Страница 43 из 60
- Старик, у меня утром... Не поверишь, стоял!
Последующие жертвы коварного напитка, пробудившего в них давно забытые ощущения, появляясь в зале, под дружное реготанье остальных признавались:
Старики, что я вам скажу...
Знаем. Стоял!
Если бы в Пестром были не витражи, а окна, стекла бы повылетали от хохота.
А в общем, грустно. От обилия спиртного переставал "стоять" и талант. Хотя, может быть и наоборот, в рюмке топилась тоска по утраченным способностям, которым так и не дано реализоваться в суете и болтовне.
Но в начале 90-х о грустном не думалось. Пестрый щедро дарил нас дефицитными по Москве выпивкой, куревом и дешевыми обедами. А если буфетчицы урезали норму отпуска в одну глотку, то всегда можно было договориться с судомойками и за 40 (сорок) рублей приобрести бутылку, в которую, скорее всего сливалось недопитое в Дубовом. Ну да какая зараза к водке прилипнет? И Дом оставался для нас настоящим Домом, в котором иной литератор, окончательно обессилевший в борьбе с зеленым змием, мог и заночевать на софе в вестибюле.
И тут в ЦДЛ тоже началась перестройка. К ворчливому неудовольствию завсегдатаев, не желавших верить, что рушатся и уходят в небытие десятилетние традиции, Пестрый закрылся на какой-то особенный ремонт, а гуляк перевели в нижний буфет. Не успели они пригреться тут, как рыночная экономика добралась и туда. Нет, буфет внизу остался, но теперь там отпускали по "коммерческим" ценам, доступным далеко не всем. Они тут стали столь же высоки, как и перестроенная стойка, из-за которой иным литераторам виднелась лишь прическа буфетчицы. Нижний опустел. Заскакивал из биллиардной Шкляревский, брал чашку кофе и вновь исчезал, изумленно оглядевшись. Литератор, ностальгически зайдя туда, натыкался на дежурно любезные улыбки смазливых молоденьких официанток, на стриженые затылки и квадратные плечи тех, кто еще не знали, а только догадывались, что они и есть "новые русские". Литератор же, близоруко вглядываясь в ценники, крякал и шел домой, заниматься что называется, бытовым пьянством. Сам ЦДЛ опустел. И холодными вечерами со страхом мнилось: исчез писатель, пропала литература. Где молодая поросль? В бизнесе. Где други? Затерялись. Караул. Выпить не с кем!
Надо признать, коммерция в нижнем процветала недолго. Стриженые затылки вскоре предпочли более экзотические заведения, а литератор, норовивший придти со своей бутылкой, "плану не давал". Нижний закрыли, а писателям дали послабку. Открылся-таки буфет наверху. Но в фойе, среди картин разместившейся там галереи. Да и работал этот буфет неубедительно до 18.30. Посетитель не успевал расслабиться и набрать нужный кураж. Литераторы добавляли в соседских сквериках на Герцена или у высотки напротив метро ""Баррикадная". Впрочем, после ЦДЛ всегда добавляли. Чтобы влипнув в случайную компанию таких же недопивших бедолаг оказаться где-нибудь в далеком Подмосковье, на глухом полустанке, в чьей-то даче, где утреннее пробуждение сулит жуткую головную боль и множество нерарешимых морально-финансовых вопросов, быстро, впрочем снимавшихся после глотка неведомо откуда взявшегося пива.
Но и в фойе гулянье процветало недолго. Неугомонная администрация Дома вновь рискнула запустить литераторов в Пестрый. В Пестрый отлакированный, подкрашенный, с дубовыми балками и... такой чужой. Надписей на стенах поубавилось. Не вписывались они в новую действительность. Но приободрившихся писателей вытерпели тут месяца два. И опять ссылка. И опять в Нижний. Тут составлялись самые безумные прожекты и заключались заведомо невыполнимые договора. Литератор взалкал богатств, как и вся страна, одурманенная идеей быстрого финансового благополучия. Писатель горячечно забормотал о создании собственных издательств, литературных агентств, издании "та-акой" книги, что пойдет на ура, только деньги успевай складывать. Заторговали несуществующими вагонами бумаги и тушонки. Хвастали контрактами с зарубежными издательствами, сулившими золотые горы... Качал ошарашенно головой возникавший из глубин биллиардной Шкляревский... Не исключаю, что кто-то действительно разбогател. И даже наверняка. Но не все, далеко не все. И литератор разделил судьбу страны, вышедшей на улицу торговать чем ни попадя. О текстах вспоминалось изредка, при ностальгическом разборе архивов. Или при звуке знакомого имени, обладателю которого удалось-таки ухватить за хвост капризную Славу. И посмеивался над бедолагами, бывшими сокурсниками по литинституту хитрющий Витька Пеленягрэ, морочащий голову общественности своим Орденом куртуазных маньеристов. И негодовал на такое обращение с талантом и поэзией поклонник классического направления, Игорь Меламед.
