Наполеон

Обед оказался весёлым: за столом сидело несколько дам. В Ницце, на Четвёртом году Республики, аскетизм был явно не в моде. Дамы, соперничая друг с другом, проявляли повышенное внимание к новому, пышущему молодостью главнокомандующему. Он сидел рядом с хорошенькой гражданкой Фейпу, женой французского представителя в Генуе.

Гражданка лезла из кожи вон, чтобы очаровать его, а её улыбки намекали на то, что сердце дамы неравнодушно к военным. Он был неприступен. Он не одобрял женщин, которые бесстыдно развлекались в отсутствие своих мужей, и настоял на том, чтобы разговор зашёл о гражданине Фейпу. Бонапарт познакомился с ним полтора года назад в Генуе, и у них завязались довольно тесные деловые отношения. Фейпу казался неглупым человеком. В предстоящей кампании они будут работать рука об руку. Эти дурочки могли бы сразу понять, что он здесь не для того, чтобы тратить драгоценное время на дешёвые любовные интрижки: всё его время уйдёт на перестройку армии. Кроме того, в мире для него существует только одна женщина. Женщина, с которой он мысленно не расставался. Он достал из кармана портрет Жозефины, передал его по кругу собравшимся и рассказывал о её красоте, изяществе и несравненных достоинствах, пока раздосадованная до глубины души гражданка Фейпу не повернулась к нему спиной.

Когда гостей стали обносить вином, разговором завладел старый словоохотливый Шерер. Генерал утомил всех рассказами о том, чем он занимался в армии во время прежних кампаний, и сетовал, что его не оценили по достоинству. Во время его хвастливой болтовни Бонапарт с ужасом услышал, что тот уже решил напугать Генуэзскую республику и заставить её дать необходимый для армейской казны заем. Для этого Шерер направил бригаду в Вольтри, который находился в сутках пути от Генуи. Этого настоятельно требовал гражданин Саличетти, и Шерер надеялся, что такой шаг не нарушит планов нового главнокомандующего.

Что? Бонапарт так и подпрыгнул. Именно этой авантюры он и опасался. Теперь этот старый дурак Шерер пробудил австрийцев от их зимней спячки. Бонапарт не сможет застать их врасплох. Глупец! Да, Шерер признался, что есть сведения о концентрации войск, начавшейся вокруг Генуи. Бонапарт был в ярости. При первой же возможности он напишет Директории и выразит негодование, что его планы были нарушены в самом начале. По крайней мере, если начало кампании пошло насмарку, то ответственность должен понести тот, кто действительно виновен в этом.

Это было вчера. Сегодня, когда он в первый день своего командования прохаживался взад и вперёд по большой комнате, окна которой выходили на церковь, Бонапарт забыл о своём гневе. Что сделано, то сделано. Всё не так ужасно. Пусть Болье собирает войска вокруг Генуи. Из-за плохих дорог и холмистой местности ему будет ещё сложнее получить подкрепления для осаждённого центра. Бонапарт сыграет на страхах Болье и оставит эту бригаду в Вольтри. Он радостно улыбнулся и с неожиданной живостью повернулся к Бертье, своему новому начальнику штаба. Этот уродливый офицер с необычайно большой головой, но зато в великолепном мундире сидел в углу за столом и грыз ногти.

— В конце концов ничего не потеряно. Я превращу ошибку этого старого дурака в преимущество. Передать Пижону в Вольтри: держаться изо всех сил! Болье подумает, что я хочу напасть на его левый фланг со стороны Генуи. Чем больше он там сосредоточит войск, тем лучше. — Он потёр руки, радуясь своей хитрости. — Военное искусство, как я его понимаю, заключается в том, чтобы извлекать выгоду даже из ошибок! Нет ничего, что нельзя обратить в преимущество. Если, конечно, обладать острым умом. Разве не так, генерал?

Из зеркала на Бонапарта взглянуло его собственное землистого цвета, со впалыми щеками лицо. От этих мыслей оно просияло.

Бертье, сорока двух лет от роду, офицер инженерных частей при старом режиме, позднее начальник штаба Альпийской армии Келлермана, без всякого воодушевления кивнул громадной курчавой головой.

   — Да, мой генерал, — сказал он. — Несомненно.

Очевидно, он ещё не составил мнения о новом молодом командующем. Они познакомились всего лишь два дня назад в Антибе.

Однако новый главнокомандующий обладал острым глазом, позволявшим ему сразу определять опытных подчинённых, даже если он знал о них только из докладов или по личным делам, хранившимся в военном министерстве. Ещё будучи в Париже, после того как Дювинье по глупости отказался служить у него начальником штаба, он настоял на переводе на эту должность генерал-майора Бертье.

Он оборвал разговор.

   — Хорошо! — Тон Бонапарта неожиданно стал резким. — Мы понимаем друг друга, генерал. Теперь за работу. Кампания начинается прямо сейчас. Я буду отдавать распоряжения в письменной форме, диктуя их своим секретарям. Вы будете перерабатывать их в чёткие и ясные приказы соответствующим командирам и следить, чтобы те при первой возможности являлись ко мне расписаться в их получении. Таким образом мы не станем терять время на бесполезные обсуждения.

