Страница 24 из 32
Медицинское обследование подтвердило, что я здоров, как бык, полковые инженеры пришли к выводу, что знания по конструкции и эксплуатации вертолёта и двигателя сносные, штурман полка согласился, что район полётов мной изучен, а инструкцию по технике пилотирования и действия в особых случаях я вызубрил чуть ли не наизусть.
28 июня 1963 года меня проверили по кругу и в зоне, и в тот же день я занял правое кресло и полетел по маршруту.
С воздуха хорошо было видно, как разительно отличаются здешние земные пейзажи от русских. Во-первых, поселения отстояли друг от друга на незначительных расстояниях. Не трудно было догадаться, что из-за нехватки земли. По территории Польша страна маленькая, но густонаселённая. Отсюда и теснота. Во-вторых, земли принадлежали частным владельцам, оттого везде и чересполосица.
У нас в Союзе поля засеяны сельскохозяйственными культурами с размахом, от края и до края, а здесь – каждый во что горазд. И потому под нами рваное многоцветье, как в калейдоскопе.
Полётная карта лежит у меня на наколеннике, ветрочёт под рукой, за ухом – карандаш, слева – шаг-газ, а между ног в беспокойном танце кружилась ручка управления. С приборной доски считываю показания времени, курса и скорости, определяю угол сноса и вношу поправки так, чтобы вертолёт следовал по линии пути. Я веду детальную ориентировку и в принципе всегда знаю, где мы находимся, но с этими чёртовыми названиями деревень язык сломать можно. Шипящих звуков в польской речи не меньше, чем на змеином майдане.
Хлыстов вальяжно сидит в командирском кресле и почти незаметно шевелит ручкой управления. На голове майора вместо привычного шлемофона – изящная модная гарнитура с толстыми наушниками и выносным микрофончиком перед губами. Очень удобно, и не паришься, как в шлемофоне. Инженеры-радисты сопротивлялись нововведению, говорили, что шлемофон предохраняет голову в случае пожара в кабине вертолёта, да сами в это не верили. Лавсановые лётные комбинезоны из синтетики куда как опаснее. Они, конечно, практически не рвутся и не горят, но плавятся, как восковые свечи, и даже быстрее. Пожар на борту никакая одежда не остановит, разве что из асбеста. Нет, что ни говори, а гарнитура штука полезная. Непременно раздобуду, как только разбогатею.
Вечером после полётов у меня состоялся разговор с начальником политотдела подполковником Омельченко. Стандартные душеспасительные беседы мне порядком надоели, но от этого ритуала спасения не было.
От последней встречи я ожидал, что мне вдруг повезёт, и я получу жилище для семьи. Но чуда не произошло. Меня внесли в список очередников и обнадёжили в решении квартирного вопроса в ближайшее время. Только после этого я получал право послать вызов Светлане на оформление документов для выезда за рубеж.
Жилая зона для всех кадровых военных находилась вне пределов гарнизона, за исключением гостиницы. Основная масса семей располагалась за второй проходной в удобных красивых коттеджах, оставленных немцами после Второй мировой войны. В каждом доме проживало по две семьи с раздельными входами, но те, кто был рангом пониже, теснились в одном крыле по двое.
Несмотря на большой спальный район, часть людей проживала в городе. Здесь были свои плюсы и минусы. Обладатели коттеджей радовались близости к гарнизону, горожане – пользовались относительной свободой: недрёманое око агентов безопасности за всеми уследить не могло. Кроме того, в городе на центральной площади находился Дом офицеров и военный универмаг – место паломничества каждой женщины. По выходным в Доме устраивались танцевальные вечера и всегда отмечались государственные праздники.
На краю улицы Армии Червоной за высоким бетонным забором с колючей проволокой поверху разместилась ставка Северной группы советских войск, и Легницу заглаза называли русской столицей в Польше. Я там уже имел счастье побывать и не раз ещё здесь буду по вопросам службы и приятельским приглашениям.
В гостинице я снимал номер на двоих. Моим напарником был старший лейтенант Сабиров, по национальности татарин, по роду деятельности – оружейник. Молчаливый и флегматичный по характеру, он, если не работал и не ел, постоянно лежал на кровати, и его необъёмный живот свисал с панцирной сетки чуть ли не до самого пола. Заветной мечтой техника было желание накопить столько денег, чтобы обеспечить безбедную жизнь в старости. Ему нравилась одиозная фигура господина Черчилля, главы английского правительства и талантливого политика, и Сабиров брал с него пример.
