Страница 21 из 46
Все должно быть идеально. Ни одного неровного стежка. Кожа мягкая, теплая от Юниных рук, матово блестит в свете масляной лампы, пахнет воском.
— Юна, прекрати обнимать ботинок! Нила, посмотри, посмотри! Она его нюхает! — тычет пальцем Лира.
— Зачем ты приперлась за праздничный стол с ботинком? — возмущается мачеха.
Юна сжимается от их воплей, пережидая накатывающую волну дурноты. Она боится любого напряжения, как выздоравливающий от смертельной раны боится нечаянно задеть тонкий рубец. Запах ботинка успокаивает. Сестры и мачеха бегают, уставляя стол едой, скоро должны придти родственники — Нинелин брат с семейкой. Кошка Муля, белая с черным пятном на морде, ходит кругами вокруг елки, нюхает завернутые в бумагу подарки. Кажется, у нее тоже есть мечта — найти под елкой упакованного в подарок драконенка. Она скучает — кто бы знал, что кошки так любят драконов! Она согревала его, когда Юна уходила, вылизывала его жесткую чешую, жалобно чихала от дыма — поджечь кошку, Изумруд, к счастью, не пытался, только шторы, умный же, память крови!
Кошку гладить приятно, но ботинок на ощупь все-равно приятней.
Лира не может удержаться — проходя мимо елки, то и дело поправляет украшения — пряники, орехи, покрытые золотой краской шишки. Нюхает ветки, отколупывает смолу. Нинель ее бранит:
— Не трогай! Что творишь?! Платье все в смоле сейчас будет!
Нила уже совсем взрослая — ни шишки, ни смола ей не интересны. Она успела стащить один елочный пряник, когда думала, что никто не видит.
Блюд на столе прибывает. Нинель хочет показать родне весь блеск роскошной жизни. Она намерена потрясти их всех рассказом о губернаторском бале. Горечь разочарования все еще сильна, но никто об этом не узнает, и стерва-сноха будет грызть пальцы от злости. Пусть все увидят, как Нинель поднялась! С какими господами дружбу водит! Пусть содрогнется от зависти их маленькая улочка на окраине!
Пока мачеха ушла на кухню, Юна набрала ложку малинового варенья, посмотрела, как переливается на свету, меняя оттенок, густая алая масса с зеленоватыми точками семечек, слизнула языком. Ничего так. Можно даже сказать, что вкусно. Но ботинок все-равно лучше, даже на вкус.
Со стороны входа раздался стук.
— Юна, открой! Все-равно сидишь, за целый день и пальцем не шевельнула, хоть бы помогла! — буркнула Нила зло. Когда Юна начала работать наравне с отцом в мастерской, было условлено, что она освобождается от хлопот по домашнему хозяйству. В Ниле это вызывало зависть, в мачехе злость, и обе любили кричать «Ты ничего не делаешь, только жрешь!» Обыкновенно Юна подобного не терпела, но сейчас спорить боялась — чего доброго, опять от жизни тошнить начнет. Покорно поплелась открывать.
За дверью оказалась вдова Лапив.
— Ботиночки...
— Сейчас...
В мастерской прижала оба ботинка к сердцу. Эта безжалостная женщина в рваной шали пришла, чтобы отнять у утопающего его соломинку.
В последний раз рассмотрела каждый шовчик. Погрузила руки в тепло овечьего меха внутри. Понюхала, покусала. Неохотно уронила внутрь по монетке.
— Берегите их! — сказала торжественно госпоже Лапив, вручая. Нинель уже успела прогнать вдову с порога, и та, нетерпеливо прохаживаясь, выглядывала на Юну из-за угла.
— Бессовестная! В такой день так ругаться... Был бы мой жив, разве ж я бы стала так... в такой день попрошайничать... Эх...
В Юне проснулось что-то от прежней, вчерашней.
— Подождите...
Она стащила с елки еще один пряник, со стола — яблоко и два пирожка:
— Ну, с наступающим!
Дом без ботиночек пуст и опасен. В качестве заменителя ботиночек Юна схватила кошку и спряталась в своей комнате.
На улице давно стемнело, но горели огни в соседских окнах, светилось розовое небо и белый покров крыш. Падал крупный, пушистый снег.
Жизнь стремительно возвращала краски. Впервые за день Юна почувствовала голод. Ныли исколотые пальцы, недовольно мяукала кошка.
И впервые за последние несколько дней Юна с уверенностью могла сказать:
— Я буду жить!
Будто надгробная плита свалилась с плеч. Даже если белая бабочка прилетит вновь, Юна больше не отступит, не поддастся безволию. Она теперь точно знает, что у этого яда есть противоядие. Дамоклов меч всей ее жизни утратил кошмарные зазубрины неотвратимости, превратившись просто в очередную досадную помеху, и радость нежданной, но блистательной победы кружила голову.