Страница 10 из 20
В другом случае польский прелат должен был предоставить обед другому французскому полководцу – Даву. После завершения трапезы слуги марша ла забрали все серебряные приборы со стола священника. На последовавшую жалобу хозяина Даву ответил: «Мой дорогой, на войне, как на войне!»[9]:
На следующий раз я с моими двумя казаками также переночевал в одном польском поместье. Днём позже я проводил рекогносцировку окрестности, пытаясь определить место, пригодное для ночлега армии. Закончив работу, я навестил хозяина имения, у которого была юная, прелестная дочь. Приём их был весьма дружественным, но поначалу что-то сковывало нас. Однако юность вскоре преодолела все препоны, и беседа потекла ручьём. Мои рассказы и шутки рассмешили девушку, рассказал я и про то, что родился в Литве. Любезностям не было конца. Она называла меня человеком из Забранего Края и уговаривала остаться на ужин, что мне и пришлось сделать. Но едва мы приступили ко второму блюду, кто-то крикнул: «Krakussen идут!» Всех охватила тревога – откуда?! Девушка повела меня в свою спальню, оттуда через чёрный ход – в сад, затем – через калиточку в направлении противоположном тому, откуда должны были появиться Kracussen. При выходе из имения стояли два моих казака и лошадь. Я благодарно пожал, а потом начал целовать руку девушки, в то время как она нетерпеливо молила меня: «Уходите же быстрей!» И мы долго ещё смотрели друг на друга через забор, пока наш маленький отряд не достиг леса.
Проводя другую уже рекогносцировку, я должен был вновь остановиться в доме одного помещика. Однако оттуда, к моему немалому изумлению, доносились громкие звуки столь любимой поляками песни: «Наш хлопец». Так как польских солдат поблизости видно не было, я подъехал ко входу в дом и вошёл. Что же предстало моему взору? – на большом круглом столе были расставлены бутылки шнапса, кофейники, стаканы и чашки, вокруг, на диване и стульях, спокойно сидели двенадцать казаков. Старая дама, плача, играла на рояле «Хлопчиков», а в центре комнаты две молодые девушки, подхлёстываемые нагайками пьяных солдат, танцевали тарантеллу, тоже заливаясь слезами. «Поднимайте ножки повыше», – заорал казак, дико хохоча, и нанёс ещё один удар, как раз когда я вошёл. Что за вопль раздался в тот момент! Все были ошеломлены. Старуха бросилась ко мне и стала умолять о спасении и защите. И едва я стал успокаивать женщин, мои казаки сбежали, быстро и тихо. Эти парни искали приключений и потому напились в вышеупомянутом доме. Хозяйка подала им сперва еду и кофе, но казаки стали просить водки и, когда она послушно принесла требуемое, они начали буйствовать. Старую женщину заставили играть революционные песни, а её дочерей ударами нагаек и криками принудили танцевать.
После того, как дамы немного пришли в себя, я хотел было уехать, но они не отпускали меня и мне пришлось пообещать прислать им охрану. При этом я предупредил хозяйку, что солдатам или казакам ни в коем случае нельзя давать водку. Возвратившись в штаб-квартиру, я рассказал о произошедшем случае, и для охраны того поместья были посланы жандармские офицеры.
Как известно, под командованием Паскевича армия, перейдя Вислу, достигла прусской границы, и генеральный штаб, к которому меня, после частичного возвращения слуха, вновь прикомандировали, переехал в Нишаву. В этом месте я наблюдал однажды примечательную сцену. Граф Паскевич сидел на приступке дома, в котором он жил. Вокруг толпились генералы и адъютанты, с которыми главнокомандующий обсуждал насущные проблемы. Тут к маршалу подъехал граф Толь, начальник штаба, присутствующие обменялись приветствиями, и разговор продолжился. Однако граф придерживался мнения отличного от мнения Паскевича, и тот сделал ему резкое замечание. Толь внезапно рассердился, смерил фельдмаршала с головы до ног взглядом, затем поднял нагайку, с силой ударил свою лошадь и ускакал. Паскевич ничего не сказал, но было видно, что командующие не ладят друг с другом. Граф Толь слишком хорошо знал, что император Николай приказал Паскевичу не отклоняться от плана Дибича, составленного самим Толем.
Впрочем, этот последний очевидно обладал гораздо белее выдающимся военным талантом, чем фельдмаршал. Но столь доблестный и благородный человек имел, однако, обыкновение подзывать своих адъютантов свистом. Один из моих товарищей не обращал на такие посвистывания никакого внимания и откликнулся только тогда, когда граф позвал его по имени и спросил, хорошо ли он слышит. «Я думал, свистом зовут только собак», – ответил адъютант.
