Беллинсгаузен

В 1746 году семнадцатилетний Иван был произведён в мичманы, а через семь лет, будучи командиром, ходил из Петербурга в Архангельск и обратно, что по тем временам считалось нелёгким и небезопасным делом.

Как говорил один из самых дотошных и трудолюбивых писателей-историков Вольдемар Николаевич Балязин, знаток наполеоновских войн и Отечественной войны 1812 года, жизнь Ивана Логиновича «окажется ненамного беднее и тусклее жизни его великого племянника». На семейном небосводе Голенищевых-Кутузовых, где талантов было предостаточно, Иван Логинович всё же сверкал звездой первой величины. Он стал впоследствии и писателем, и переводчиком, и педагогом, и общественным деятелем, оставаясь потомственным моряком. Причём в каждом из этих качеств был известен всей просвещённой России. И любое из перечисленных выше свойств, обладай Иван Логинович только им одним и никаким иным, и то сделало бы его «персоной первого градуса».

Иван Логинович был не просто моряком. Он занял в истории русского флота место выдающееся и исключительное. Его справедливо почитали отцом всех русских военно-морских офицеров: с 19 июня 1762 года и до 21 августа 1802 года, до дня своей смерти, на протяжении сорока лет, он был бессменным директором единственного в России Морского кадетского корпуса. Через его руки прошло более двух тысяч кадет, которые, став офицерами и адмиралами, составили большую половину морского командования России.

И несмотря на то, что с годами Иван Логинович получал новые, более высокие чины и звания — даже был президентом Адмиралтейств-коллегии, он оставался на бессменной вахте директора Морского корпуса.

Административные способности сочетались у адмирала с педагогическими — во всяком случае, именно на нём остановила свой выбор Екатерина II, когда встал вопрос о том, кто станет преподавать морское дело её единственному сыну-наследнику Павлу Петровичу.

Между прочим, августейший воспитанник и его высокообразованный воспитатель сохранили на долгие годы взаимное расположение.

За своё короткое царствование Павел сделал для Ивана Логиновича очень много. Он не только назначил своего воспитателя президентом Адмиралтейств-коллегии, наградив его высшим российским орденом Андрея Первозванного, но и «повёл состоять в первом классе Табели о рангах на всех правах и преимуществах генерал-фельдмаршала», возведя Ивана Логиновича на самый верх служебной лестницы.

Голенищев-Кутузов оказался одним из немногих екатерининских вельмож, кто сумел сохранить и дружбу её сына. Такое следует отнести и к племяннику Михаилу Илларионовичу, и к двум сыновьям адмирала — Логину и Павлу, которых не постиг крах с переменой царствования, они кончили службу вполне достойно: Логин — генерал-лейтенантом флота и председателем Морского учёного комитета, много сделавшим для Беллинсгаузена в организации экспедиции в Антарктиду и в напечатании его трудов, Павел — сенатором и попечителем Московского университета.

Известен был адмирал и тем, что перевёл с французского немало сочинений, в том числе и небезызвестного месье Мари Аруэ Вольтера.

Он же творчески переработал шеститомную книгу Павла Госта «Искусство военных флотов», приспособив её к молодому русскому флоту. Этот труд стал в Морском корпусе учебником, как и «Лоция Финского залива и Балтийского моря» Александра Павловича Нагаева, «О точности морского пути» и «Дополнение к Бугеровой навигации» Николая Гавриловича Курганова, «Морской троязычный словарь» Александра Семёновича Шишкова.

Иван Логинович вменил в обязанность преподавателям знакомить кадет и гардемарин с описаниями плаваний русских землепроходцев, а также с трудами российских и зарубежных учёных Миллера, Палласа, Шлецера, Разумовского. Ввёл для кадет занятия по новым предметам: морской практике, «нравственной философии», итальянскому, датскому, шведскому языкам, а для классных учеников — по латыни.

Натурой Иван Логинович славился доброй, хлебосольной, чуточку лукавой. Когда было время, принимал просителей, которые своих детей стремились в Корпус определить. Фабиану с его дядей Фердинандом как раз такой случай и представился.

