Страница 17 из 32
Подполковник Ялыгин одобрил задумку Анатолия Михайловича.
Семёнов быстро набросал макет будущего номера, и мы отправились в путь.
Со дня моего посещения в гарнизоне мало чего изменилось. Разве что руководство обновили. Теперь полком командовал гвардии полковник Рубинштейн, толковый и энергичный офицер, жёсткий в руководстве и добродушный в быту. Нас он встретил, как близких родственников, тут же вызвал начальника службы, распорядился поставить на довольствие и обеспечить жильём.
Мы рассказали о цели своего прибытия, и он отослал нас к начальнику политотдела: не его, мол, это дело – чужой хлеб жевать.
Решили разделить свою работу по интересам. Я беру на себя организацию материалов от лётчиков, а Анатолий Михайлович от остальных авиаторов. Кроме того, напарник отдал свой фотоаппарат и попросил меня сделать несколько снимков для иллюстрации номера.
– Пора, старик, приобщаться и к этому, – сказал Толя. – Корреспондент без аппарата, что лошадь без седла, далеко не ускачешь.
Сердцевиной номера стал обзор боевого пути части под заголовком «Традиции живут и умножаются». Статья получилась большой, и мы разбили её на все четыре полосы.
Что касается моей части работы, то я решил предоставить слово командиру эскадрильи, обожаемому мной Борису Ивановичу Прошкину как участнику минувшей войны и Володе Задорожному, командиру отличного звена. Я посчитал интересным сделать перекличку поколений.
Борис Иванович возмутился:
– Ты что думаешь, ибитть, я писатель тебе какой? Я в раздаточной ведомости кое – как расписаться могу, а ты мне – статью. Нет уж, уволь. Сам придумал – сам и пиши, – решительно сказал он и привычно поддёрнул ширинку кверху.
С капитаном Задорожным договорились, что он набросает тезисы выступления, а я их одену в причитающие одежды. Мне в своей должности приходилось и писать за других, и редактировать авторов неудобочитаемых опусов, да и самому частенько их подменять.
На военкоров я был в не обиде. А что с них возьмёшь, если про каждого второго из них говорит известная русская поговорка: писать – пишу, а читать в люди ношу. Я и сам – то совсем недавно был не лучше, и у меня не было никакого морального права осуждать людей, слабых в правописании. У каждого своё призвание и талант. Этим мы и отличаемся друг от друга.
На второй день нашей работы мы побывали на дневных полётах. Здесь я встретился не только со своими друзьями – Лёхой Мазуровым, Голубковым, Колей Пинчуковым и Летуновым, но и поговорил с Лёвой Григорьевым, самым близким корешем Германа Титова. Лётчик – космонавт после полёта уже побывал в здешних местах и встречался в неформальной обстановке с однокашниками, а я вспомнил фотографию, на которой Титов, Григорьев и Кузьмин сидят на полу, перед ними небольшая скатёрка из старых газет, и на ней бутылка водки, три ломтя хлеба, наскоро порезанная большими кусками селёдка и репчатая головка лука. Типичный досуг молодёжи конца пятидесятых годов. Как она ко мне попала, я не помню. Знаю только, что снимок сделан накануне отъезда Герки в отряд космонавтов. Так попросту называли Титова молодые лётчики.
Позже, в Москве, я встречался с ним на его встрече со студентами университета имени Патриса Лумумбы, передал привет от сиверских ребят, и он радовался этому, как ребёнок. А ещё позже мне довелось работать с ним в одной упряжке в журнале «Авиация и Космонавтика». Он занимал пост заместителя Главного редактора товарища Миронова, человека чрезвычайно умного и потому осторожного, безропотно танцующего под дудку Политуправления Военно – Воздушных Сил, живущего с оглядкой и с единственной мыслью, как бы чего не вышло. Но об этом потом….
Не знаю, по какой причине, только Светлана настойчиво избегала всяких со мной контактов. То у неё болела голова, то плохо себя чувствовала, то мешали месячные, и я стал серьёзно подозревать, что она завела себе любовника или подхватила какую – то заразу. У голодного самца всякие мысли лезут в голову. В этой связи отношения резко обострились, начались скандалы по пустякам, свары и недовольства. Несколько раз я пытался поговорить со Светкой серьёзно, но неудачно. В последний раз, не выдержав моей массированной атаки, она пошла на компромисс:
– Может быть тебе сделать вагину?