С остальными генералами граф Толь обращался с бесцеремонной наглостью, что было неудивительно – ведь он видел их всех насквозь.
Во время нашего семидневного пребывания в Nadorschye в войсках началась эпидемия холеры. Эта болезнь была прежде нам не знакома, и многие из её жертв погибли, что значительно ухудшило общий настрой в армии. Когда зараза настигла и меня, я пошёл в лес искать насекомых, отчего изрядно пропотел. Затем, придя в дом, я выпил чаю и уже на следующий день был совершенно здоров. С этого дня я вновь занялся коллекционированием насекомых.
В Nadorschie прямо посреди лагеря у меня украли лошадь, которую я купил ещё в Седлеце вместе с бричкой. То была маленькая, невзрачная крестьянская кобыла. Она стояла вместе с пятью другими, гораздо более дорогими лошадьми у одних яслей. Но вор решил стащить именно её. Позднее я узнал, что мою кобылу отвели тому самому еврею из Седлеца, который продал мне её в начале кампании. Сделано же это было потому, что он весьма ценил выносливость и силу своей лошади и считал её особенно подходящей для перевозок контрабанды.
Всеобщий ропот в войсках и неизменное упорство графа Толя поколебали, наконец, нерешительность фельдмаршала и мы повернули на Варшаву. Разведчики провели рекогносцировку укреплений города, и, кроме того, все офицеры, состоящие при генеральном штабе, были созваны, и те из них, кто ранее жил в польской столице рассказали всё, что помнили о её зданиях.
Дозорные с вражеских шанцев уже настолько привыкли к нашим объездам, что однажды даже не сочли нужным стрелять в нас, и мы смогли подъехать к укреплениям очень близко. Но на ночь нам не удалось вернуться в штаб-квартиру, и мы были вынуждены искать пристанища около самых форпостов, что было не слишком заманчивым. Потому некоторые из наших товарищей задумали провести ночь в деревне немецких колонистов, которая лежала вдалеке от наших передовых караулов. Однако эти колонисты отказались дать нам приют, потому что селение было видно из Варшавы как на ладони. Поляки могли быстро добраться туда и, пользуясь неожиданностью своего вторжения, поставить под угрозу существование колонии.
Наконец один хозяин решился дать нам, казакам и лошадям приют в амбаре, где мы приготовили себе ужин, поели и удобнейшим образом заснули на мягком сене. Когда мы проснулись, солнце уже давно встало. Проповедник с искажённым от ужаса лицом отпер нам двери сарая. Оказывается, ночью поляки предприняли из Варшавы вылазку, прошли через деревню колонистов и оттеснили наши форпосты на много вёрст назад. Затем, дойдя до самого авангарда русских войск, они повернули назад и вновь прошли через нашу деревню. Всё это мы проспали и пробудились только тогда, когда канонада была уже далеко позади нас.
Наконец был отдан приказ идти на штурм варшавских укреплений. Паскевич очень волновался. Когда до нас дошло известие о взятии первого маленького вала, он бросился обнимать стоявших рядом генералов, в том числе и графа Толя. В полдень повсюду разнёсся слух о том, что начат штурм Воли, самого важного из укреплённых предместий Варшавы. Паскевич несколько раз перекрестился, будто молясь. Когда же Воля была захвачена, разразилось всеобщее ликование. Фельдмаршал со всеми нами поскакал туда. На повороте дороги нас встретил пушечный залп, от испуга некоторые лошади сбросили своих седоков. Мы приехали в Волю как раз когда Высоцкий[10] со своей батареей попытался достигнуть крепости, но был от неё отрезан и пленён. Оставшиеся в живых защитники Воли, среди которых был и не желавший отступать старый генерал Совинский, бросились в церковь, и начали стрелять по нашим солдатам из-за алтаря. Этим храбрым людям крикнули: «Сдавайтесь!» Но они ответили новым залпом, и их закололи штыками.
9
В оригинале: Ma’fou qui voulez Vous, c'est la guerre! (фр.).
10
Высоцкий Петр (Wysocki) – польский офицер, родился в 1799 году, в ночь на 29 ноября 1830 года подал сигнал к польскому восстанию. Будучи в чине полковника защищал редуты во время штурма Варшавы 26 августа 1831 г. Взятый в плен, он был сослан в Сибирь на каторгу; в 1857 г. помилован. Ум. в 1877 г.