Страница 18 из 32
Как – то вечером после работы я заглянул на кафедру, чтобы уточнить расписание обзорных лекций и предстоящих экзаменов. Кроме этого я получил с десяток программ, ориентирующих студентов на основные направления внимания в процессе подготовки.
Программами разрешалось пользоваться и перед собеседованием с преподавателем, и я быстро усёк, что они не хуже шпаргалок. Обычно я читал предыдущие вопросы и коротко излагал их суть как вступление, и последующие, – как заключение. Это было уже две трети ответа, и, главное, экзаменатору явно нравилось, а середина получалась из трёх – пяти предложений. Коротко, но оппоненту становилось ясно, что студент располагает информацией, о которой ведёт речь. Эту маленькую хитрость я впервые апробировал на зимней сессии, и она удалась. Кроме того, чем хуже я знал предмет, тем более оттягивал время встречи с экзекутором, правильно полагая, что к концу рабочего дня преподаватель выматывается от несусветной белиберды, которую вынужден выслушивать на работе, и ответы воспринимал вполуха, мечтая о хорошем ужине и домашнем уюте.
На выходе я столкнулся с бравым капитан – лейтенантом в морской форме. Лихо заломленная фуражка, чёрный, с иголочки китель, снежной белизны рубашка и безупречно отутюженные брюки говорили о том, что человек явился в храм науки не только за знаниями. Здесь было самое подходящее место для новых знакомств и деловых встреч, и форма являлась визитной карточкой её обладателя. В те далёкие времена военные находились в фаворе, в особенности моряки и лётчики. И редкая женщина не провожала нас взглядом, втайне мечтая познакомиться поближе.
– Какие люди! – искренне обрадовался я, энергично потряхивая руку статного капитана. – Какими судьбами?
– Только самолётом можно долететь, – расплылся в широкой улыбке мой старый знакомый, и его глаза цвета морской волны заискрились нескрываемым удовольствием.
С Альбертом Лысенко, а это был он, я впервые встретился на зимней сессии при необычных обстоятельствах. С неделю мы ходили мимо, кивая друг другу головами и не решаясь заговорить, соблюдая субординацию и сохраняя профессиональную независимость.
Но однажды, проходя по прокуренному коридору первого этажа с новым, только что взятым из библиотеки учебником подмышкой, я был остановлен густым баритоном:
– Эй, старлей, у тебя полчаса времени найдётся?
– Смотря на что, – неопределённо ответил я, повернувшись лицом к навязчивому парню. – А что, очень нужно?
Не отвечая на вопрос, капитан махнул рукой и пошёл вперёд:
– Пошли со мной, не пожалеешь.
Крайне заинтригованный, я, совсем этого не желая, как завороженный двинулся за ним.
– Да куда мы идём, – не выдержал я, догнав его у входа в аудиторию.
– Увидишь, – засмеялся капитан, открыл дверь и пригласил:
– Заходи.
Совершенно обескураженный, я перешагнул через порог и оказался в низенькой сводчатой комнатушке, где за столами сидели трое слушателей университета, отдельно от них – преподаватель с явными признаками лица кавказской национальности, перед ним разложены экзаменационные билеты, раскрытая замусоленная тетрадь и ручка – самописка.
– А– а– а, пожаловали голубчики, – потирая руки, кровожадно взглянул на нас профессор, и крылья его орлиного носа хищно затрепетали.
– Проходите и выбирайте билеты, – пригласил он, – и давайте свои зачётки. «Ни себе хрена! – подумал я. – И куда же ты меня приволок, морячок? И с какой стати я тебя послушался? Ну, будь, что будет. Парень, кажется, с нашей кафедры. Я видел его на лекциях. Не пойдёт же он на экзамен по молекулярной физике».
В билете, который я вытащил наугад, предлагалось сделать обзор русской литературы второй половины восемнадцатого века и рассказать о Ленинской теории отражения. Если первый вопрос трудностей не вызывал, то над вторым пришлось попотеть изрядно. Был большой соблазн заглянуть в книгу, с которой я пришёл на экзамен, но так ни разу и не открыл. Судьбе угодно было надо мной злорадно подшутить. Книга называлась «Введение в литературоведение», тот самый предмет, который я сдавал.
