Страница 11 из 20
Основная задача была выполнена, но нам предстояло преодолеть ещё мощную, укреплённую многочисленными пушками стену Варшавы. К тому же, никто не знал числа защитников крепости и того, действительно ли один из корпусов восставших разошёлся по домам. Потому в этот день мы ограничились достигнутым. Вечером обе стороны дали только несколько пушечных залпов, чем и были удовлетворены.
Поляки захотели начать переговоры, и в одном строеньице, расположенном на дороге, между фельдмаршалом и их диктатором Круковецким состоялась встреча. Паскевич вёл себя очень нерешительно, и тот разговор окончился ничем. Полякам дали время на размышление – до двух часов дня, после чего военные действия должны были возобновиться. Пробило час, два – но никакого ответа не последовало. Неожиданно раздался рёв, будто из тысячи глоток: наша артиллерия, выстроенная в линию напротив городской стены, начала стрелять; огонь вёлся мощными залпами, поляки отвечали тем же. Паскевич был контужен и увезён в лазарет. Командование взял на себя граф Толь. В тот момент из Варшавы выехал парламентёр, который потребовал отвести себя к фельдмаршалу. Толь, изначально бывший против всяких переговоров, послал навстречу ему генерала Берга, с предписанием как можно дольше разъезжать с посланцем в любых направлениях, исключая то, которое вело к фельдмаршалу. Тем временем наши войска приступили к штурму городского вала и его ворот.
Под моей лошадью взорвалась граната, отчего я взлетел высоко в воздух, но ранен не был. Саму же лошадь лишь легко контузило осколком. Так как мы не ели ничего уже два дня, один из моих казаков принёс мне из лагеря в котелке говядину. Я с товарищами отъехал назад, чтобы отведать наше лакомство, не подвергаясь опасности быть застреленным. Мы сошли с лошадей, поставили котелок на землю и сели на траву, нетерпеливо ожидая возможности вкусить бифштекса. Я потянулся вилкой за одним из кусков, но тут нас внезапно накрыло облако пыли, и мы потеряли сознание. Котелок и вилка исчезли – на них упало срикошетившее ядро. Наша еда была мельчайшими кусочками разбросана во все стороны. Очевидно, мы выбрали неудачное место для трапезы. Так я испытал на себе то простое правило, что на войне в тылу бывает намного опаснее, чем на передней линии.
Только поздним вечером, когда большая часть городской стены была уже в наших руках, мы вернулись к нашему бивуаку, и заснули, несмотря на муки голода, на твёрдой земле. Перед восходом солнца меня разбудил мой командир. Он сообщил мне радостную новость: «защитники Варшавы сдались!», – и приказал раздобыть для него извозчика. Конечно, я использовал этот случай для того, чтобы добраться до города, и был одним из первых русских вступивших на его улицы. Поляки были обязаны покинуть Варшаву за 48 часов, и в это время русские войска не могли быть туда введены. Я же прошёл туда, назвавшись адъютантом графа Толя. Ведущие к городской стене улочки были пустынны, дома, на них расположенные, горели. Настроенный к полякам весьма враждебно граф Толь сам склонял солдат к поджогам. Людей нигде не было видно – ни одного открытого окна или лавки – всё застыло в страхе и в тоскливом ожидании. Я спросил одного еврея, где находится постоялый двор, однако он вывернулся, как угорь, повторяя только: «Я не знаю». Другого я ухватил за воротник, но парень начал орать изо всех своих сил. Две дамы, наблюдавшие спектакль с другой стороны улицы подошли ближе и вежливо спросили, что мне надобно. «Постоялый двор или комната, которую можно ненадолго снять», – ответил я. «А не хотите ли Вы к нам? Наш дом совсем близко», – предложили мне женщины. Они пошли по улице Сольна, и я последовал за ними. Эти дамы были замужем за немцами, один из которых владел в Варшаве собственным домом, куда мы и вошли. Хозяйки сказали, что, конечно, желают поесть, и мне стало неудобно, что я ничего не могу предложить им в ответ. Я поблагодарил женщин, заметив, что очень хочу спать. Ответ последовал незамедлительно: «Хорошо, но это подождёт». И действительно, когда я вдоволь наелся, меня отвели в спальню, где я тотчас же заснул на свежезастланной постели. Через пару часов я пробудился и увидел перед собой молодого человека со светлыми усами, в гражданской одежде, со шпорами и плетью в руке. То был хозяин, который дружественно меня поприветствовал. Он родился в Австрии, окончил начальную школу в Вене и прослыл в Варшаве дельным горнопромышленником. Конечно, мы с ним начали обсуждать польскую революцию, пережитые горожанами ужасы и трагический конец всего дела. Мой хозяин не был приверженцем идей «польской экономики», как он это называл, и говорил, что во время террора его дважды заносили в список приговорённых к повешению. Но из-за его достойного поведения даже враги проникались к нему уважением, и потому приговор ни разу не был приведён в исполнение. Мы настолько подружились, что я, оставшись в Варшаве до 1833 года, прожил всё это время в его доме, изведал там немало радостных часов и, вместе со своими гостями (обычно то были саксонцы и чиновники, заведовавшие горной промышленностью), выпил до дна не один стакан вина за здоровье моего друга N. Только из-за болезни, вызванной моей контузией, мне пришлось покинуть это, доставившее мне столько наслаждений, высокообразованное и жизнерадостное общество.