Фердинанд, имея перед адмиралом чин, что муха перед слоном, оробел вконец. Начал, перескакивая с немецкого на русский и наоборот, лепетать о сиротстве, кончине родителей, а Фабиан стоял, к углу прижавшись, сгорая от стыда и унижения, глядел исподлобья на важного барина в халате домашнем атласном, с небрежно повязанным шёлковым платком на сытой холёной шее. Нытье дядюшки стало надоедать Голенищеву, и он нет-нет да и поглядывал на съёжившегося десятилетнего волчонка, с напряжением следящего за разговором взрослых.

«Сунь палец, откусит», — подумал Иван Логинович и сразу обратился к мальчику по-немецки, зная по другим прибалтийским отрокам, что те поначалу русским совсем не владели.

   — А сам-то хочешь к нам?

   — Отчего ж? Я и к шведу ходил.

   — Ой, да что он мелет, ваше сиятельство?! — взвыл Фердинанд. — С дури опупел!

   — Помолчи, дядя! — оборвал Иван Логинович. — А ты подойди ближе, скажи как на духу.

   — С эстом Юри Рангоплем контрабанду ладили — туда рожь, оттуда соль.

   — Эва! Чистый разбойник! — раскинул руками Иван Логинович. — А если б поймали?

   — Церберы хитры, да и мы не лопухи.

   — Не ты ль адмиралу Ханыкову на глаза попадался?

   — Он мне «Письмовник» подарил, я его наизусть выучил.

Иван Логинович будто об камень споткнулся. Осерчал непонятно почему.

   — «Письмовник» — книжка зловредная, не всему там верь, — раздражённо проговорил он. — Чти науку серьёзную... Хотя и Курганов... муж достойный, только на язык злой. Впрочем, сам увидишь.

Почесав лоб черенком мухобойки, адмирал произнёс приговор:

   — Ступай, кадет, в третью роту. А ты, прапор, езжай домой с Богом. За племяша не сумлевайся: бестолочь выколотим — толк останется.

4

С первых дней существования Корпуса здесь утвердился ещё один обычай. Новичка подвергали испытанию. Подбирали ростом и силой одинакового соперника и заставляли драться до тех пор, пока кто-то из драчунов не скажет «покорен».

Против Фабиана выставили Ванифантия Глотова. Дверь умывалки заклинили на штырь, назначили часового, образовали на скользком каменном полу круг, где должен начаться поединок. Глотов был выше на голову и с руками загребущими. Он цыкнул слюну сквозь зубы, обошёл вокруг «чирика», примериваясь, с какой стороны его переломить. Фабиан искоса следил за ним, не выказывая никакого намерения драться. Его и так приняли в Корпус с разными оговорками и грозили за малейшее непослушание выпереть незамедлительно. Радетель Ханыков в ту пору ещё не был в фаворе, да и вообще на флоте, как мы увидим дальше, с ним случались разные неприятности.

Но не объяснишь же такое жестокосердной стае, для которой эти зрелища были единственным развлечением и отрадой. Да и гордость не позволяла униженно просить послабления. Какую ни есть силёнку на своей кимре да парусе он накопил, может, Бог даст, не осрамится.

Глотов умишком не блистал, зачислен был в кадеты армейских подпоручиков, где сила ставилась в первую очередь. Да и драться, сразу видно, приходилось ему не впервой.

Раскачавшись с ноги на ногу, он бросился на Фабиана и клешнями обхватил шею так, что заскрипели позвонки, ногой он ловко подсек соперника и повалил на пол.

   — Готов, — выдохнул кто-то разочарованно.

Но Фабиан рыбкой-угрём выскользнул из мёртвой хватки и коленкой двинул Глотова под дых. Тот, разевая рот, как выброшенный на землю карась, выпучив глаза, заелозил по мокрому и грязному полу. Мальчишки разом загомонили, готовые наброситься на молокососа все скопом.

   — Чур, так не договаривались! — остановил всех белобрысый верзила Богданович.

За это время Глотов успел отдышаться и, озверев, набросился на Фабиана сзади, используя свой рост и вес. Фабиан в момент поднырнул под него, используя инерцию нападающего, заломил руку. От боли тот взвыл и задрыгался.