Не помню, что я лепетал на счёт теории отражения, но ангелы хранили меня, и в зачётке появилась вожделенная четвёрка.
Дерзкий капитан, подставивший меня, отвечал первым, и я был удивлён, когда замечал в его рассказе наглое враньё и личное отношение к происходящему в литературе двадцатого века. Но он говорил так быстро, что профессор, мне кажется, не успевал осмыслить пулемётные очереди его предложений.
В знак солидарности морячок дожидался меня за дверью, встретил традиционным вопросом «ну, как», и искренне обрадовался оценке, занесённой в зачётку на веки вечные.
– Капитан – лейтенант Лысенко Альберт Тихонович! – представился он. – Заместитель редактора флотской газеты. Прохожу службу в Североморске.
Фамилия его ни о чём не говорила, но Североморск меня заинтриговал. Это же тот самый город, за который мне сватали, выпроваживая из истребителей. Любопытно было узнать, как живётся в районах Крайнего севера, и мы познакомились.
Не знаю, кто был у Альберта отец, но своего сына он назвал оригинально. Язык сломать можно. Поэтому для простоты общения я стал называть его Аликом, хотя прожил он на белом свете на два года больше. Возражать капитан не стал:
– А, как хочешь, меня и на службе и в быту кличут так же.
Больше всего на свете Алик ценил свободу и независимость. Склонный к авантюризму, он смело ввязывался в дела сомнительного свойства, словно сознательно искал приключений на свою шею, потом долго отскребал себя от грязи и затевал интрижки сначала. Женщин он делил на три категории: простушек, потаскушек и солидных самостоятельных дам.
– А, в общем, женская половина человечества, – говаривал он впоследствии, – делится на два лагеря: на дам и не дам. Но лучше студенток не бывает. Не веришь – проверь…
– Ну, рассказывай, – потребовал Лысенко, когда мы, отодвинув дела на потом, приземлились в ближайшем кафе на Васильевском острове.
Я коротко, мазками, обрисовал свою жизнь, поделился мыслями о будущем и о беседе, состоявшейся с генералом Тюхтяевым.
– А вот этого делать было не надо, – покачал головой Алик. – Не знаю, кто твой шеф, но ни один из них приобретённого товара не продаёт. Поспешил ты, старик, эх, поспешил.
– Что же делать, – спросил я совершенно удручённый.
– А ничего не делай. Процесс запущен. Теперь остаётся ждать. Давай – ка лучше выпьем за встречу, за молодость, за то, что мы есть. Живи, пока живётся.
Мы проговорили около часа, добили вторую бутылку сухого вина и собрались уходить. Я вытащил бумажник, но Лысенко меня остановил:
– Притормози, пилот. У меня халявные башли завелись.
Я поднял брови вверх в немом вопросе.
– Снял квартиру у учёных чудаков. Они укатили на месяц в Сочи, попросили присмотреть за хатой и даже денег дали на питание любимого кота.
« Вы уж поухаживайте за Гермогеном, – передразнил Алька хозяйку. – он у нас сливочки любит и обожает корюшку». Ха, он, видите ли, сливочки любит, барбос, – с возмущением повторил приятель.
– Так что, старик, на два похода в ресторан нас субсидировали.
– А как же кот?
– А что – кот? Не умрёт, пока я прихожу в дом. Здоровый, паразит, жрёт много, как лошадь. Но я его на диету посажу, – пригрозил и засмеялся он и рассчитался с официанткой.
Чтобы закончить эту забавную историю, я расскажу про её финал со слов капитан – лейтенанта:
– Приезжают вчера хозяева квартиры, а я в этот момент картошку чищу. Рядом, как всегда, сидит Гермоген и внимательно следит за моими действиями. Порядок в доме морской, идеальный. Я накануне целый вечер убил по этому поводу. Предупреждая события, говорю прокопчённой южным солнцем мадам:
– А вы не правы были, что ваш великолепный кот обожает только сливки. Он, оказывается, мужчина всеядный.
Для подтверждения бросаю ему кусок сырой картошки. Ну, и Гермоген меня не подвёл. На лету поймал подачку и вцепился в неё зубами, как в живую мышь. Хозяин восхитился моей дрессурой, а его жене чуть дурно не стало. Но я хитрый, на всякий случай, в холодильник поставил бутылку со сливками. Так что разошлись, как в море пароходы.