Во время карнавала мы как-то организовали маскарад. Костюмы нам удалось раздобыть в театре – то были одеяния времён одного польского короля, какого-то из Казимиров. Итак, мне достались: фрак фиолетового бархата, чёрные атласные штаны, богато обшитые шёлком по краям, красные чулки, парик и треуголка. Я должен был представлять доктора и выдавать дамам омолаживающие и продлевающие жизнь пилюли. Тем временем кто-то под строжайшим секретом рассказал одной женщине, что эти пилюли содержат магическую пудру, которая действует необычайно быстро. Конечно, потом все дамы кинулись ко мне и моим пилюлям, думая, что они подлинные. Сколько было после смеха, шуток и комических сцен!
1833. Литва. Магнетизм
Время моей службы в Варшаве летело быстро, а головные боли всё усиливались. Врач советовал мне принимать ванны, но Николай не любил отпускать своих подданных за границу, и я был вынужден удовольствоваться отдыхом у себя дома. Мои родители жили тогда в Петербурге, но мой отец был с недавнего времени начальником Россиенского и Шавельского военных округов, и потому проводил немало времени в своём имении Totheiki [или может быть Jotheiki – написано неразборчиво], находившимся там же. Там жила его 70-летняя мать со своей внучкой, моей кузиной. Я приехал туда после полудня; отец представил мне всех обитателей поместья, потому что я не был знаком с ними ранее. Моя кузина была крепкой и на редкость прелестной деревенской девушкой, с которой я затем, как и со всеми польскими дамами, разговорился и подружился. Но это произошло не так быстро, потому что, как я заметил, она была весьма застенчива с незнакомыми людьми. Росту моя кузина была не слишком высокого. У неё были светлые волосы и тёмно-коричневые глаза, взгляд которых казался совершенно особенным, хотя и нельзя было точно сказать, что именно необычного в нём было.
Моя бабушка говорила, что её Луиза – прекрасная хозяйка, и она действительно скоро покинула наше общество, чтобы позаботиться об ужине. В русской деревне главное – это приготовить блюда, расставить их и, наконец, хорошо поесть. Я вспоминаю, что мне случалось есть по шесть раз на дню: 1. при пробуждении – кофе с бутербродом и сухариками; 2. через два часа – фрукты четырёх сортов; 3. затем – обед из четырёх – пяти блюд; 4. потом, в четыре часа – кофе с бутербродом, сухариками и всяческими десертами; 5. в семь часов – чай; 6. и, наконец, в десять часов – ужин, по меньшей мере из 3 перемен. Во время этой последней трапезы кузина села напротив меня, и я смог хорошенько её рассмотреть. Она была неразговорчива, будто рассеянна, глаза её часто останавливались на чём-то и, кажется, тускнели. Это бросилось мне в глаза, но я не придал сему внимания. На другой день девушка вновь чувствовала себя хорошо, но за ужином опять появился тот застывший взгляд и молчаливость. Наконец она побледнела и должна была уйти к себе в комнату. Мне сказали, что ей нездоровиться. На третий день она вновь была бодра, но вечером повторилось то же, что и ранее. В этот раз с ней случились даже судороги, и она вновь удалилась.