бурау – орден Ленина. По рангу ему полагалось «Трудовое Знамя», которое у него уже имелось, или «Октябрьская Революция» (она предназначалась для партийцев со стажем). Ильюшин (главный конструктор Ил-38) уже имел восемь орденов Ленина, а «Октябрины» у него не было. И он махнулся не глядя. У него для этого был свой человек,[31] вхожий в наградной отдел Президиума Верховного Совета, с соответствующими связями в ЦК и ВПК. Когда этого человека обидели вознаграждениями (м.б. недостаточно премировали), он ушел (кажется, к Милю). Орденов в КБ Ильюшина стало заметно меньше, а в КБ Миля заметно больше.
В 1960 году в НИИ Гидроприборов был образован вычислительный центр во главе с моим будущим недоброжелателем Виталием Петелько. Под вычислительные машины был перестроен двухсветный спортзал с баскетбольной и волейбольными площадками – в нем сделали два этажа и уставили его несколькими ЭВМ Минск-2 (22).
Мои старшие коллеги еще успели в нем поиграть. А на моих глазах разрушили открытую волейбольную площадку – вместо нее установили массивную Доску Почета. Большинство сотрудников составляло молодежь, молоды были и начальники, которые с удовольствием на перерыве играли – Эдик Филиппов, Олег Алещенко, Быстрик и другие (сначала играл и Бурау). Команда института была чемпионом профсоюза, района и т. д. Но начальство считало, что это слишком возбуждает сотрудников и мешает им после игры сосредоточиться (так наши учителя запрещали игры младшим школьникам на переменках).
К 1961 году стало ясно, что в институте бардак. Сменивший Монету директор Иосипенко работу организовать не сумел, темы в срок не выполнялись, особенно плохо шел «Беркут», да и по «Веге» было не все в порядке. Молодежь, почувствовав себя взрослыми, подвергала испытаниям советскую мораль. На 25-летии института директор дубненского НИИ «Атолл» Виль Петровский сказал, что тогда в воздухе ящика витала атмосфера всеобщей влюбленности. На работе задерживались без «необходимости», благо в бывших учительских были мягкие диваны. В командировках (на юге, на море) влюблялись и потом разводились с остававшимися дома женами.
Грянула комиссия. Причин было много, но поводом послужили, как всегда, доносы. Через тридцать лет я узнал, что Украина является вице-чемпионом Европы по доносам (первая Германия). А в Советском Союзе Украина занимала безусловное первое место. Председателем комиссии назначили С. Ф. Андреева, членами – многих ленинградцев из НИИ-3 (Морфизприбора). Комиссия признала работу п/я 153 неудовлетворительной и в качестве меры исправления ситуации предложила поменять руководство и основных начальников. Эту рекомендацию выполнили – начальников заменили некоторыми членами комиссии с предоставлением киевских квартир. Зам. директора по науке и главным инженером стал сам Андреев, начальником комплексного отдела – Д. И. Ибраимов. В акустический отдел вместо Юрьева из КПИ пришел Л. Н. Селезнев, еще один ленинградец с нередкой там «вредной привычкой».
28
«Понимающие» люди считали, что фамилия его предков была Judenkopf, что списать на Запорожскую сечь было трудно – там на идише не говорили. Э.Ф. предложил другую интерпретацию – жидок (жидовский сын).
29
В первом отделе работала симпатичная брюнетка с голубыми глазами – машинистка «баба Катя». Была она бальзаковского возраста, т. е. было ей тогда лет 36. Она позвонила исполнителю секретного отчета и спросила: «Это ты из стеснительности пишешь буёвые системы? Я же понимаю, что они на самом деле *уёвые. Так ты не стесняйся, я ведь в партизанском отряде успела побывать, там и не такое слыхала, пиши прямо, как есть. Тебя пока не было, я все так прямо и напечатала». Времени, как всегда, не оставалось и начальство первый вариант читало на кальке в редакции бабы Кати. С другой бы распрощались, но она была партизанкой…
30
Обычно награждения проводились в райкоме или в нашем Актовом зале. Знал бы, попросил, чтобы посмотрели, есть ли фамилия Семячкина, моего двоюродного деда (см. книгу первую [Рог]) на мраморных досках в Георгиевском зале.
31
По сведениям В.Ткачука, этим человеком был Герой Советского Союза Ивановч. Молодым лейтенантом он заменил опытного командира Пе-8 при штурме Кенигсберга. Это был чуть ли не первый его самостоятельный вылет в качестве командира. Штурман тоже был не очень опытный. При очень сильном зенитном огне Ивановч понял, что ему не долететь до цели и сбросил бомбу перед разворотом домой. Бомба была двухтонной и пробила Кенигсбергский замок, где был штаб обороны города-крепости, до подвалов. Что-то там сдетонировало (боеприпасы?) и был мощнейший взрыв, уничтоживший и замок и штаб (и, может быть, Янтарную комнату). Его это была бомба или нет, до конца неизвестно, но вычислили, что это его. После чего присвоили звание Героя и отозвали для передачи боевого опыта летчикам, в том числе опытным. А те над ним смеялись. Стал пить. После войны кто-то его пригрел в Президиуме Верховного Совета для ношения папок с важными бумагами. А потом его переманил Ильюшин.