Про Хвоста

В 1976 году все силы друзей Алеши на Западе были направлены на распространение его сочинений и писание разнообразных петиций к власть предержащим. Поддержка была большая, но не очень действенная. Среди различных посланий в защиту Алешиных прав находилось, помню, даже письмо Жака Ланга, который не был тогда еще влиятельнейшим министром Миттерана, но считался уже важным культурным деятелем.

В 1977 году, когда Алеша оказался на Западе, эти списки его сочинений помогли во многих отношениях для получения самых разнообразных прав, в частности, благодаря им Алеша был приглашен Криспольти в Венецию на манифестации советского неофициального искусства. Я сидела днями и ночами, переводя стихи и песни Алеши на итальянский язык. Переводы эти потом были откорректированы уже в Венеции.

Мы поехали в Венецию ночным поездом втроем – Алеша, Миша Деза и я. Утром, когда мы вышли из поезда и сели на вапоретто, Алеша совершенно замер и на несколько минут закрыл глаза: «Не могу смотреть. Слишком красиво!» Венеция была битком набита русскими поэтами: на каждом углу попадались то Бродский, то Ентин. Стены венецианских улиц были оклеены зелеными объявлениями о предстоящем концерте Алеши. В один из вечеров и состоялось большое сольное выступление Алеши в огромном зале, наполненном до отказа. Думаю, что это был зал Палаццо Грасси. Я представляла Алешу публике, говорила о значении его языка в русской поэзии – откуда только наглости набралось! Он пел и читал стихи, я переводила. Это был несомненный успех, люди смеялись, радовались, улыбались, хотя ждали, видимо, несколько иного. Действительно, все вопросы, которые ему потом задавала, с нашей точки зрения, наивная и непонятливая публика, имели политическую окраску. Иначе и не могло быть в Италии эпохи самого разгара деятельности «brigate rosse»; слушатели ждали чуть ли не революционных выступлений, а Алеша отделывался шуткой, мягкой улыбкой или пожиманием плеч. Самый момент (или то, что сейчас назвали бы «историческим контекстом») оказался неподходящим для продолжения и развития так удачно было наладившихся итальянских связей.

Мы проводили венецианские дни в прогулках, и бесконечно угощали друзей венецианскими яствами и винами, и спустили все, что заработали, за несколько дней. Но уезжать из Венеции не хотелось, и мы только и делали, что из одной гостиницы переезжали в другую, все более и более скромную, чтобы оказаться, в конце концов, после роскошного палаццо, куда нас поселила команда Криспольти, в какой-то в высшей степени подозрительной и довольно вонючей дыре. Мы сидели на берегу Большого канала, около моста Академии, и веселились, светило солнышко, и мимо нас скользил вапоретто, откуда нам изо всех сил дружески махал Андрей Волконский. Но этого проявления чувств Андрею показалось мало – он тут же забыл об ожидавшем его поезде, сошел с вапоретто, и мы все отправились в ближайшую тратторию, знаменитую своим жареным венецианским угрем.

Париж,

октябрь 2010 г.

Юлий Златкис

Родился в 1937 г.

Математик. Живет в Москве.

Когда мне предложили принять участие в настоящем издании, я надолго задумался.

Я у не пишущий человек, к тому же не могу гордо назвать себя близким другом Алексея Хвостенко. Я просто его искренний почитатель и человек, проживший часть своей жизни параллельно с ним. О нем гораздо лучше напишут друзья его питерской юности и его соавторы, которых сегодня жизнь разбросала по разным уголкам мира. Я же смогу рассказать лишь о том, чем он был для меня.

Летом 1973 г. я переехал из Одессы в Москву. А 31 октября, на дне рождения нашего общего друга, я впервые увидел и услышал Хвоста, о котором так много слышал от своих московских друзей. Его пение, его обаяние производили ошеломляющее впечатление. Я был просто не в силах расстаться с ним, и после окончания праздника мы с женой поехали в Мерзляковский переулок – в их с Алисой комнатку в огромной коммуналке, в которой после так часто бывали. Это была ночь, когда родилась Анечка Хвостенко.

С этой памятной ночи началась моя настоящая жизнь в Москве. Общение с Хвостом стало поворотным этапом, изменившим мое мироощущение. Встречались мы не часто, но никакие праздники без него не проходили. Общение с ним было восхитительным. К нему манило. Его песни, поэзия с тех пор всегда во мне. Алешино обаяние и дружеская расположенность к любому входящему в его дом человеку (какая там расположенность – объятия) заставляли меня все больше чувствовать себя в другом, настоящем, мире, полном радости и любви. Я люблю Хвоста, люблю его окружение, многочисленную свиту равных и прекрасных людей, которые вместе с ним вошли, впечатались в мою жизнь. Не буду перечислять. Их много в Москве и Питере, во Франции, Америке и Израиле. Вместе со многими из них мне посчастливилось бывать на бесчисленных пирах-праздниках, где Хвост пел и читал стихи. А потом было прощание. Долгое прощание. Отъезд Хвоста откладывался, и мы не раз «отваливали» на разных квартирах Москвы.

Пили, ели и записывали его песни на жалкой технике, имевшейся в нашем распоряжении. Затем долго прощались в Шереметьево и стояли толпой у выхода к трапу самолета, по которому он шел с маленькой сумкой через плечо и гитарой, составлявших весь его багаж. Думали тогда, что прощаемся навсегда. Потом ходили друг к другу, пили, вспоминали, плакали. И стало пусто в Отечестве. И завели магнитофоны, доставали записи, журнал «Эхо», справлялись у знакомых русских, французов, американцев про жизнь Хвоста за границей.

В прекрасной статье Киры Сапгир, посвященной памяти Алексея Хвостенко, сказано, что ему мало как кому в XX веке удавалось восстановить изначальную суть эллинской поэзии – ликующий гимн в честь древнего божества – Энтузиазма. Я бы еще добавил ее словами – дионисийского торжества. Он излучал легкость, радость, свободу – я не знаю более свободного человека. Он, действительно, был «от мира независим» и, как многие глубокие люди, загадочен. Никогда не понимал, как он успевал работать средь шумных длинных празднеств. Когда успевал читать (а он кучу всего читал), как он писал? Поэзия его от «Буколики» до глубоких трактатов вроде «Дурного дерева» насыщена огромным количеством животных, часто неведомых тварей, трав, деревьев, неожиданных образов, метафор, смешных рифм и фонетических неожиданностей. Все это было поразительно и ново.

Впервые услышав его пение, я задохнулся от восторга (так бывает, когда слышишь подлинно высокое), хотя вряд ли уяснял смысл отдельных строчек. И вот что важно: во многих его произведениях форма значительнее содержания – хаос несовместимых предметов, удивительных существ и положений. И все это вместе с манерой исполнения, замечательной музыкальностью завораживает, приводит тебя в восторг и пробуждает торжественное ощущение.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.