Страница 17 из 23
Обвиняя в пожаре французов, Александр I издал «Известие из Москвы от 17 сентября» – официальный документ, написанный адмиралом А. С. Шишковым и положивший начало представлениям о беспрецедентном поведении французской армии. Шишков писал о примерах «лютости и злобы, каких в бытописаниях самых грубейших африканских и американских обитателей тщетно будет искать»[160]. Такое исключительное по жестокости поведение не могло явиться сразу – продолжал он: «Человеческая душа не делается вдруг злою и безбожною. Она становится таковою мало-помалу, от примеров, от соблазна, от общего и долговременно разливающегося яда безверия и развращения»[161]. Шишков осторожно избегал предположений о том, что причиной разрушений послужила анархия, возвращение к гоббсовому естественному состоянию. Не писал он и о том, что бедствия стали результатом какого-то эпохального политического события, такого как Французская революция или приход к власти Наполеона. В его интерпретации происходившее было скорее следствием социальных условий и морального оправдания бесчеловечных поступков «обычаями и законами»[162]. Французская революция, по Шишкову, сама по себе была только результатом этой атеистической культуры, уходящей корнями в философию Просвещения, которую адмирал характеризовал как «адские, изрыгнутые в книгах их лжемудрствования»[163]. Таким образом, проблема заключалась в определенных социальных и моральных образцах поведения, принятых элитарной культурой, и ответ на вопрос, в чем состоит ее решение, Шишков считал самоочевидным. Он предлагал, «прервав… все нравственные связи» с французами, «возвратиться к чистоте и непорочности наших нравов», а «между злом и добром поставить стену»[164]. С его точки зрения, руины Москвы живо иллюстрировали оправданность изоляционизма.
Известный журнал «Вестник Европы», выходивший под редакцией М. Т. Каченовского, также осуждал аморальность французов, но одновременно предлагал историческое оправдание философии Просвещения. Автор журнала признавался, что не был удивлен масштабами творившихся в Москве бесчинств, поскольку «оказавшееся в народе сем растление нравов уже с давних времен возбуждало омерзение во всяком благомыслящем человеке». Действительно, ведь «революция их была приготовляема обстоятельствами еще с начала осьмнадцатого века». Однако нравственность французов испортило не Просвещение, но коварство исторических прецедентов. «Нечестивые грабители и святотатцы достойно подражают своим предкам, которые в начале еще тринадцатого столетия навеки посрамили имя свое перед светом и потомством. Тогда овладевши Константинополем, они грабили церкви и предавались неистовствам скотского плотоугождения и корыстолюбия»[165]. Автора этой статьи, похоже, не интересовал тот факт, что в Grande Armée служили представители самых разных наций, равно как не интересовали его и свидетельства очевидцев оккупации Москвы о том, что в действительности французские солдаты и офицеры вели себя лучше других[166]. Важнее было другое: «Вестник Европы» напомнил читателям, что Вольтер резко осудил своих сограждан за их ничем не оправданную жестокость, процитировав его заметки об их поведении во время Крестовых походов: «Les églises furent pillées, et, ce qui marque assez le caractère de la nation, qui n’a jamais changé, les Français dansèrent avec des femmes dans le sanctuaire de l’église Sainte Sophie. <…> les Français buvaient, chantaient, caressaient des filles dans la cathédrale en la pillant; chaque nation a son caractère»[167]. Это суждение Вольтера служило не только исторической параллелью к событиям 1812 года, указывая на то, что они не были исключением из правил, но и отводило обвинения от Просвещения. Ссылаясь на вольтеровский тезис о неизменности национального характера, «Вестник Европы» уменьшал призрачную опасность морального разложения от контакта с французской культурой. Просвещение здесь представлялось скорее решением проблемы, чем самой проблемой, и по крайней мере указывало на важный исторический контекст для правильного понимания событий. Имплицитно «Вестник Европы» противостоял культурному изоляционизму, который проповедовал Шишков и временно поддерживал царь, хотя при этом и не оставлял у читателей иллюзий относительно того, что представляет собой Франция.
