Наполеон

Несколько мгновений он рассматривал эту угрюмую и враждебно настроенную троицу. Двое из неё выглядели не лучше разбойников. Он ничего не имел против этого.

Пусть оставляют себе всё награбленное добро до тех пор, пока сражаются за него, Бонапарта. Но сначала он должен подчинить их себе, сделать послушными своей воле. С искренним дружелюбием он подошёл к ним и пожал руку каждому.

   — Как ваши дела, Серюрье? Я слышал, что ваша дивизия испытывала недостаток в продовольствии и обуви. И то и другое приказано доставить немедленно. Мне рассказывали, что ваши войска самые подготовленные в армии, и вы сами для них — образец и пример. А вы, Ожеро? Наслышан о ваших подвигах. В Лоано вы показали себя прекрасно. И вы, Массена, тоже. Я читал об этом в Париже и жалел, что меня не было с вами. Должно быть, австрийцы бежали врассыпную! Ваша атака была для них как гром среди ясного неба. — Он широко улыбнулся, чтобы польстить им. — Теперь у вас будет ещё больше поводов прославиться. Мы скоро обсудим это. — Говоря банальности, он старался проявить всё своё обаяние (казалось, в этот момент проснулась его итальянская кровь), чтобы завоевать их расположение. — Да, в Париже было не спокойно, но всё уладилось. Правительство держится прочно. А люди думают только о развлечениях. Театры и танцевальные залы переполнены. Все веселятся. Вы, возможно, слышали, что я женился? На очаровательной женщине, аристократке «старого режима», но настоящей республиканке. Я обожаю её. Я должен показать вам её портрет.

Он достал из нагрудного кармана миниатюру и передал им. Бонапарт не мог не упомянуть о Жозефине. Это был смелый вызов.

Пускай позлословят о ней в открытую — о ней, которой он так явно гордился! Пока генералы флегматично рассматривали портрет, он думал о том, принесёт ли сегодня курьер письмо от неё.

   — Разве не красавица? Она так добра, так мила, так грациозна. Кто увидит её, тот сразу влюбляется. Она бесподобна! — Он увлёкся, радуясь возможности поговорить о жене.

Не подмигнул ли Массена своему другу Ожеро? Внезапно посуровев, Бонапарт отобрал миниатюру, взял треуголку и нахлобучил её на голову.

   — А теперь, господа, за дело! — Его голос резко изменился, стал сухим и властным. Это был голос человека, привыкшего и умеющего повелевать. В мгновение ока он весь преобразился, как драматический актёр, и, сознавая это, наслаждался своей игрой. Он больше не чувствовал ущербности перед этими старыми воинами, но ощущал себя равным им по званию и превосходящим их во всём остальном. Не давая им опомниться, он начал говорить. — Суть моего плана, господа, очень проста. — Ему следовало бы называть их «граждане генералы», так как обращение «месье», смелое само по себе, непривычно резало их слух, — Я предлагаю вклиниться между австрийцами и пьемонтцами в месте их соединения. — Он разложил на столе карту и указал на тёмные пятна холмов и долины к северу от Савоны. — Вот здесь. Основные силы будут сосредоточены в Савоне и через Кадибонский перевал ударят на Каркаре. Там передо мной откроются три долины, и прежде, чем враг сможет перегруппировать силы, я ударю на австрийцев, находящихся в восточных долинах, и отгоню их к Акви. Затем я поверну на запад, ударю на пьемонтцев и захвачу Чеву. Пьемонтцы непременно отступят для защиты Турина. Они будут всё дальше отходить за высокие горные хребты от своих союзников с их базой в Алессандрии. — Он умолчал о своём намерении нанести удар по пьемонтцам до того, как выступит против австрийцев, так как это шло вразрез с приказами Директории. — Это, messieurs, краткое изложение первого акта. Кампания начнётся двадцать первого жерминаля. Всё будет зависеть от быстроты передвижения. Для наступления у нас будет около сорока тысяч единиц живой силы против шестидесяти тысяч союзников, но мы будем двигаться вдвое быстрее. У нас всегда будет превосходство в силе на местах. А теперь перейдём к обсуждению деталей.

