Страница 57 из 60
- Вот и я долго на одном месте не могу, - сказал Федор. - Как узнал от патера Фуллера, что мир зело велик есть, так прямо и захворал я, можно сказать. А только сейчас, когда уж третий десяток к концу пошел, сподобился пуститься в странствие. Э-эх, и хорошо же жить вольно...
Он откинулся на спину и, заложив руки за голову, мечтательно уставился в звездное небо.
Слепец вдруг схватился за грудь и зашелся в судорожном кашле. Вскоре припадок прошел, но на лице старика надолго осталась синева, отчетливо заметная даже при неверных всполохах костра.
- Дома тебе, дед, сидеть надо. На теплой печке, - сказал Федор, переворачиваясь на бок. - А не на сырой земле спать.
- Меня уже давно подземная обитель ждет не дождется, - махнул рукой Пфеффель. - Там и успокою косточки, и согрею. Скорей бы уж...
- Ты так рвешься туда, будто и в самом деле там покой и тепло, заметил Федор. - А я вот сильно сомневаюсь в гостеприимности мира иного.
- Э, не скажи, мил человек, - тяжело дыша, возразил Пфеффель. - Когда епископ Альбский, Сильвий, впал в бесчувственность вследствие болезни, его сочли мертвым, омыли, облачили, положили на носилки и целую ночь о нем провели в молитве. А на следующее утро он проснулся, пробудился, как от глубокого сна. Открыв глаза, Сильвий поднял руку к небу и вздохнув, сказал... Клаус, как он сказала? У тебя уж очень душевно получается.
Взволнованно сверкнув глазами, Клаус вскочил на ноги, обратил лицо к небесам и проговорил:
- "О, Господи, зачем Ты возвратил меня в эту плачевную юдоль?"... И больше ничего за всю жизнь оставшуюся не промолвил.
- И больше ничего не промолвил, - со слезой в голосе повторил Пфеффель. - Так-то...
- Знать, праведной жизни был этот ваш епископ, - задумчиво отозвался Федор. - А у нас так рассказывают. Просил один старец у Бога, чтобы допустил его увидеть, как умирают праведники. Вот явился к нему ангел и говорит: "Ступай в такое-то село и увидишь, как умирают праведники". Пошел старец. Приходит в село и просится в один дом ночевать. Хозяева ему отвечают: "Мы бы рады пустить тебя, старичок, да родитель у нас болен, при смерти лежит". Больной-то услыхал эти речи и приказал детям впустить странника. Старец вошел в избу и расположился на ночлег. А больной созвал своих сыновей и снох, сделал им родительское наставление, дал свое последнее, на веки нерушимое благословение и простился со всеми. И в ту же ночь пришла к нему Смерть с ангелами. Вынули душу праведную, положили на золотую тарелку, запели: "Иже херувимы" и понесли в рай. Никто того не мог видеть; видел только один старец. Дождался он похорон праведника, отслужил панихиду и возвратился домой, благодаря Господа, что сподобил его видеть святую кончину... Н-да... А вот как умирают грешники...
Пфеффель вновь закашлялся. Затем, переведя дух, протянул руку Клаусу. Тот взял слепца под локоть и отвел в сторону от костра, усадив под куст.
- Что с ним? - спросил Федор вернувшегося Клауса. - Совсем плох?
- Плох? - переспросил юноша, словно вслушиваясь в звук своего голоса. - Да, плох. Но сейчас он уединился творить. Он сочиняет. Всегда так делает - отходит в сторонку.
- Стихи? - уточнил Федор. - Надо же. Я за всю жизнь двух слов зарифмовать не мог... Ну, так будешь слушать, как грешники умирают?
Клаус рассеянно кивнул, подбрасывая ветки в огонь.
- И после того, - увлеченно продолжил Федор, растроганный воспоминаниями, - после того просил тот же старец у Бога, чтобы допустил его увидеть, как умирают грешники; и был ему глас свыше: "Иди в такое-то село и увидишь, как умирают грешники". Старец пошел в то село и выпросился ночевать у трех братьев. Вот хозяева воротились с молотьбы в избу, и принялись всяк за свое дело, начали пустое болтать, да песни петь. И невидимо им пришла Смерть с молотком в руках и ударила одного брата в голову. "Ой, голова болит!.. Ой, смерть моя...", - закричал он и тут же помер. Старец дождался похорон грешника и воротился домой, благодаря Господа, что сподобил его видеть смерть праведного и грешного...