Он заглянул этому уже не молодому человеку в глаза. По своему опыту он знал, как много споров происходит между начальниками штабов и главнокомандующими. Теперь только один человек будет управлять армией, и управлять деспотично. Только один ум может постичь драму войны. Необходимы лишь исполнители. Он добавил более любезно, но с прежней властностью:

   — Не сомневаюсь, что у вас есть желание без промедления создать штаб. Я предлагаю вам расположиться в другой комнате этого же дома.

Бертье поднялся, потянулся за своей роскошной треуголкой и надел её. На его толстом, уродливом лице легко было прочесть сомнение и недовольство.

   — Конечно, мой генерал, — сказал он и отдал честь.

Короткая, неуклюжая фигура Бертье скрылась за дверью.

Оставшись один, молодой главнокомандующий мрачно улыбнулся. Один готов! Он был уверен, что сейчас Бертье спрашивает себя, что за фрукт этот Бонапарт. Ничего, скоро узнает. Теперь осталось добить ещё троих: дивизионных генералов Массена, Серюрье, Ожеро. Они дожидались своей очереди в прихожей. Все трое были немолоды, значительно старше его и имели за плечами блестящую военную карьеру. И если Бонапарт хорошо знал их по докладам или предшествующей службе, то они, ограниченные своей военной специальностью, не знали о нём ровным счётом ничего. Для них, как и для Шерера, он был артиллерийским генералом, генералом-выскочкой, который получил пост главнокомандующего незаслуженно — в результате политических интриг и своей женитьбы на одной из любовниц Барраса. Эта мысль причиняла ему боль. Он мог догадываться, какие язвительные шутки отпускали за его спиной. Очень хорошо. Они у него ещё попрыгают. Они его ещё не знают. Никто ещё не знает его.

На мгновение в нем проснулся актёр. Он встал в позу перед зеркалом и принялся разглядывать себя. Невысокая тщедушная фигура. Землистого цвета лицо со впалыми щеками и тонкими, но чувственными губами. Глаза, загоравшиеся от воодушевления и становившиеся порой холодными и злыми. Он выглядел мальчишкой. И это был человек, собиравшийся свершить великие дела, человек, которого должна полюбить Жозефина? Он сделал движение, чтобы надеть генеральскую треуголку. Нет. Позже. Он подошёл к шнурку звонка и дал генералам сигнал войти.

Они вошли — трое мужчин, двое из которых были значительно крупнее его. Один из них, Ожеро, был настоящим великаном с огромным, крючковатым, как клюв хищной птицы, носом. По их небрежному приветствию он понял, что в прихожей эти трое только что подшучивали над ним. Для них, генералов с блестящей репутацией, это было уж слишком: им предлагали тащить на буксире этого маленького парижского интригана и на ходу обучать его военному делу.

Он знал о них всё. Только один мог считаться порядочным человеком, бывший граф Серюрье, высокий, с мрачным лицом, обезображенным шрамом, с массивным, тяжёлым подбородком. Его челюсть была прострелена пулей из мушкета ещё раньше, чем главнокомандующий родился на свет. Ему было теперь пятьдесят четыре года. Надёжный солдат, практик старой школы, унаследовавший всё, что мог, из дореволюционных порядков. Двое других — авантюристы из плебеев, выдвинувшиеся в дни Революции. Карьера Ожеро походила на историю из сказок «Тысячи и одной ночи». Прекрасный наездник и лучший фехтовальщик отборного кавалерийского полка, он, убив ударившего его офицера, спасся бегством и стал сержантом в русской армии, воевавшей с турками. Потом он пробрался в Пруссию, где завербовался в знаменитую гвардию Фридриха Великого, откуда вскоре дезертировал и зарабатывал себе на жизнь, давая уроки фехтования в Дрездене. Попав под амнистию в связи с рождением наследника престола, он вернулся во французскую армию и стал членом французской военной миссии в Неаполитанском королевстве. Затем Ожеро бежал с прекрасной молодой гречанкой в Лиссабон и вернулся во Францию только в 1790 году. Здесь он получил звание капитана, а в Вандее и на Пиренеях в 1793-м дослужился до дивизионного генерала. Богатая приключениями жизнь для тридцативосьмилетнего мужчины... Стоявший рядом с ним Массена — худой, с хитрым выражением лица, волчьим профилем и носом почти таким же длинным, как у Ожеро, — тоже был солдатом старой армии. Родившийся в Ницце и начавший карьеру юнгой, после четырнадцати лет службы он ушёл в отставку, чтобы стать контрабандистом, а то и пиратом, но с начала Революции записался на сверхсрочную службу, что дало ему возможность быстро продвинуться до дивизионного генерала. Все знали, что он не любил никого и ничего, кроме денег и женщин, и пользовался тем и другим не церемонясь. Но на поле брани до него было далеко даже Ожеро. Ещё до Революции, будучи сержантом, он был тайно посвящён и достиг высокой степени у франкмасонов, которые более других способствовали разрушению старого порядка вещей. (Новый главнокомандующий также был посвящён в масоны, но предпочитал не афишировать это). Через два месяца Массена должно было исполниться сорок лет.