Страница 8 из 15
Вернувшись в дом, вопреки моим тайным надеждам, завтрака себе я не нашел. Вообще никакого намека на еду на первом этаже дома не было, был только чай. Вскипятив воду, я заварил его и с удовольствием выпил. Вспоминая вчерашнюю беседу, в которой я мало что понял, хотя со мною и общались на предельно простом языке, доступном для моего уровня владения китайским, я припомнил и тот момент, когда Син Чен сказала о некоторых свойствах этого чая, будто бы способных ограничить влияние «силового поля». Если это всё действительно так, могла ли моя вчерашняя прогулка по тростниковому коридору быть иллюзией, некоторым «посланием» этого самого «силового поля», которое мое сознание, не спрашивая моего разрешения, облекло в форму тростника, табличек, странных знаков, которые были мне в тот момент вполне ясны? Или, напротив, то, что я видел сегодня утром, было иллюзией – следствием ослабления эффекта от вчерашнего чая? Допив чай, я не удержался и снова сбегал во двор. Но ничего не изменилось. На месте вчерашних зарослей была всё та же дорожка и всё та же изгородь из ветвей.
Оставив свои вопросы на потом, я от нечего делать решил познакомиться с домом. Вчера никто не оставил мне никаких распоряжений и пожеланий по поводу того, куда здесь можно ходить, а куда нежелательно, так что я счел, что дом полностью открыт и доступен для удовлетворения моего любопытства.
Я вновь поднялся на второй этаж, но там не было ничего особо интересного: вдоль коридора, изогнутого в форме буквы П, располагались двери, ведущие в номера. Некоторые из дверей были приоткрыты, и я наугад заглянул в несколько комнат. Все они напоминали ту, в которой разместили меня: кровать, письменный столик, тумбочка, окно с видом на горы, бамбуковые половицы, тростниковые коврики… В одной из комнат кто-то жил, и по мужским вещам, в беспорядке разбросанным на кровати, я предположил, что это комната Манфу. Пройдя по коридору вперед и назад, полюбовавшись на холсты с каллиграфией на стенах и на большую, в засохших водяных разводах, картину, изображающую облачное море и рассвет на горе Хуаншань, я вернулся к лестнице.
Третий этаж был похож на второй, ничего нового, разве что каллиграфия на стенах сменилась, а вместо Хуаншаня на большой картине в центре красовался вид на озеро Эрхай. Было видно, что здесь никто не живет: на полу скопилась пыль, с потолка свисала тенета. Пока я раздумывал, стоит ли уделить этому этажу более пристальное внимание, до моего слуха донеслись едва слышные голоса откуда-то сверху, так что я решил не задерживаться здесь и подняться на этот звук. Дойдя до четвертого этажа, я осознал, что источник звука располагается еще выше. Лестница также не заканчивалась на этом этаже и вела дальше, наверх. Из вчерашнего разговора я помнил, что в доме четыре этажа. К своему удивлению я осознал, что ни разу не удосужился разглядеть дом снаружи. Возможно, лестница вела на чердак или на еще один этаж. В конце концов, китайское представление о том, стоит ли считать первый этаж первым или нулевым, порой достаточно расплывчато. Мельком глянув на третий этаж, который мало чем отличался от предыдущих, я направился наверх.
Лестница изгибалась здесь и упиралась в закрытую дверь. Судя по всему, источник звука находился за этой дверью. Говорили по-китайски, но слова смешивались в одну сплошную шумовую волну, и общего смысла разобрать я не мог. Подойдя к двери, я постучался, но никто не ответил. Звук голосов также не прервался от моего стука, поэтому я решил, что источником может служить работающий телевизор или радио, и за дверью вовсе не обязательно кто-то есть. Наудачу толкнув дверь – осторожно, словно бродячий кот, впервые заглянувший в жилой дом, – я обнаружил, что она не заперта.
