Наполеон

— Гражданин генерал, я вижу, что у вас нет полковника-адъютанта. Я мог бы сопровождать вас в Италию в этом качестве!

И он — конечно, не без поддержки Жюно и Мармона, но главным образом благодаря своей наглой самоуверенности — всё же получил это назначение.

Все трое сели на коней и поскакали рысью по главной улице. Запрудившие мостовую и тротуары жители Ниццы оживлённо занимались своими делами и либо совсем не обращали на них внимания, либо презрительно сплёвывали сквозь зубы. Им уже порядком надоели эти несносные французы. У многих из них, вероятно, были друзья или родственники среди свирепых мятежников и роялистских разбойников, грабивших любой транспорт, двигавшийся без военного сопровождения.

На площади Республики, в архитектуре которой, подобной итальянским «пьяцца», присутствовало множество аркад, выстроилась та часть армии, которая была расквартирована в Ницце — два неполных полка пехоты, полк гусар (тоже в неполном составе) и четыре батареи. Когда Бонапарт въезжал на площадь, оркестр начал играть «Марсельезу», а знаменосцы подняли свои прожжённые порохом знамёна. Он осадил коня и подождал, пока не закончится этот республиканский гимн — гимн первых героических лет, подходивших к концу. Войска стояли неподвижно. Шеренги пехотинцев в старых, потерявших форму треуголках, в залатанных, обветшалых кителях, в самых разномастных брюках. У половины не было форменной обуви. Некоторые были в сабо; другие обвязали ноги какими-то лохмотьями; третьи стояли просто босиком! Только элитные отряды гренадер в коротких киверах из медвежьих шкур и в плотно облегающих трико поверх гетр напоминали о военной гордости. Он знал гренадер как самых яростных зачинщиков всех беспорядков и мятежей. Гусары в оборванных, поблекших доломанах, со свисавшим оружием, с заплетёнными в косы и варварски выбивавшимися из-под конусообразных меховых шапок длинными волосами сидели на тощих как скелеты лошадях и явно не годились на роль боевой кавалерии. Артиллеристы, стоявшие рядом с пушками и одетые во что-то блёкло-синее, отороченное тускло-красным, больше напоминали потрёпанных мастеровых, нежели солдат. Выражение их лиц с выступавшими скулами и запавшими глазами вполне сочеталось с их длинными, уныло свисавшими усами. Вот так армия!

Он смотрел на них, а они смотрели на него. В полном молчании. В их рядах не чувствовалось никакого воодушевления. Он казался им ещё одним бездарным главнокомандующим — низкорослым, тщедушным, худым. Ничто в его внешности не говорило о принадлежности к гордому воинству. Он выглядел шутом. Они уже вдоволь посмеялись над этим генералом-политиком из Парижа — почти все тут были южанами, и Париж казался им далёким и страшным — генералом, свалившимся как снег на головы их боевых командиров, которых они давно и хорошо знали. Он тут долго не протянет. Никто не удерживался надолго во главе этой несчастной голодной армии, заброшенной в дальний, всеми забытый закоулок военных действий. Он чувствовал волну враждебности и насмешливого презрения, исходившую от этой массы одетых в рваную форму постоянно голодных людей, которые в течение многих лет видели, как бессмысленно умирали их товарищи за редкие и никому не нужные победы.

Но если эта армия не знала его, то он хорошо знал эту армию. Та армия, какой он её знал, была лучшим инструментом войны. Война — это в первую очередь внутренний настрой солдат; конечно, экипировка важна, но она на втором месте. А душа этой армии только и ждала, чтобы кто-нибудь возглавил её и направил людской гнев, злобу, раздражение в нужное русло. Они слишком изголодались. В армии ещё были живы иллюзии первых лет Революции. Несмотря на интриги роялистов, пользовавшихся их нищетой, эти солдаты были верны духу тех патриотов, которые бросились к границам, чтобы защитить родину в минуту опасности. Революция сохранила для них романтический ореол, они верили в её великую миссию в деле свержения тиранов и освобождения мира от старых оков силой оружия, верили в перерождение закабалённых народов, в мистическое крещение Свободой, Равенством и Братством. Когда-то он сам разделял эти идеи и теперь цинично понимал их значимость. Солдатам без идеи, без мечты — грош цена. За несколько су в день человек не стал бы убиваться. Им нужен идеал. Он даст им этот идеал, он будет зажигать их сердца тем пламенем, которое так сильно пылало в нем самом. Он превратит их гнев, их мечты в неутолимую жажду Великой Славы, рядом с которой их маленькие человеческие жизни потеряют значение. Он обрушит этих преображённых его волей фанатиков на лишённых вдохновения наёмных солдат врага!

