Страница 9 из 15
После Генеральского дорога круто пошла вверх. Собственно, это была уже не дорога, а лесная тропа, по которой трелёвочные трактора свозили сверху – от лесоразработки – спиленные брёвна. Постепенно удушливая жара побережья сменялась прохладой. По сторонам дороги рос дремучий лес – огромные буки, ели. Приходилось крепко держаться за поручень цистерны и время от времени уклоняться от веток. Наконец машина вырвалась из леса на открытое всем ветрам плоскогорье – Яйлу. Невдалеке виднелся вагончик – жилище чабанов. Нас уже ждали: был освежеван молодой барашек, на костре стоял большой казан с водой. Пока готовилась шурпа и охлаждалась в леднике водка, приняли по стаканчику под холодную закусь. Дул прохладный ветерок, вдали сверкало сиреневое море. Подоспела шурпа, и пир набрал обороты. Запивали холодную водку ароматным бульоном на травах, заедали нежнейшей бараниной – ничего вкуснее я в жизни не едал.
Стемнело, как это бывает на юге, быстро. Уложили Серёжку в вагончике, укрыли тулупом, и пир продолжался – Хвост пел, водка не кончалась. Наконец я сломался и улёгся спать в вагончике рядом с Серёжкой. Среди ночи меня разбудил Хвост: «Вставай, надо ехать!» Я сначала не поверил – Валерка пил наравне со всеми, а обратная дорога была головоломная. Но выяснилось, что никто не шутит, – завтра всем на работу. Слегка пошатываясь, взгромоздился на свою бочку, и поехали. Валерка вел на спуске медленно и осторожно. Остатки хмеля улетучились у меня после первых минут спуска и хлёстких ударов ветками по лицу. Когда, наконец, спустились в Генеральское, на асфальт, все вздохнули с облегчением, но, как выяснилось, преждевременно: Валера на радостях, что кончился трудный участок, ударил по газам, и мы помчались по серпантину с бешеной скоростью. Нас с поваром мотало на штанге цистерны, как флаги. На одном особенно крутом вираже машину занесло, и я решил, что всё кончено. Остановив машину в сантиметре от обрыва, Валера вышел, почесал затылок и заявил, что обычно он этот поворот проезжает на скорости сорок километров в час, а тут решил попробовать на семидесяти. Дальнейший спуск проходил без особых приключений, только в самом конце Валера проскочил перекрёсток, пляж, и машина заглохла на мелководье, завязнув в прибрежной гальке.
Запомнился мне и мой последний, отвальный пир. Я уезжал в Москву, надо было выходить на новую, вполне приличную и с трудом полученную работу. Был конец августа, погода стояла жаркая, курортный сезон в разгаре, но в нашей с Хвостом деятельности ощущался спад, накопилась усталость. Я давал прощальный банкет. Закупили водки, закуски и отправились на автобусе в село Генеральское. Там к нам присоединился Валера с большой бутылью местного деликатеса – малореченской мадеры (батя Валеры работал на винзаводе). Из села отправились вверх по реке, к водопаду. Расположились в густых зарослях на берегу, невдалеке шумел водопад, струя воды низвергалась с высоты метров десяти в неширокую заводь, где можно было отлично искупаться. Выпивали, закусывали, пели песни… Водка шла отлично, но, в конце концов, кончилась. Пошла в ход мадера, но и её хватило ненадолго. Валера куда-то испарился и вскоре появился снова, неся в руках трёхлитровую банку марочного креплёного вина «Чёрный доктор». Как мы допили эту банку (а мы её, разумеется, допили), как мы добрались до дому, – не помню напрочь. Факт тот, что проснулся я в своей комнате, голый, лёжа под матрасом на железной панцирной сетке, с развешенными аккуратно на спинке кровати рубашкой и брюками и составленными под кроватью кроссовками. Комната качалась, жить не хотелось. Появилась хозяйка, неся банку холодного рассола – бальзам для израненной души. На осторожные расспросы по поводу моего вечернего поведения заверила, что ничего экстраординарного не происходило. Немного полегчало. Затем появился Хвост, неся чекушку (о, деликатный и опытный Хвост!). Полегчало ещё больше. Я собрал шмотки, попрощался с хозяйкой, и мы вышли на шоссе. Вскоре появилась попутная машина, знакомый шофёр обещал забросить в аэропорт. Обнялись с Хвостом, расцеловались – до встречи в Москве! В аэропорту Симферополя бросился к кассе, умоляя девушку продать мне за любые деньги билет на ближайший рейс до Москвы, на что получил спокойный ответ, что посадка на ближайший рейс уже закончилась, но следующий самолёт вылетает через полтора часа, и билеты на него есть. Схватив билет дрожащей рукой, побрёл искать душе облегчения и нашел его в недалёком буфете. Стакан портвейна принёс, наконец, долгожданный покой, и я двинул на посадку в самолёт, готовый к новым жизненным свершениям.