Открывшаяся моему взору комната была залита светом, струившимся, как мне казалось, разом со всех сторон. В воздухе клубился прозрачный пар, лучи солнца пронзали его насквозь, дробились и преломлялись в мельчайших капельках влаги, зависших в воздухе. Сквозь пар и свет предметы казались нечеткими, словно выхваченными из миража. Комната была заполнена цветами и растениями, в каждой из четырех стен были большие затуманенные окна, за которыми можно было различить потрясающий вид на горы Цан. В целом же то место, куда я попал, напоминало небольшую оранжерею: повсюду были свежая зелень и цветы. Комната была довольно просторной, к стенам прижимались тяжелые и громоздкие шкафы и полки с цветочными горшками. На одной из полок красовалась покрытая испариной большая жаба из полупрозрачного зеленого нефрита. Цветочные горшки покрупнее располагались на полу, в дальнем углу стояла кровать с паланкином; а передо мною, спиной ко мне, на инвалидном кресле сидел человек перед старым ламповым телевизором с выгнутым экраном. Меня сразу поразили волосы обитателя тайной комнаты – очень длинные, почти до пола, и совершенно седые. По телевизору показывали что-то вроде сводки новостей, но изображение было нечетким. Звук тоже дребезжал и прерывался, так что слова мандаринского диалекта было очень сложно разобрать.
Вся эта картина, внезапно представшая передо мною, вдруг пробудила во мне какое-то сладостное и томящее чувство, столь редкое в нашей повседневной суетливой жизни. Словно бы припомнил давний детский сон и на какой-то момент застыл в попытке вспомнить подробности этого сна, такого светлого и странного… В тот миг я забыл и про свое недавнее удивление во дворе около дома, и про то, как я здесь оказался, и про сам дом. Я просто стоял и смотрел на эту комнату, наполненную цветами и распылителями пара, на эти лучи, озарившие странный силуэт в кресле, на эти серебряные волосы, ниспадавшие одной небрежной волной. Я видел нечеткое отражение лица человека в экране, на котором всё время что-то мелькало. И отражение это было страшным, но это я осознал уже потом, когда проворачивал в памяти всю представшую передо мною картину. Контуры отраженного в экране лица меняли очертания, а его части перетекали одно в другое. Человеческий рот превращался в оскал звериной пасти и вдруг наползал на лоб, оставляя затянутую кожей поверхность на том месте, где только что были губы, в то время как серый воловий язык вываливался откуда-то из лба; глаза играли в догонялки, и иногда их становилось больше двух, иногда оба глаза терялись где-то в волосах, падавших на лоб, а иногда всё лицо вдруг вспыхивало гроздью маленьких паучьих гляделок… Но в тот момент созерцание этого зыбкого образа, дробящегося в помехах телепередач, не вызывало во мне ни капли смущения, было чем-то вполне естественным и дарившим, как и всё окружение в комнате, ощущение покоя и умиротворения… Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем я самопроизвольно сделал шаг вперед и вдруг был остановлен чьей-то рукой, мягко упавшей мне на плечо.
‒ Не надо тревожить ее, – тихо шепнул мне в ухо Манфу. – Пойдем завтракать.
Он деликатно, но настойчиво потянул меня назад, и я подчинился. Манфу аккуратно закрыл за нами дверь, отрезав меня от созерцания странной комнаты. Спускаясь по лестнице и всё еще не до конца пришедший в себя, я спросил Манфу, что за человек живет наверху.
‒ А это и есть наш прибор, – последовал ответ японца.
***
Внизу за столом уже собрались все вчерашние лица. От чая и мисок с лапшой шел пар, а присутствующие все как по команде обернулись к нам. Они смотрели на меня, пожалуй, с интересом, но уж точно не с неодобрением, поэтому я внутренне расслабился. До этого момента меня не покидало ощущение, что я, возможно, сделал что-то не так.
‒ Как прошла встреча? Старушку не разбудил? – с улыбкой спросил Чуань Дзон.
‒ Тянь Ся в порядке, кажется, она предпочла не замечать юношу, – вместо меня ответил Манфу. Он тоже улыбался. Похоже, здесь имел место какой-то лишь им самим понятный юмор, потому что я решительно не улавливал, что такого забавного случилось.
На мой недоуменный взгляд отреагировал Хуршид:
‒ Постепенно ты ко всему здесь привыкнешь, если не надумаешь сбежать раньше времени, – дружелюбно промолвил он и похлопал по стулу рядом с собой, приглашая меня к столу. – Сейчас надо поесть, сегодня мы затянули с завтраком.