Так думал он, проезжая ряды войск, а его быстрый взгляд замечал все недостатки в экипировке, которые требовалось устранить позднее. Службы тыла требуют особого внимания. Пока Бонапарт ехал верхом, он успел понять причины недовольства солдат и то, какие приказы теперь возымеют действие.

   — Солдаты! — прокричал он.

Это было ново. К солдатам Революции обращались «граждане». Это слово выведет их из апатии. Он увидел, как несколько усатых лиц повернулось в его сторону. Он старался говорить как можно громче, пытался придать голосу такой тембр, чтобы он эхом отзывался в окружающих аркадах, в окнах, откуда выглядывали любопытные женщины. У него не было опыта выступлений перед солдатами, и он осознавал этот недостаток.

   — Солдаты! Условия, в которых вы находитесь, вызывают во мне жалость и гнев! Позор, что доблестно сражавшиеся солдаты Революции брошены в таком бедственном положении! Я сделаю для вас всё, что смогу — я уже распорядился доставить продовольствие, и скоро вы будете получать регулярное питание. Вы получите также часть не выплаченного вам жалованья. Уже кое-что, но этого мало. Нации предстоит вступить в схватку со многими врагами. Можно ли желать большего? Вы оборваны и голодны. Я поведу вас в Италию. Её плодородные долины, её богатые города станут вашей добычей. Там вы сможете удовлетворить любое ваше желание...

Солдаты заухмылялись. Взрыв хохота прервал её речь. Эта армия уже не раз слышала сказку об Италии. Из строя послышались выкрики:

   — Башмаки, башмаки! Эй, Малыш! Сперва подай нам обувь, в которой мы туда дошлёпаем!

Он сдерживал лошадь, беспокойно переступавшую с ноги на ногу из-за этих криков, из-за усиливавшегося шума, и попытался говорить ещё громче.

   — Я дам вам всё необходимое — всё, что смогу! Остальное вы должны взять сами. Ваши дисциплинированность и отвага добудут вам всё, что нужно! — Этот проклятый корсиканский акцент... Заметен ли он в этом гаме? — Вашим страданиям наступил конец! Я поведу вас к победе, к славе, к завоеванию богатейшей в мире страны!

Наконец возгласы, перемежавшиеся с насмешливыми жестами самых смелых, окончательно стихли. Ему не удалось расположить к себе этих худых и оборванных людей — они уже наслушались красивых слов. Они требовали действий, нуждались в них. Но они ещё увидят, к каким чудесам он их приведёт...

Галопом он поскакал к генералу Гюйо, командиру бригады.

— Генерал, прибыл запас обуви, и ваша бригада получит завтра первую партию. — Голос его был резким от гнева. — Я заметил, что вашим солдатам недостаёт многого из экипировки. Это можно легко исправить и получить необходимое на складе. В частности, патронташи и ранцы — то, что им нужно в первую очередь. У многих ржавые мушкеты. У других погнуты штыки. Солдаты, не заботящиеся о своём оружии, плохие солдаты. Плохие солдаты — это вина плохих офицеров, а плохие офицеры — вина плохих командующих. Недисциплинированные части представляют угрозу для собственной армии. Ваша бригада нуждается в муштровке, в большой муштровке. Сейчас она бесполезна для военных действий. Я проведу новый смотр через четыре дня. Надеюсь, бригада будет готова для начала кампании по всем статьям. Парад, разойдись!

Он направился обратно в штаб. Жюно и Мюрат скакали за ним. Было слышно, как на площади оркестр громко играл отрывистый марш Революции. Несмотря на досаду от унизительного поражения при первой встрече с солдатами, он суеверно расценил звуки этого марша как доброе предзнаменование. Скоро пушки загрохочут, загремят... Всё будет хорошо. Он приложит для этого все силы. Он вдохновит армию, зажжёт её собственным пылом. Он осмотрит каждое подразделение и выступит перед ними, чтобы все его знали. «Вы раздеты, голодны, лишены всего! А за этими горами — равнины Италии!» — подчеркнёт он. И когда они поверят, то устроят ему овацию и последуют за ним куда угодно.