Грани

– Ну, с Богом – сказал он и, перекрестившись, тронул вожжи и добавил: – Ежели все пойдёт по-хорошему, мы засветло окажемся дома. Лошадь накормлена, напоена, она чувствует, что мы домой едем, её и погонять не надо.

Михеич всё-таки дважды лошадь стеганул, и та побежала рысью, задрав пыльный хвост. Михеич говорил преимущественно один, не требуя участия от Михаила, он просто радовался, что его слушают. Одна тема сменялась другой, и требовалось даже усилие, чтобы следить за нитью рассказа. Колхозные дела, сосед Степан, у которого жизнь никак не налаживалась, так как старший сын уехал зимой на заработки в город, а по весне не вернулся: не пожелал более жить в деревне. Михеич рассказал и о своём сыне, которого всё никак не удавалось женить, хотя хороших девок было навалом, например, дочь Степана Варя. Потом Михеич снова переключился на колхозные дела, похвалил толкового председателя колхоза, не дававшего лодырям спуску.

Михаил слушал-слушал, понимая, что всё это относится к его новой жизни, а малозначащие пока имена скоро заживут полнокровной жизнью. Со многими из этих людей, возможно, он встретится на собраниях в школе, на сходках, возможно, даже зайдёт к кому-то домой. Постепенно речь Михеича стала

напоминать невнятное бормотание, была труднопонимаема, наверное, действие средства, взбодрившего его поначалу, заканчивалось. Тишину сопровождало мерное постукивание колёс да цоканье копыт, иногда вспархивала из придорожных кустов испуганная птица. Перелески с беловатой дымкой осин сменялись на мелкий кустарник, росший на кочковатом болоте. Сосновые рощицы тоже встречались, но лишь на песчаных возвышениях. Солнце медленно клонилось

к горизонту, увеличиваясь в размерах. Сама деревня появилась неожиданно – за поворотом, стоило им выехать из леса. Уже смеркалось. Перед ними тянулись две улочки под углом, первая была застроена лишь с одной стороны дороги, по другую высилось одинокое зданьице.

– Вон то – Ваша школа, – сказал Михеич, указывая кнутом на дом.

Вторая улица была с обеих сторон плотно застроена, дома большие и с соломенными крышами, изредка под гонтом и тёсом. То была обычная деревня для этих небогатых мест.

– А почему бы Вам у нас и не заночевать? – предложил Михеич. – Зачем на ночь глядя искать? Попадёте в дом с малыми детьми, они ж отдохнуть не дадут, а у нас места всем хватит, завтра всё сами и порешаете.

Михаил согласился, обрадовавшись такому предложению.

Подъехав ко второму от края дому, Михеич крикнул:

– Марья! Принимай гостя!

За калитку вышла невысокая женщина лет сорока пяти, опрятно одетая.

Михеич подхватил чемодан, а Михаил – свою стопку книг, и они вошли в дом.

Минуя полутёмные сени, они оказались в большой комнате с русской печью. Вдоль стен тянулись широкие скамьи, в центре стоял крепкий стол и несколько табуретов – вот и вся обстановка. Угол украшали образа с вышитыми рушниками. Деревянная из строганных досок перегородка, тянувшаяся не до самого потолка, отделяла другую комнату.

– Готовь ужин, Марья, а я отведу лошадь и скоро вернусь, – приказал Михеич. – Дай гостю с дороги умыться, – добавил он.

Мария достала из печи большой чугунок, налила в шайку тёплой воды, передала Михаилу чистое вышитое красными петухами полотенце, и тот принялся, с удовольствием фыркая, смывать дорожную пыль. Мария тем временем поставила таганок, наложила в предтопочник тонких щепок и развела огонь.

В комнату впорхнула копия Марии, только намного моложе и с подойником. Увидев незнакомого человека, она взглянула на свои ноги, обутые в лапти, смутилась и покраснела.

– Это наша дочь Нюра, – представила её Мария. – Принесла парное молочко, не желаете?

Михаил отказался. Вскоре появился сын Михеича – Василий, тоже в лаптях, однако без тени смущения.

В большой сковороде на таганке вскоре весело за скворчало сало, по дому потянулся аппетитный запах. Михаил наблюдал, как Марья разбивает яйцо за яйцом, казалось, этому процессу не было конца. «Неужели всё это возможно съесть?» – подивился он про себя. Вскоре прибыл и сам хозяин. Марья высыпала на стол деревянные ложки, поставила глиняные кружки, два жбана с молоком, в одном – холодное, а в другом – парное, большую сковороду с невероятным количеством яиц.

Хозяин нарезал крупными ломтями хлеб.

– Негоже Бога гневить, – пробормотал он, – гость в доме, а чем встречаем его? Давай-ка, Марья, поищи в своих закромах. Может, найдёшь чего подходящего для такого случая, – продолжал Михеич, у которого это подходящее за длинную дорогу от райцентра полностью выветрилось.

Мария поднялась, ушла в сени, вскоре вернулась с бутылкой мутноватого самогона. При виде бутылки и при мысли, что придётся это пить, Михаила всего передёрнуло. Михеич разлил по кружкам, в нос ударил запах, от которого аж перехватило дыхание, однако сопротивляться было бесполезно, но налили всё-таки меньше.

Дружно и деловито выпили. Затем началась работа, которая называется «едой». Это действительно была работа, делалась она так же серьёзно и добросовестно, как и любая другая хозяйственная работа. Было важно восстановить растраченные силы, чтобы завтра можно было работать на полную.

Они ели неторопливо и много, воспринимая еду как благо. Они несли к общей миске или сковороде ложку и, зачерпнув, несли далее ко рту, подставив хлеб. Михаил ел мало, насыщение наступило быстро, он с трудом справлялся со своей порцией. Еду ему подали в отдельной миске, он еле осилил.

По завершении трапезы Мария и Нюра ушли, убрав всё со стола, мужчины остались. Михаил поинтересовался, сможет ли он завтра найти Василия Игнатьевича, и Михеич предложил, что утром сам зайдёт к Василию Игнатьевичу и предупредит о визите, а потом они к нему отправятся вместе. Такая готовность Михеича помочь очень понравилась Михаилу.

Вскоре из соседней комнаты за перегородкой раздался голос Марии, что постель готова, и что гость может укладываться спать. Комната оказалась меньшего размера. Слева от входа стояла железная кровать, а справа – топчан. От печи до наружной стены тянулись задёрнутые пологом полати. «Наверное, это и есть кровать Нюры», – подумал Михаил.

Хозяева расположились на полатях, туда же забралась и Нюра. Василий улёгся на топчане.

А Михаил блаженствовал в мягкой кровати. Вскоре ему стало ясно, что никто из хозяев не страдает бессонницей, однако и Михаила этот день, начавшийся с тревог и волнений по поводу представления начальству, вдруг свалил с ног.

Утром Михаил проснулся от ярких солнечных лучей, пробивавшихся через занавеску в окне. В доме было тихо, все давно уже встали и успели разбрестись по делам. На столе, прикрытая чистым полотенцем, стояла еда. Позавтракав, Михаил остался сидеть за столом, не зная, как быть. Возможно, Михеич уже приходил, но не стал его будить, и вот теперь, наверное, придётся самому искать этого Василия Игнатьевича. Однако тревога оказалась напрасной. Объявился Михеич.

– Я уже раз приходил, – подтвердил он догадку Михаила, – но не стал будить, ещё навставаетесь спозаранку. Я был у Василия Игнатьевича, предупредил, что скоро придём. А он, оказывается, уже был в курсе, что Вы приедете. Из района ему позвонили и сообщили новость.