Журнал «Сын отечества», который начал выходить в свет в октябре 1812 года, занял по отношению к происходящим событиям позицию, совпадающую с либеральным национализмом. Его первый редактор-издатель Николай Греч вспоминал, что идею издания журнала подсказал ему граф Сергей Уваров[168]. Его роль в истории «Сына отечества» действительно велика: прилежный читатель Фридриха Шлегеля, Уваров сделался одним из главных провозвестников немецких националистических идей в России и, как известно, в 1832–1833 годах сформулировал влиятельную идеологию «православия, самодержавия и народности», которая подвела фундамент под правление Николая I[169]. Идея журнала пришла Уварову от желания опубликовать статью, написанную немецким писателем-националистом Эрнстом Морицем Арндтом. Этот писатель, а вместе с ним барон Генрих фом унд цум Штейн (близкий друг Уварова, находившийся на службе у царя), прибыл в Петербург в 1812 году[170]. И Арндт, и Штейн исповедовали либеральную версию национализма, продвигая идеи объединения нации посредством социальных реформ. Штейн в качестве главы Прусского правительства способствовал отмене личной зависимости крестьян в 1807 году. Что касается Арндта, то он был автором влиятельной книги об ужасах крепостничества – «Истории крепостного права в Померании и на острове Рюген», изданной в 1803 году. Любопытно, что при всей напряженности политической ситуации эти реформаторы были с почетом приняты в России, где они способствовали упрочению бескомпромиссной антинаполеоновской позиции императора. Таким образом, Уваров, одержимый ностальгией по Пруссии и утративший надежды на возможность национального становления России (как это продемонстрировал Андрей Зорин), выбрал немецкого писателя, чтобы способствовать русскому национализму. Он создал журнал, который сумел успешно объединить ведущих литераторов декабристского круга, став таким образом главным вестником либеральных настроений вплоть до 1825 года[171].
В статье, напечатанной в самом первом номере «Сына отечества», Арндт первым делом объявил преступником лично Наполеона, представив его, со всеми положенными отсылками к римской истории, как бешеного, неуправляемого тирана: «…твой ужасный дух хотел возвеселиться блистательным позорищем гибели и разрушения. Так Нерон, предавая огню Древний Рим, пел, созерцая пламя, пожиравшее владычицу мира»[172]. Далее в той же статье автор предостерегает французского императора: фурии уже восстали от гробов и готовы его покарать. Сравнение с римской историей и мифологией имело глубокий смысл: это было не просто заимствование риторики, которая была в ходу во время Революции, а потом Империи; это был прием, позволявший новому журналу уменьшить число христианских аллюзий. «Сын отечества» с самого начала предлагал популистское, националистическое, а не религиозное истолкование московского пожара. Имперский проект Наполеона основывался на отрицании свободы: «Исчезли разделения государств и народов». Французы, «дикари Европы», превзошли беззакония варваров[173]. Русские – последний устоявший народ: «Здесь процветают во всей красоте народная сила, народные чувства, народная гордость, процветают все высокие, изящные добродетели, украшающие народ великий, могущественный, неразвращенный, противящийся порабощению и стыду…»[174] Истинное Просвещение коренится в «пламенной любви к отечеству и верности к доброму государю»[175]. Таким образом, «Сын отечества» продвигал мысль о соперничестве двух форм правления: гегемонистского имперского владычества над многонациональными территориями – и национального государства, олицетворяемого правителем, который выражает волю народа и защищает его свободу. С этой точки зрения русские вели освободительную войну не только за национальное самоопределение, но и защищая сам принцип государственности. Угроза суверенитету России дала «Сыну отечества» возможность кратко очертить вид национализма, который приведет к гармонии политические и культурные элементы государственности и укажет путь к реинтеграции общества и государства[176].
