Страница 91 из 114
Михайлов подошел к дому Чащина. Входная дверь была на запоре. Постучал. Открыла пожилая женщина. Архип Михайлович увидел в ее глазах страх…
На следующий день, ближе к вечеру, отряды подтянулись к Бабьим выселкам и заняли места по боевому плану.
Наступила ночь. Низко нависли черные тучи. Около высокого тополя притаилась группа партизан. Плотно прижавшись к Карпову, лежал и Володя. В нескольких шагах, по ту сторону изгороди, ходил немецкий часовой и что-то бормотал про себя. Далее, через дорогу, виднелась изба Филатова, там, кроме самого хозяина, его жены и ребятишек, никого нет. Об этом только что сообщили Карпову разведчики…
Часовой остановился, чиркнул зажигалку, которая почему-то не загоралась. Карпов, толкнув в бок Завьялова, шепнул:
— Пора.
Тот быстро пролез через дыру и очутился около часового, когда тот прикуривал сигарету от вспыхнувшего огонька зажигалки. Володя слышал, как немец тяжело рухнул на землю. Его перетащили через изгородь, а Завьялов, уже в немецкой форме, с автоматом на изготовку, ходил вдоль изб.
Карпов и Володя быстро перебежали улицу. Поднялись на низенькое крылечко. Дверь заперта. Карпов легонько постучал. Послышались шаркающие шаги и робкое:
— Кто?
— Открой, Николай Леонович!
— А кто это?
— Да свои же, открой.
Звякнул железный засов. На пороге появился человек в белой исподней рубахе, кальсонах и босой. Испуганное лицо прикрывала щетина непонятного цвета. Он недоуменно разглядывал ночных пришельцев.
— Неужели не признал? — спросил Александр Иванович.
— Почему ж… Только ведь время неподходящее. Проходите, раз пришли.
В избе — душный полумрак. На столе еле-еле теплится коптилка. Огонек колебался, отчего по стенам бегали причудливые тени. На большой русской печке, занимавшей почти четверть избы, горели два кошачьих глаза. Справа при входе, на кровати, завешенной цветастой занавеской, кто-то шевелился и тяжело вздыхал.
Хозяин поставил две табуретки, третью подвинул себе, но не сел, а продолжал стоять…
Глядя на Филатова, Карпов понимал, что в его сознании борются два противоречивых чувства. Все это убожество избы вызывало жалость к человеку, которого он до войны знал как хорошего, добросовестного работника.
— Что поделываешь?
— Ничего, бездельничаю.
— Зачем врешь? Я ведь все знаю, но хочу, чтобы ты сам сказал.
— Если знаешь, нечего и спрашивать.
Карпов уловил в голосе какую-то невысказанную горечь и обиду. «Ну что он обижается? Кого упрекает?»
— От народа, брат, трудно скрыть и хорошее, и плохое. Поди, кандидатскую карточку сжег? Может, в гестапо сдал?
— Умирать никому не хочется, — процедил Филатов. — Сначала ждал, думал, кто-нибудь из наших покажется. Немцы сказали, что весь руководящий состав с тобой во главе сбежал из района. Меня вызвали на регистрацию… Да что, я один? Михайлов не мне чета, а тоже вон немцам прислуживает…
Карпов перебил Филатова:
— Михайлов отвечает за себя, ты — за себя. Где колхозные активисты? Петр Ковалев?
— Расстрелян.
— Саша Галкин?
— Замучили его немцы.
— Николай Мамин?
— Скрылся.
— Никуда он не скрывался. Он в деревне. Ну а Федот Заливахин?
— Говорят, организовал партизанский отряд. Где-то в лесу прячется.
— Не прячется, а воюет. Весь его отряд сейчас в деревне… — Карпов посмотрел на часы. В его распоряжении еще пятьдесят минут. За это время надо успеть арестовать Савиновых, а затем Волков с партизанами начнет «очищать» избы от солдат капитана Мирсберга. Так договорились.
— Я никого не предавал… У меня семья. Жена больная. Двое ребятишек. А занят я в типографии всего часа три в день. Получаю триста граммов хлеба и больше ничего… Могу, конечно, и уйти.
В темном углу, где стояла кровать, послышался тяжелый вздох:
— Господи боже мой… Какое время… То полицаи… то немцы… то свои… Кого и слушать?
— Помолчи, Груша, — тихо сказал Филатов.