Что же сталось с творческими вечерами? Их сменили пышные презентации мыслимых и немыслимых фирм. Литератор же мог рассчитывать лишь на собственные силы и помощь друзей, проводя свой творческий вечер, для своих же, на свои же деньги и в малом зале. И оказавшись на таком вечере Ты ощущал себя пассажиром хрупкого суденышка, влекомого по бурному морю к неведомой таинственной гавани куда стремятся вместе с тобою немногочисленные собраться по вере.
А в Дубовый наш брат перестал и заглядывать. У дверей ресторана, со стороны Поварской теперь встал на часах молодец в ливрее, одним видом пресекающий у литератора саму мысль дерзнуть войти внутрь. В Пестром же... То вино, которое мы по молодости и лихой глупости плескали на стены, ничуть не повредило надписям. Они уцелели, насмешливо посматривая на нас, уже остепенившихся. Но вот против кисти и краски они не устояли. Дирекция Дома не стала тратиться на вино, пойдя путем прагматическим и наняв маляров. И вместе с большинством надписей исчез Пестрый. Сгинул в небытие, вместе с душами оставшихся там навсегда писателей. Вместе с жаркими спорами, отчаянными ссорами, случайными знакомствами и пьяными романами.
Правда, в фойе, где ранее располагалась картинная галерея, появился музей, призванный придать Дому дух литературы. В этом музее есть различные памятные предметы, подаренные ЦДЛ писателями различных поколений. Нет только самих писателей. Не идут они в бывший Пестрый, ныне сияющий хрусталем сервировки и на тощие кошельки литераторов не рассчитанный.
Что ж, жизнь, конечно, не остановить. Это вам не шар биллиардный. Вновь зароился писатель в недрах Дома. Выжил литератор, приободрился, о премиях заговорил, о растущих гонорарах, вновь привлек внимание к своей персоне, истосковавшейся в забвении, вновь стал гордым. И снисходительно позволяет юному литератору наполнить свою рюмку. Но не забыл ни прозябаний в лихие годы, ни друзей-собутыльников. Ни Пестрого.
НОВАЯ РУССКАЯ СКАЗКА
Новая русская сказка начинается так:
- И вот он что, сердешный, удумал... Пить-то ему доктора запретили. А иной раз так ли ему захочется рюмочку винца... Поди-ка, такой страной покомандывай... Так он тайком кличет дворника, дает ему цельных сто долларов, одной кипюрой и просит за бутылкой-то и сбегать. Чтоб никто не знал, Боже упаси...
Нежность к мифу необъятна и смутно объяснима.
Суть русской революции: мужичку с царицей переспать хоца!
Успокойтесь, господин мужичок. Нет ныне ни царевен, ни князей ясноглазых. Если и дорвешься до постели, то окажется в ней та же русская б...!
И мужичок потому не тоскует шибко. Стоит Ванька за прилавком и торгует тушонкой-парфюмерией. Ручищами бумажки многочисленные переслюнивает, а взгляд безмятежно устремлен в бесконечность. Торгующий рядом обувью человек кавказской национальности настороженно оглядывает Ваньку и вопрошает:
- Э, Вано, завтра торговать будешь? Э?
- Завтра? - лениво переспрашивает Ванька. - Завтра - не-а... Завтра праздник. Первое мая, - поясняет ласково.
В каждом синем глазу Ваньки уже плещутся по стакану водки с плавающим сверху соленым огурцом. Вернее, огурец - в глазу правом. В левом, конечно же, селедочка, присыпанная зеленым лучком.
- Первое мая? - пребывает в недоумении собеседник. - А что первого мая, деньги отменяют, э?