160
Шишков А. С. Известие из Москвы от 17 сентября; Краткие записки, веденные в бывшую с французами в 1812 и последующих годах войну // Шишков А. С. Собрание сочинений и переводов. СПб.: Императорская Академия наук, 1834. Т. 16. С. 41. Общее обсуждение взглядов и принципов Шишкова см.: Martin A. Romantics, Reformers, Reactionaries… P. 15–38.
161
Шишков А. С. Известие из Москвы от 17 сентября. C. 44.
162
Там же. С. 45.
163
Там же.
164
Там же. С. 46. См. детальный анализ позиции Шишкова по этому вопросу: Зорин А. Кормя двуглавого орла… Литература и государственная идеология в России в последней трети XVIII – первой трети XIX века. М.: Новое литературное обозрение, 2004. С. 241–266. Изоляционизм привел Шишкова к тому, что он в самых сильных выражениях протестовал против решимости Александра I преследовать Наполеона и его армию за пределами Российской империи и принять ведущую роль в европейских делах. См.: Зорин А. Указ. соч. С. 247–253, а также: Martin A. Romantics, Reformers, Reactionaries… P. 137–142.
165
Московские записки // Вестник Европы. 1812. Сентябрь. Ч. 65. № 17. С. 64–66.
166
См.: Martin A. The Response of the Population of Moscow. P. 477. Дворянство поняло это очень быстро, даже в провинции. М. В. Волкова писала подруге из Тамбова 31 декабря 1812 года: «Вообрази: теперь открывается, что величайшие неистовства совершены были в Москве немцами и поляками, а не французами. Так говорят очевидцы, бывшие в Москве в течение шести ужасных недель» (Из переписки М. В. Волковой и В. И. Ланской // 1812 год в воспоминаниях, переписке и рассказах современников. М.: Военное издательство, 2001. С. 75). Сам Толстой приложил большие усилия, чтобы изобразить учтивое поведение французов во время оккупации.
167
Voltaire. Essai sur les moeurs et l’esprit des nations. Paris: Editions Garnier. 1963. Vol. 1. P. 583–584. Ср. вольный перевод «Вестника Европы»: «Сам Вольтер, апостол французский, замечает свойство народа, которое, как он свидетельствует, никогда не изменялось и которое доказывается тем, что французы плясали с женщинами в церкви Св. Софии, в то время как одна из непотребных прелестниц, следовавших за армией Балдуина, сидя на Патриаршем престоле, пела похабные песни… Французы, повторяет Вольтер, пили, пели песни, бесчинствовали с девками в соборной церкви и в то же время ее грабили: всякий народ имеет свой характер» (Вестник Европы. 1812. Сентябрь. № 17. Ч. 65. С. 65–66).
168
См.: Греч Н. И. Записки о моей жизни. М.; Л.: Academia, 1930. C. 299–306.
169
См.: Зорин А. Указ. соч. С. 339–374.
170
Об отношениях Уварова и Штейна см.: Там же. С. 356–359.
171
Зорин А. Указ. соч. С. 357–358.
172
Глас истины // Сын отечества. 1812. № 1. Ч. 1. С. 8. Тартаковский считает, что эта статья была написана в угоду желанию царя обвинить Наполеона в сожжении Москвы, не указывая при этом своего имени под этим обвинением. См.: Тартаковский А. Г. Указ. соч. С. 254. Александр I в своей переписке с иностранными сановниками сходным образом приписывал сожжение Москвы гневу Наполеона. См.: L’Empereur Alexandre à Bernadotte, 19–31 septembre // Correspondance inédite de l’Empereur Alexandre et de Bernadotte pendant l’a
173
Глас русского // Сын отечества. 1812. № 2. Ч. 1. С. 42–43.
174
Р-н. Беседа русского с соотчичами своими на развалинах Москвы // Сын отечества. 1812. № 6. Ч. 1. С. 194.
175
Там же. С. 195.
176
О противопоставлении политических и культуралистских теорий национализма см.: Smith A. D. Nationalism: Theory, Ideology, History. Cambridge: Polity Press, 2001. P. 73–78.