— Вот что, Николай Леонович, — произнес Карпов без прежней резкости, — уходить не надо… Но у нас к тебе дело. И весьма важное! Нужна печатная машина, «бостонка», кажется? Или «американка»? В нашей типографии, помнится мне, такая была. У входа, в правом углу, стояла.
— На месте она. Листовки на ней теперь печатаем.
— Поможешь забрать ее вместе с комплектом шрифтов… В типографии к тебе подойдет один наш общий знакомый и скажет: «Пойдем, Филатов, на рыбалку», а ты ему: «Погода холодная, клева нет, только время убьем». Все остальное он тебе объяснит. А пока понемногу выноси шрифт.
В дверь постучали. Филатов испуганно посмотрел на Карпова. А тот сидел и, казалось, продолжал думать, как заполучить печатную машину, но думал он именно о стуке.
— Иди открывай, — сказал хозяину.
— Можно через двор выйти.
— Открывай! — твердо повторил Карпов, подумав: «Наверное, Архип Михайлович».
В сенях разговаривали. «Вроде голос незнакомый».
— Уйдем, дядя Саша, — шепнул Володя. — Еще успеем.
— Если что случится, постарайся выскользнуть из избы и беги к нашим.
Дверь распахнулась, и в полумраке послышалось:
— Мир дому сему!
Человек приблизился к столу. В яловых сапогах, полупальто, кепи, лицо окаймляет аккуратно подстриженная бородка, глаза будто не сердитые, смеющиеся. На рукаве белая повязка — староста или полицай.
— До мира еще далеко, — спокойно ответил Карпов.
Вошедший наклонился, словно собирался укусить, и сатанински захохотал.
— Неужели Карпов? — спросил с наигранной веселостью и, не дождавшись ответа, продолжал: — От Масляной горы иду по твоему следу. Сейчас спросил Михайлова: не знает ли, где ты обитаешь? Здесь, говорит, пойдем провожу… Да, мы ведь не познакомились. Сезонов я. Василий Игнатьевич.
Карпов смотрел на Сезонова и ничуть не боялся этого опасного и злобного человека. Не боялся потому, что послал его Архип Михайлович.
— Прислуживаете Гитлеру?
— Так точно. Кому же еще?.. Советов-то в сих местах нет. — И начал озлобленно высказывать свои обиды. Когда-то его исключили из университета за скрытие социального происхождения.
— Повешенные в Масляной горе тоже на вашей совести?
— Я не вешаю, я только навожу на след, — с нескрываемой наглостью ответил Сезонов. — Вешают они.
Когда Сезонов вышел, Александр Иванович негромко сказал, чтобы успокоить Филатова и его жену Грушу:
— Деревня оцеплена. Немецкие часовые сняты, охрану несут партизаны.
В сенях разговаривали. Карпов узнал голос Михайлова. Скоро он вместе с Сезоновым вошел в избу. По стенам забегали пугливые тени.
— Ну вот, Карпов, не повезло тебе. Вставай! — Сезонов навел пистолет. Володю толкнул левой рукой: — Ты тоже топай!
Все прошли в сени, а потом на крыльцо. На небе — ни звездочки. Володе стало жутко, но не успел он дойти до последней ступени, как внизу что-то тяжело рухнуло.
— Заткните глотку и крепче свяжите! — приказал Карпов. — Отнесем к тополю! — и Володе: — Постережешь, а мы скоро вернемся.
Завьялов спросил Володю:
— Стрелять умеешь? Возьми автомат.
Предателя с кляпом во рту отнесли к тополю.
Сезонов начал рычать и ворочаться.
— Лежи, лежи!.. Теперь уж недолго… — прикрикнул Володя.
Шуханов прервал чтение, перелистал несколько страниц. Захар Камов подробно описывает, как были арестованы предатели — Илья и Сергей Савиновы. Об их казни уже Тося рассказывала. Поэтому он пропустил несколько страниц. А вот дальнейшие события привлекли его внимание. Там речь шла о Чащине, с которым Захар был хорошо знаком.
В Каменке Чащин появился в полночь. Обрадовался Никита Павлович. Друзья проговорили до утра. Им было что вспомнить: знакомы с юношеских лет. На гулянки вместе ходили. Оба за Прасковьей ухаживали. В молодости Чащин здорово злился на Никиту Иванова за то, что тот отбил невесту. Однажды они из-за нее даже подрались и ходили с синяками. Но об этом приятели не вспоминали. Да и давным-давно помирились, стали кумовьями. В один и тот же день уходили на германский фронт, потом бились за власть Советов, строили новую жизнь…