Он оторвал взгляд от карты и посмотрел на генералов, чтобы убедиться в их внимании. Они с интересом, но и с долей скепсиса следили за разъяснениями. С прежней решимостью Бонапарт продолжил:

— Я предлагаю провести кампанию силами трёх корпусов. Вы, Массена, займёте правый фланг. Вам будут приданы части Лагарпа и Менье. Закончите концентрацию войск вокруг Савоны к двадцатому жерминаля, оставив в Вольтри только бригаду Пижона вплоть до дальнейших распоряжений. Ваши солдаты возглавят наступление. А вы, Ожеро, сосредоточите свои отряды на побережье к тому же дню и будете готовы выступить через Сан-Джакомо на Каркаре. Вы, Серюрье, останетесь на прежней позиции в горах вокруг Ормеа, угрожая флангу пьемонтцев, если они решат выступить против нас в Каркаре. В нужный момент вы присоединитесь к наступающей армии, а небольшие отряды Маккара и Гарнье останутся на своих местах, охраняя дальние перевалы на востоке и защищая прибрежную дорогу. Эти перевалы останутся под снегом ещё несколько недель.

Генералы озадаченно переглянулись. В этом главнокомандующем было что-то новое. Он знал всё гораздо лучше, чем они, находившиеся в этих местах уже многие месяцы. Ему удавалось всё держать в голове. Он сам ещё никогда так не восхищался своей великолепной памятью. Казалось, что каждый пункт плана появлялся перед ним в нужный момент, возникал из какого-то неиссякаемого источника внутри него самого, в то время как весь план настоящего и будущего со всеми его взаимосвязями лежал перед ним, словно открытая книга.

Наконец Бонапарт сложил карту.

   — Я думаю, этого достаточно, господа, — сказал он. — Мы понимаем друг друга и добьёмся успеха. Италия будет нашей. Армия бедствует, и её боевой дух слабеет, но это армия испытанных солдат. Перед ней лежат богатства Италии. Под руководством таких генералов, как вы, она совершит даже невозможное, а наша победа не только возможна, но и неизбежна. В будущем вы будете получать мои распоряжения через генерала Бертье, а теперь идите и согласуйте с ним свои действия.

Разговор подошёл к концу. Генералы встали. Он взглянул на ветеранов. Удалось ли ему завоевать их доверие? Пока ещё нет. Им нужно было больше слов, убедительных и логичных. Его корсиканский акцент был против него. На смуглом худом лице Массена играла язвительная усмешка. Старый Серюрье выглядел по-прежнему суровым и даже мрачным. Для них он был лишь красноречивым, оптимистично настроенным молодым человеком, неопытным в тяжёлом деле войны. И тем не менее он добился успеха; ему отчасти удалось преодолеть их скепсис, смягчить их враждебность. В том, как они прощались и отдавали честь, было заметно искреннее уважение. На мгновение Ожеро задержался в дверях и обернулся.

   — Гражданин генерал, — по-военному грубовато сказал великан. — Рад служить под вашим началом. Я сразу могу отличить хорошего командира. — Он вновь отдал честь, ловко повернулся, как бывалый кавалерист, и вышел из комнаты вслед за остальными.

Молодой главнокомандующий мысленно улыбнулся. Ему уже насплетничали, что Ожеро насмехался над ним больше остальных.

Бонапарт достал из кармана часы и послал за секретарями. Была дорога каждая минута. До начала смотра войск ему едва хватит времени, чтобы отдать несколько приказов Бертье. Он не мог так быстро установить контакт с войсками и навязать им свою волю. Вошли и заняли свои рабочие места два секретаря. Он диктовал быстрее, чем они могли записывать. Но нужно было сделать очень многое, прежде чем армия придёт в боевую готовность. Время — противник, который никогда не прощает. Каких бы усилий это ни стоило, он развернёт военные действия прежде, чем старый Болье со своими австрийцами и более умный Колли с пьемонтцами успеют даже подумать о такой возможности. Он ходил по комнате взад и вперёд, диктуя то одному, то другому секретарю, а они прилагали все усилия, чтобы поспеть записать за ним всё.

Вошёл ординарец и сообщил, что лошадь готова. Он бросил несколько последних фраз секретарям, поправил широкую трёхцветную ленту и поспешил спуститься по лестнице.

На улице стояли двое его адъютантов, держа лошадей под уздцы. Одним из них был Жюно, другим — красивый и сумасбродный Мюрат. Это он, будучи капитаном Двадцать первого стрелкового полка, на рассвете исторического дня вандемьера помчался и успел захватить столь необходимые тогда пушки. Это он, встретившись с Бонапартом три недели тому назад уже в форме бригадного генерала, сказал: