Китайский дневник

Син Чен, до сих пор хранившая молчание, внезапно произнесла с довольно мрачным видом:

‒ Однако если силовой поток будет, образно выражаясь, не в духе, то образы и чувства, которые он пошлет своим рупорам и провозвестникам, могут стереть их личность как пыль: разочаровать влюбленного, оставить косноязычным поэта, свести с ума ученого и разорвать пьянице сердце. Именно в этом мы и хотим разобраться – как угадать настроение силового поля? Ведь сколько открытий в науке можно было бы совершить, сколько великих произведений искусства можно было бы создать, если только знать, как и когда прийти в этот дом и воспользоваться ждущим здесь даром. Мы ведем учет колебаниям поля и регистрируем его изменения, желая вычислить закономерности.

‒ У вас, выходит, есть некий прибор, чтобы измерять незримое и неосязаемое? – поинтересовался я, захваченный разговорами этих людей, оказавшихся завзятыми визионерами и фантастами.

‒ Прибор… ну да, если можно так выразиться, – ответил мне Манфу. – Не то чтобы с его помощью можно было выяснить, сколько весит душа, однако кое-какие результаты удается получить. Жаль, что прибор этот недолговечен, и времени у нас мало…

‒ Расскажите же мне про этот прибор, – попросил я. – И про какие такие видения вы говорите? Я, конечно, не поэт и даже не влюбленный, и по стечению обстоятельств так и не стал пьяницей, однако если влияние этого вашего силового поля здесь так сильно, неужели я не должен хоть что-то почувствовать?

‒ Видений ты не ощутишь сегодня, потому что в чай добавлен экстракт гриба линьчжи, это притупляет нашу способность воспринимать информацию из незримого пространства, – объяснила Син Чен. – Доза крайне мала, однако даже самого запаха этого гриба оказывается достаточно, чтобы оградить сознание человека от влияний незримого мира. Сейчас силовое поле не в духе, лучше с ним не играть. Но тебе это, возможно, не так опасно – ты же инженер, как нам сказал Манфу, у тебя логика, должно быть, хорошенько потеснила сферу бессознательного, так что ты даже если что-то и почувствуешь, не придашь этому значения; твой разум быстро найдет объяснение и упорядочит хаос в твоей голове, ты ничего не успеешь понять, а разум уже подкинет тебе самое тривиальное объяснение. Прибор сегодня мы тебе показать не сможем, уже поздно, ему надо отдохнуть. А рассказывать не имеет смысла – завтра, думаю, ты сам всё увидишь.

Мои новые знакомые начали вставать из-за стола, я тоже поднялся. Манфу повел меня наверх по массивной деревянной лестнице, с наигранной заговорщицкой интонацией проронив по пути:

‒ Я не спрашиваю тебя, надолго ли ты панируешь тут задержаться. Это ты сам решишь. И особо не придавай значения тому, о чём говорится за столом. Хотя тут не мне тебя учить… Ты сам решишь, нужна тебе эта информация или нет. У нас тут демократия. Полная свобода выбора!

Я улыбнулся в ответ. Жутко хотелось спать, но я всё-таки спросил:

‒ Манфу, почему ты меня сюда пригласил? И почему эти люди не против меня принять? Если я чем-то могу вам помочь, я с радостью готов, просто скажите прямо.

Манфу, не моргнув глазом, ответил:

‒ Ну не позволять же тебе ночевать где попало в палатке, когда дождь моросит. Мои друзья очень гостеприимны, живи и радуйся, ты же в Китае!

И он со смехом покинул меня в дверях моей комнаты. Я был так утомлен, что даже толком не разглядел доставшийся мне номер. Отметил только, что аккуратно прибранное пространство располагало к медитативному времяпрепровождению благодаря обилию бамбука и тростника в убранстве комнаты. Я не в силах был идти принимать душ, да и сомневался, что в доме есть горячая вода. Поэтому я, не раздеваясь из-за холода, рухнул на жесткую кровать, выполненную в традиционном китайском стиле: тонкий матрас лежал прямо на досках, – и моментально уснул. Без сновидений.

