Алеф (CИ)

- Немного скучает по папе. Теперь, наверное, и по мне.

- Ей он тоже не звонил и не писал?

- Нет.

Марна придвигает ко мне свою чашку. Я наливаю в неё заварку и разбавляю кипятком.

- Сахар?

- Три ложки, пожалуйста. Спасибо.

- Не за что, - отвечаю я и, разбавив свой чай холодной водой из графина, быстро его выпиваю. - Мне пора на работу. Попроси Валентину накормить тебя обедом.

- Разве ты не приходишь обедать домой? - удивляется Марна.

- Не всегда, - говорю я, вставая из-за стола. - Ну, до вечера.

- Хорошо, - девушка расстроена. - Пока.

Поднимаюсь к себе в комнату, надеваю костюм и, вызвав по терминалу Генриха, выхожу на лестницу. В это время раздаётся телефонный звонок.

Я спускаюсь на первый этаж, где застаю Фёдора, прижимающего к уху трубку. При виде меня он начинает нервничать, так что сразу становится ясно, кто звонит.

- Виктор? - спрашиваю я, подходя.

- Он хочет с вами поговорить, - дворецкий протягивает мне трубку.

- Алло.

- Привет, - голос у Виктора спокойный, и это плохо. - Как Ева?

- Почему бы тебе не проведать её? - отвечаю я.

- Не могу.

- Полиция пока не имеет к тебе претензий.

- Правда?

- Да.

Пауза.

- Спасибо.

- Не за что.

- А Ева? Что она говорит?

- Она ещё не вышла из комы.

Глубокий вздох.

- Я этого не хотел.

- Чего именно?

- Чтобы Ева попала в больницу.

- А как ты думал? Что после такого удара она отправится навестить подружек?

- Нет.

Пожалуй, стоит говорить с Виктором помягче. Я ведь хочу, чтобы он вернулся.

- Где ты живёшь?

Молчание.

- С матерью?

В динамике щёлкает, и через секунду раздаются гудки. Я отдаю трубку Фёдору и прохожу мимо него к двери. У крыльца меня ждёт машина.

- В офис, - говорю я, забираясь на заднее сиденье.

Года три назад, когда я лежал в кровати, собираясь выйти в реальность, в комнату проскользнула Ева. Она прошлёпала по полу босыми ступнями и залезла ко мне под одеяло.

- Привет, - сказала она, поудобнее устраивая голову на подушке. - Почему ты не спишь?

- А ты? - спросил я, отодвигаясь к стене, чтобы дать ей побольше места.

- Не хочется.

- Тебе завтра рано идти в школу.

- Ну, и что? Я от этого быстрее не засну.

Я улыбнулся в темноте её словам и предложил:

- Если не хочешь спать, можно во что-нибудь сыграть.

Ева обрадовалась.

- Давай в правдивую историю, - предложила она шёпотом.

- Это как?

- Для этого нужно, - Ева придвинулась ближе, - рассказать о себе историю, только чтобы всё было правдой. Так что сначала поклянёмся не врать, ладно?

- О'кей, - ответил я. - Обещаю.

- Я тоже, - Ева подняла вверх руку, как бы принося клятву.

- А про что должна быть история?

- Мы посчитаемся. Кто выйдет, тот загадывает, о чём рассказывать. Чур, я считаю! - Ева начала декламировать стишок, указывая поочерёдно то на себя, то на меня: - На золотом крыльце сидели… Я вышла! - через несколько секунд воскликнула Ева и захлопала в ладоши.

- Ну, - сказал я, улыбнувшись, - загадывай.

- Сейчас-сейчас, что-нибудь придумаю, - Ева подняла глаза к потолку. - Ага, вот. Расскажи, почему мама нас бросила.

Вопрос застал меня врасплох. Я не знал, что ответить, и молчал. Ева нетерпеливо потеребила меня за руку.

- Ты обещал не врать, - напомнила она.

- Маме не нравилось, что я работаю в своей фирме, - ответил я уклончиво.

- Почему? Ведь теперь нам живётся гораздо лучше.

- Ну, ты же знаешь, что мы продаём.

- Мёртвых детей?

Я кивнул:

- Точно.

- Ну, и что? Ведь им всё равно. Да, и потом, они ведь сами умерли, разве нет?

- Мама считает, что мы не должны этим пользоваться.

- И поэтому она нас разлюбила?