Когда мы с друзьями провожали Алёшув аэропорту «Шереметьево-2», было г пьяно и очень грустно, никто, кроме самого Хвоста, не верил, что мы когда-нибудь снова увидимся. Но вот я в Париже, (попал туда в 90-м году на стажировку), звоню по телефону, и мы встречаемся! Кира Сапгир, Ася Муратова, Алик Гинзбург – много друзей, казалось бы, навсегда потерянных для встречи, нашлись здесь и подарили мне свою частичку Парижа.
Семь утра. Гостиничный будильник-телефон неумолимо будит меня. Минут пятнадцать отмокаю под душем, прихожу в себя – лёг спать в три. Спускаюсь в ресторан, завтракаю и – в дорогу, учиться.
Гостиница находится на улице Камбронн – Rue Merde (улица Говно), как говорят парижане: достославный генерал Камбронн в битве при Ватерлоо, будучи окруженным англичанами, на предложение сдаться ответил: «Говно! Гвардия умирает, но не сдаётся!» – чем обессмертил своё имя. Ехать мне через весь центр, с пересадками, минут сорок, начало занятий в полдевятого, опаздывать нельзя. Половина того, что читается на лекциях, мне известна или не нужна, но пропускать неудобно – люди стараются… Лекции идут в быстром свободном темпе, на столах бутылки с водой, можно курить, чем я и пользуюсь, – без сигареты можно заснуть! Бросил курить год назад, но тут начал снова. Из экономии сразу начал курить крепкие «Голуаз», помогает. Ребята закупили в нашем посольстве «Мальборо» – польстились на дешевизну – и прогадали, явный фальшак. Довольно легко справляюсь с трудностями перевода – помогает знание предмета и, как ни странно, общая эрудиция и хорошее знание русского языка (в чём явно опережаю своих молодых одногруппников). Лекции стараюсь конспектировать по-французски. Тем не менее погружение в язык дается с огромным напряжением. Где-то недели через две начинают сниться сны на французском, и ловлю себя на том, что думаю по-французски.
Занятия продолжаются часов шесть, с перерывом на обед. Обед с обязательными сырами, с вином. Знаю, что после вина будет смертельно хотеться спать, но удержаться нет сил – вино всегда хорошее. После занятий – свободное время. Время прогулок по городу или визитов к друзьям. Созваниваюсь с Хвостом и еду к нему в мастерскую. Мастерская расположена в так называемом сквоте – старом заброшенном цехе, занятом художниками «самозахватом» под мастерские, – полиция и владелец территории смотрят на это дело сквозь пальцы: по крайней мере, место защищено от пожаров и разного криминала. Сквот делят между собой несколько художников: француз из Эльзаса занимается графикой, рисует сложные композиции из штрихов и линий, парень из Сенегала пишет огромные абстрактные полотна из цветовых пятен, ещё один африканец работает над фигуративными ритмическими картинами с фольклорными сюжетами. Русский парень – давний эмигрант – сидит в своём углу, склонившись над миниатюрами. Хвост только закончил оформление русской церкви где-то в провинции и сейчас занят абстрактными деревянными скульптурами и какими-то чудными механизмами, явно со свалки. Охотно помогаю ему – пилю какую-то деревяшку, шлифую, приколачиваю. К вечеру собираемся все в конторке цеха, сбрасываемся, кто-то идёт за вином. Достаю бутылку привезенного с собой армянского коньяку. Сноб француз заявляет, что этот напиток – вообще не коньяк. Беседа затягивается за полночь. Через несколько дней намечается устроить выставку, будет дана реклама, придут маршаны, критики… Возвращаюсь в отель.