Федор замолчал. Наступила тишина. Лишь плескали дунайские волны, да потрескивали в костре сыроватые ветки.
- Клаус, - вдруг спросил Федор. - А почему тебя из семинарии выгнали? Тоже из-за духа?
Клаус вздрогнул.
- Да, - растерянно сказал он. - Откуда ты знаешь?
- Догадываюсь, - усмехнулся Федор. - Не похож ты на человека грешного. Только дух и мог тебя подвести. Расскажи. Что еще и делать у ночного костра, как не байки травить?
Клаус помолчал, бесцельно вороша угли костра и передвигая дымящие ветки длинной палкой.
- Я говорил ему, чтобы он оставил меня в покое, но он не слушался. Я не звал его, и не нужен он мне был, - вдруг по-мальчишески горячо пожаловался Клаус.
- Ты говоришь о духе?
- Да... Он жил у меня в комнате. Правда, зла он мне не причинял. Наоборот. Даже за порядком следил, чистил мне платья. Но я чувствовал, что это добром не кончится. И просил его удалиться. А он уверял, что меня ждет большое будущее в службе по духовной линии. Вот тебе и будущее, - вздохнул юноша. - Я... Мне так нравилось учиться...
- Так что же все-таки произошло?
- И вот один раз я так с ним разговаривал, а один из воспитанников услышал. Дело дошло до архиепископа. И он лично прибыл ко мне. Я все честно рассказал. Архиепископ не поверил, и потребовал доказательств. Я в сердцах попросил духа принести стул для его преосвященства. И дух ткнул стул прямо под коленки моему гостю. Тот сел, раскрыв рот... Меня и исключили. Теперь вот... странствую.
- С Пфеффелем давно ходишь?
- Года два.
- Много духов видел за это время?
Клаус поежился.
- Ох, много, - негромко проговорил он. - Не знаю, к чему бы это...
- А чем же еще занимался эти два года? Только ходил поводырем... и все?
- Нет, - пожал юноша плечами. - Где останавливались, там по хозяйству помогал.
Федор пытливо посмотрел на Клауса.
- Сдается мне, какая-то мысль тебе покоя не дает. Так ли?
Клаус потупил взгляд, взялся за котелок, поднялся и пошел к воде. Федор уставился в костер. Острые языки пламени от просушенных веток метнулись вверх. Федор вгляделся пристальнее, заметив нечто знакомое. Да, царская борода. Такая же острая, трепещущая, когда говорит самодержец... "И помни главное - Рим!", - прогудело в голове колокольным звоном.
- Н-да, Рим, - проговорил Федор вслух, качая головой.
За спиной послышался звон упавшего котелка, плеск разлившейся воды. Федор резко обернулся. Клаус стоял на коленях возле опрокинувшегося котелка и с изумлением взирал на Федора.
- Запнулся? - участливо спросил тот.
- Рим? - вместо ответа проговорил Клаус и сглотнул ком в горле. - Ты сказал... Рим?
- Что? Ну, в общем... Как бы и сказал... Так, вырвалось. А что?
- Н-нет, ничего, - пробормотал юноша, неловко поднимаясь и оправляя промокшее платье. - Ничего.
С неожиданным упорством он взялся за котелок и вновь направился к воде. Федор пожал плечами и отвернулся к огню. Щелкнули угли, рванулись вверх вихрем искры. В их свете мелькнула над костром мятущаяся тень. Крупная летучая мышь с писком канула во тьму.
- Чтоб тебе, - пробормотал Федор и глянул в сторону куста, у которого располагался Пфеффель. Слепец почему-то лежал, а не сидел, неясно вырисовываясь в сполохах огня.
Федор торопливо поднялся и подошел к кусту. Старик лежал в той же позе, в какой и сидел - поджав ноги и обхватив плечи руками. Федор подхватил его на руки и перенес к костру. Лик старца был безмятежен. Опустив тело на траву, Федор перекрестился.
Осторожно неся котелок и глядя под ноги, из полумрака на свет вышел Клаус. Сразу все понял и замер.
- А я хотел ему... горяченького, - пробормотал он.
- Сгодится вода. Обмыть, - сказал Федор, не сводя глаз с разгладившегося лица успокоившегося слепца.
Пфеффеля обмыли, прочитали молитвы и похоронили под тем самым кустом, где услышал он последние строки, где явились за ним Смерть и ангелы.