– Ты знаешь, шкет, почему он так долго живёт, хоть бокалами жрёт коньяк и не выпускает изо рта сигары? Потому что он живёт по китайской поговорке: если есть возможность сидеть, он никогда не стоит. А по мне, если есть возможность лежать, я не сижу.
Золотая молодёжь гостиницы отдыхать и оттягиваться на всю катушку умела. В субботу любого холостяка можно было отыскать в «Полонии» или «Пиасте», самых популярных ресторанах города, а утром, отмачиваясь пивом, они резались в карты «на интерес», предпочитая игру в храп, простецкую, как кукиш. Сначала, следуя поговорке «Кто не рискует, тот не пьёт шампанского», я дико проигрывал, но потом пересмотрел свои взгляды, и с тех пор на шампанское стало хватать. Дошло до того, что перед съездом из этого дурдома, в игру меня принимали неохотно. Боря Тятькин, молодой повеса и выпивоха со второго этажа задолжал мне половину получки, и как не пытался отыграться, под нажимом офицеров вынужден был перевести на мой счёт сто пятьдесят русских рубликов. И вообще, по общему мнению, Боря слыл неудачником. Как-то после игры, демонстрируя своё безразличие к проигрышу, он так широко и смачно зевнул, что вывихнул челюсть. Пока Тятькин бегал в санчасть, вся гостиница умирала от смеха. Когда Боря вернулся, опоздавшие начали приставать с расспросами, как это случилось.
– Как, как, – сказал в сердцах пострадавший, – вот так!
И снова зевнул, и снова вывихнул. И снова побежал в санчасть. Здесь уж и свидетели, и новички легли в гомерическом смехе.
Вскоре я научился играть и в интеллектуальный, загадочный и увлекательный преферанс. Это вам не какой-нибудь кинг или очко, знакомые мне с детства. Здесь нужна была голова и мозги. А начало всему положил Феликс Цыганков.
– Пойдём, проведаем Краснопольского, – позвал он меня к простудившемуся в разгар лета командиру звена.
Как полагается, мы взяли бутылку «Выборовой» – отборного лекарства против гриппа, и что-то из закуски, и когда пришли на квартиру, поняли, что он уже с утра лечится с приятелем. Кому-то пришла в голову светлая мысль расписать пульку, но преферанс втроём, хоть и возможен – не интересен.
– Ты что же, и в картах не соображаешь? – удивились присутствующие. – Чем же ты в авиации занимался? Ну, паря, ты даёшь! Садись, научим. И не дрейфь, новичкам всегда везёт.
Обучали меня скопом. Тот, кто сдавал, заходил за мою спину и советовал, как поступать в том или ином случае. И всё шло хорошо до тех пор, пока я не заявил, что хватит, что не нуждаюсь в посторонней помощи.
Ребята переглянулись и рассмеялись над моей неосторожной самоуверенностью.
Крах я потерпел на двух мизерах, и сумма моих убытков была внушительной. Все были довольны и посмеивались в мой адрес.
По этому поводу Краснопольский рассказал анекдот:
– Хоронят пожилого пенсионера. Умер от инфаркта. Сзади за гробом идут друзья, горюют. Один другому говорит: «Эх, Стёпа – тёпа! Ну почему ты не пошёл с семёрки пик? Он бы не без двух – без трёх остался! Ещё легко отделался»…
Я кисло посмеялся, а Феликс решил:
– Ладно, бойцы, не будем кровожадными. Лети-ка ты, приятель, в магазин и неси пару пузырей. На первый раз хватит. Не обдирать же тебя, как липку.
Приколы и розыгрыши в гостинице обожали. Вовке Ермолаеву по прозвищу «Дерево» перед отъездом в отпуск завернули в пергамент и уложили на дно чемодана два красных кирпича. С юмором Володька дружил, и когда вернулся, взахлёб рассказывал, как его шерстили на таможне.
– Это, – говорят, – что? А ну, пройдём в смотровую комнату. И как я не уверял, что это розыгрыш, заставили – таки разбить кирпичи, раздели догола и перетряхнули багаж вверх дном. Я из-за вас чуть на поезд не опоздал, паразиты…