3. Прибор

Проспав часов до десяти, я проснулся с тяжелой головой, словно подхватил простуду. Из-под одеяла было страшно вылезать, пугала и перспектива мыться ледяной водой. Чувствуя себя разбуженным посреди зимы медведем, я некоторое время полежал, оттягивая неизбежный момент возвращения в холодный и серый мир, потом всё-таки заставил себя встать. От резкого подъема в глазах потемнело – такое со мной происходит нечасто… но я списал недомогание на то, что нахожусь в горах, потому что даже небольшая высота порой может привести к внезапным побочным эффектам, тем более что климат был для меня непривычен.

В онемелой утренней заторможенности я постоял немного перед окном. Было не очень холодно, но как-то промозгло и зябко. Погода налаживалась, бесцветные облака прорезало солнце, и его лучи быстро согревали промокший за ночь мир тростника, гор и ветра. Впрочем, ветер здесь был не такой сильный, как на русских равнинах, и ветви деревьев лишь слегка колыхались от его легких порывов, стряхивая капли вчерашнего дождя и последние уцелевшие комочки снега. Из моего окна были видны поросшие лесом гребни гор, которые венчал одиноко возносящийся далекий пик – каменный бесплодный треугольник, заляпанный пятнами льда. Кое-где по горам стелился утренний туман, густой и молочно-белый. Солнечные лучи не могли пройти сквозь него, но постепенно теснили его вниз, в горные долины, ущелья и пещеры, где он будет в течение дня ждать своего часа, чтобы снова вернуться сюда ночью и закрыть собою горный мир. Глядя на панораму за окном, я внезапно понял, что снаружи, скорее всего, теплее, чем в моей комнате, ведь планировка дома была типично китайской – рассчитанной на то, чтобы сохранять прохладу, а не тепло. Поэтому я поспешил спуститься вниз.

Внизу, как и на втором этаже, царила тишина. Я вышел во двор – мокрый, забросанный сосновыми иглами и пожелтевшими ветками тростника. Снежная куча, привлекшая вчера мой взгляд, заметно уменьшилась в размерах, и в центре двора растеклась большая лужа. Было, и правда, достаточно тепло, так что я, побродив немного по двору, решил снять куртку. Похоже, кроме меня, в доме и поблизости никого не было.

Я погрелся на солнышке и уже собирался вернуться в дом в поисках еды, которую, возможно, оставили для меня хозяева, когда что-то вдруг привлекло мое внимание. Не то чтобы нечто конкретное, просто какое-то странное чувство, но от него мурашки забегали по моей спине… Несмотря на то, что вчера я пришел сюда ночью и мало что способен был видеть, какое-то непонятное ощущение подсказало мне: нечто вокруг изменилось. Двор был, конечно, тем самым двором, куда я пришел вчера, дом был тем же самым домом. Тростниковые заросли вокруг были теми же зарослями… Или нет?

Я постарался найти глазами то место, откуда вчера вышел к дому. Такого места не было. Я точно помнил, как в темноте пробирался по узкому коридору, сформированному зарослями тростника, помнил таблички на ветвях… Тростник был на месте, густыми пучками торчал он на краю площадки, обрамляя двор. Но вместо вчерашних зарослей, тянувшихся, как я помнил, на многие десятки метров, была лишь мощеная булыжником дорожка, обведенная изгородью из покрытых лишайником тонких ветвей. Мой разум не находил объяснения этой перемене. Я прошелся по дорожке вперед и назад. Не было ни табличек, ни треугольника Инь-Ян на земле. Я буквально чувствовал, как что-то смещается в моей голове, как разум настойчиво пытается найти объяснение этой перемене. В какой-то момент мне начало казаться, что не было вчера никаких зарослей с табличками, была только вот эта самая изгородь – такая, а не какая-то другая…

Я не был испуган, однако был ошеломлен. Медленно я вернулся в дом, по пути пытаясь вспомнить, не это ли ощущение называется в науке «когнитивным диссонансом». Постепенно чувство растерянности прошло, осталось лишь воспоминание о нём – словно бы только что побывал одновременно в двух мирах и теперь не можешь понять, какой из них был настоящим. Однако и воспоминание вскоре стало каким-то не совсем существенным. Я внезапно подумал о том, что заросли тростника вполне могли быть искусственными. Утром хозяева просто взяли и зачем-то убрали их… И где, кстати, эти самые хозяева?