- Нет, - я положил ладонь Еве на голову. - Только меня.

- Неправда. Если б она нас любила, то не ушла бы.

- Но ведь вы остались со мной.

- А разве ей нельзя приходить?

- Можно.

- Так почему же она ни разу не зашла?

- Не знаю, милая.

Ева помолчала.

- Пап, а как это вообще бывает?

- Что именно?

- Ну, почему люди могут разлюбить?

Хороший вопрос.

- Ну, - я оглянулся вокруг в поисках чего-нибудь, что могло бы мне помочь, и увидел на прикроватной тумбочке стакан. - Видишь стакан?

Ева кивнула.

- Представь, что это человек. Теперь смотри: у стакана много граней, но тебе видны сейчас только четыре, значит, ты, хоть и знаешь, что это стакан, но судишь о нём только по этим четырём видимым граням. Согласна?

- Наверное.

- С обратной стороны стакан может оказаться и битым, и грязным. Значит, ты видишь не сам стакан, а его образ, который построило твоё воображение, опиралась лишь на эти четыре видимые тебе грани. Это называется гештальт.

- Как?

- Не важно. Суть в том, что, если повернуть стакан другой стороной, и она окажется, скажем, с трещиной, то твоё сознание сразу перестроит готовый образ, и, хотя ты будешь знать, что стакан тот же, его образ станет немного другим.

- С трещиной?

- Именно. Так же получается с людьми. Сначала ты любишь образ человека, состоящий из четырёх граней, а потом видишь пятую и либо любишь этот новый, уже пятигранный, образ, либо нет. И это только кажется, что разлюбил того же самого человека, потому что на самом деле того, кого любил, уже нет - он исчез, как только появилась новая грань. Да, и потом, ведь не самого человека любят вовсе, а всегда только его образ.

- Потому что все грани увидеть невозможно, - понимающе кивнула Ева.

- Да. На это не хватит целой жизни.

- Жаль, мы не бессмертны, - вздохнула она.

Больше мы с Евой не говорили. Через несколько минут она заснула у меня на плече, а я почти до утра лежал с открытыми глазами.

Я вспоминаю всё это, пока еду в машине, глядя в тонированное окно на небоскрёбы и пешеходов.

Киберград растёт быстро. Сейчас он уже не тот, что несколько лет назад.

Я тоже изменился. Раньше меня обуревали мечты, нелепые и наивные, почерпнутые из книг и фильмов. Мои друзья походили на меня. Нас томило предчувствие великих свершений, и мы надеялись стать знаменитыми, богатыми и счастливыми.

Помню, как мы пили пиво из тёмно-коричневых, то ли запотевших, то ли запылённых бутылок. Обречённые жить на каменных островах городов, поднимаясь вместе с асфальтом всё выше и выше над землёй, слабея с каждым новым достижением цивилизации. Мы родились в странное время, когда вокруг не было ничего, за что можно было бы уцепиться, во что стоило поверить. Нас приучили к мысли, что всё, что нас окружает, - плохо и порочно. Мы не нашли ничего лучше, как отвергнуть действительность и отдаться иллюзии. Нашей верой стало отрицание, оно делало нас сильными и цельными, давало право на место под солнцем. Мы спешили урвать у жизни - пусть даже поддельной - всё, что можно.

Но ты, Мария, не была из породы гончих. Не создавала богов, не искала религии, не стремилась пожрать мир. Ты просто верила, что надо быть честной, не прогибаться под обстоятельства и оставаться собой. К сожалению, всё это - лишь красивые слова. У них есть цена, и порой на то, чтобы оставаться чистеньким, просто не хватает ни сил, ни денег. Я знаю это по себе. Может, и ты, в конце концов, начала что-то понимать. Не знаю.

Суть в том, что для меня ты воплощаешь три понятия - Любовь, Счастье, Ненависть. Когда я тебя любил, то чувствовал лёгкость. Сейчас я тебя ненавижу, и, стоит об этом вспомнить, как я становлюсь маленьким - сжимаюсь в точку, в идею, в представление о существовании. Я задыхаюсь.

Ты хотела, чтобы я перестал торговать мёртвыми детьми, и поэтому убила меня, Мария. Разве это то, к чему ты стремилась? Чувствуешь ли ты, что поступила так, как следовало? Чиста ли твоя совесть?

Я бы убил тебя, но кого мне тогда ненавидеть?