Страница 22 из 46
Юна не любила мачехину родню. Нинелин брат-мясник, огромный и толстый, как она сама, напивался, отпускал грубые шутки, задирал отца и однажды даже начал приставать к Юне. Единственная дочь мясника походила на Нилу, как сестра-близнец. Его жена, тихая худая женщина, боялась мужа и всегда ему поддакивала. Она нашла способ укротить домашнего тирана — как только он начинал нападать на жену, хитрая женщина тут же отпускала какое-то замечание, рассказывала сплетню или даже сама выдумывала клевету, только бы науськать мужа на кого-то другого. Таким образом Нинелиного брата в любом обществе окружали враги, а жена была единственным союзником. На прошлом семейном застолье здоровяк хотел побить Юниного отца, но сам был жестоко поколочен родной сестрой и племянницей.
Сегодня Юна даже боялась садиться с ними за один стол. Чувствовала, как хрупко все-таки ее душевное равновесие, что она еще только выздоравливающий человек — даже руки дрожали от слабости, громкие звуки пугали, голова ныла и кружилась. Вспоминания о пережитых после визита бабочки ощущений бросали в панику, возвращали тоску. Не вспоминать — новое правило ее жизни.
Но если она откажется обедать со всеми — скандал неизбежен. Юна переоделась в белое шерстяное платье, гладко зачесала назад и скрутила в ракушку волосы, влезла в бежевые летние туфельки на каблучке. Покрутилась перед зеркалом, почему-то думая о василиске. Если они никогда в жизни больше не встретятся — это, наверное, хорошо. После случившегося Юна вдруг начала очень ценить свою жизнь.
Да и о ценности чужой девушка никогда не забывала. Отдать любовь человеку, на чьих руках сотни, а может, тысячи смертей — преступление перед теми, погибшими.
Бальное платье висело в шкафу, по нему еще ползали разноцветные огоньги, но уже тусклые, призрачные. Юна погладила шелк. Красота всегда мимолетна... Но о грустном ей думать сейчас нельзя. Душевное здоровье хрупко.
Внизу, в столовой, она же гостиная, Нинель торжественно водрузила в центр стола фаршированного яблоками гуся, щедро расставила между блюдами свечи, украсила стол еловым букетом. Поверх темно-красного платья, видевшего губернаторский прием, на мачехе красовался свежий, густо накрахмаленный передник, туфельки были те самые Юниного авторства, вчера едва не разломанные. Лира и Нила тоже вырядились во вчерашние платья, Нила размазала остатки карминовой помады по лицу.
— Хоть бы одну тарелку принести помогла! Целый день и пальцем не шевельнула!— зарычала Нинель на падчерицу, едва та вошла.
Юна ушла на кухню и вернулась с тарелкой:
— Вы довольны?
Мачеха аж зашипела от злости, как кошка, которой наступили на хвост, и уже готовилась разразиться долгой гневной тирадой, как тут под окнами раздались вопли Нинелиного брата:
— Эй, вы там, открывайте, родичи дорогие!
Первые минуты семейных встреч всегда очень милы. Все обнимаются, целуются, даже Юну в суматохе два раза обняли. Нинелин брат торжественно вручал подарки: колбасу Нинель на шею, как ожерелье, свиной окорок Ниле вместо букета. Лире достался невинноубиенный цыпленок, Юне — кукиш. Злопамятный мясник не забыл разбитую о его голову вазу и громадную шишку на лбу, которую он потом не знал, как обьяснить родичам, краснел и мялся.
— А где хозяин? — спросил задиристо.
— А, — махнула Нинель рукой безнадежно. — С обеда в доме не видела. Небось пьянствует с дружками, с поганью подзаборной... Ох, горе мне, братец, в этом доме...
— Ты смотри! Ты смотри, сестра! Одно слово мне скажи, и я твоему Амвосию! Я этого твоего муженька одним ударом по цыплячьей шее!
— Да что он... Другое у меня горе... Как дочку ее растила, как свою, видит Творец, ничего не жалела, да чтоб я ей когда куска хлеба не додала... Как своим, так и ей, все поровну... И что толку? Где благодарность?
— Юна? — глянул злобно искоса на девушку.
— А кто ж... Ужасно, сил моих уже нет... Такое баламутит, житья из-за нее никакого и дома нет, и с самой губернаторшей меня чуть не поссорила... Ой, доведет она меня до могилы...
Но тут вернулся отец и мачеха временно отложила сетования в адрес Юны, переключившись на новую жертву:
— Ах ты пьянь бессовестная подзаборная!
— Я трезв! Не позорь меня перед родичами! — возмутился отец. Юна наметаным глазом определила, что он все-таки рюмашку опрокинул, но не больше одной и давно.
— Я Дед Мороз и я подарки вам принес!
— Кстати! — спохватилась Нинель. — Забыли у порога подарки Морозу оставить! Нила, Лира. выносите!
Сестры побежали за пряниками, яблоками, Нинель вынесла блюдечко с медом, разложили все у порога, Лира еще самодельной мишурой улыбку вокруг угощений сложила. Дедушку Мороза в их краях издавна уважали. Веками зима спасала людей от наступления Леса, замораживала его злые чары. С первым снегом выходили в бой дровосеки, рубили, жгли, выкорчевывали с корнем. Весной на освобожденных землях распахивали поля, окапывались от Леса водоемами. Летом зеленый монстр шел в наступление. И так было до Зеленой войны, когда укрощенный, изорванный смертными магами Лес признал поражение и отступил на восток материка, отдав большую его часть в безраздельное людское владение.
Возле угощения, обложив со всех сторон землей, зажгли свечу. К утру, скорей всего, снедь исчезнет — подберут нищие, но принято говорить, что Дед Мороз. А ежели Дедушка побрезгует угощеньем — жди несчастий целый год!
— Я принес вам подарки! — провозглашал отец гордо. — Где моя разумница-красавица, первая моя помощница?
— Тут я, папа!
С необыкновенной торжественностью отец вытащил из кармана маленькую, желтым атласом обитую коробочку, распахнул:
— Сережки! Да не простые, золотые, с самоцветами!