В моём лексиконе такого слова не было, но я догадался, что оно означает и возмутился неподдельно: разве может быть такое, когда при живой жене пользоваться искусственным половым органом. Почему я должен заниматься извращениями, кого прогневил?
.
Газетный номер был бы совсем неплох, если бы не очередной Пленум ЦК КПСС, состоявшийся накануне. Не обрадовать таким событием читателей ни один печатный орган не имел права. Пришлось убирать выступление командира полка и на его место помещать информационное сообщение об историческом событии. По этому случаю капитану Карклину, наборщику, печатнику типографии и машинистке пришлось дежурить всю ночь. Материал должен был поступить по телетайпу из ТАСС, который имелся в редакции окружной газеты.
Только в четыре утра Саша привёз распечатку Пленума, и Кокина, не машинистка, а пулемёт, за полчаса перепечатала текст и отправила линотиписту.
К утру газета была готова и из экспедиции отправилась по гарнизонам.
Генерал номер заметил. Он ревностно следил за своим детищем, но на планёрках не присутствовал, предпочитая высказывать замечания подполковнику Ялыгину. На этот раз он посчитал уместным лично поучаствовать на разборе вышедшего в свет номера, отметил высокий профессионализм журналистов, участвовавших в его подготовке, и всем объявил благодарность. Как говорят, мелочь, а приятно. Хоробрых ходил гоголем – идея принадлежала ему. Я тоже остался доволен. Обещание Тюхтяеву выполнялось на совесть, и меня не покидала мысль, что он помнит про условия, при выполнения которых я снова окажусь в воздухе.
Приближалась летняя сессия, и я зачастил в университет. С горем пополам сдал в деканат контрольные работы, без выполнения которых вызов на экзамены не высылали. К своему удивлению я обнаружил, что задания для заочников были не индивидуальные, а типичными, давно уже выполненными прошлыми поколениями студентов. Единственное неудобство для молодых – многообразие вариантов. Надо было немало поработать, чтобы найти среди старшекурсников именно того, кто выполнял в прошлом твоё задание. И здесь на первый план выступали связи. Чем больше друзей и знакомых, тем больше шансов найти партнёра из параллельного мира. Можно, конечно, воспользоваться помощью секретариата или даже автора контрольных задач, однако за услуги надо платить, а эта роскошь львиному большинству слушателей была не по карману.
Университет вызывал у меня двоякое чувство. С одной стороны, престиж самого старинного учебного заведения России и слава его выпускников невольно заставляли гордиться уже тем, что и мне посчастливилось приобщиться каким – то образом к истории. Широкие, бесконечно длинные коридоры с паркетными старинными полами, высокими окнами и потолками, вдоль стен которых стояли бюсты знаменитых людей, а между проёмами окон в хронологическом порядке висели портреты учёных, – уже только это вызывало молчаливое почтение к прошлому. А богатейшие библиотеки с сотнями тысяч книг на всех языках мира и современные научные лаборатории, оснащённые последними достижениями техники предоставляли широкий простор созиданию и творчеству.
С другой, – мне не нравились внутренности первого этажа главного здания. Узкие коридоры с низкими подоконниками, с утра и до позднего вечера протираемые задницами студентов обоего пола. Обшарпанные тёмные двери аудиторий с короткими объявлениями снаружи, своды, похожие на купола. Выщербленные полы и толпы людей от пятнадцати до преклонных лет, без умолку говорящих и беспрестанно смолящих разнокалиберные вонючие сигареты в ожидании очереди сдать зачёт или экзамен, – таким он мне запомнился и не изменился за последние полвека.
При входе в эти катакомбы астматик, безусловно, свалился бы в глубоком обмороке. Густой, как сметана, спёртый воздух, этакий коктейль из запахов еды, кофе, дыма, людского пота и несвежего дыхания, навсегда въевшийся в дремучие стены, и замешанный на парфюмах спрятанного в укромном месте общественного туалета, имел неповторимый специфический дух. Любого, кто провёл в этом здании хотя бы час, можно было узнать где угодно по навсегда пропитавшим одежду специфическому запаху. Даже в аудиториях и актовом зале, где всемирно известные маститые учёные читали нам обзорные лекции на заданную тему, и где окна оставались распахнуты днём и ночью, – он и там стойко удерживался, как извечный спутник элитного ВУЗа.