Страница 17 из 21
Весна 1894 года наступила поздно, по-крымски, в марте было еще холодновато, но все-таки у нас в лагере стало веселее, степь стала покрываться цветами шафрана и полыни – воздух стал легкий и душистый. Начались стрельбы, а в средине апреля полк вышел в лагерь, и мы перешли в палатки, зима была позабыта. Удобство лагеря было – это то, что в лагерь была проведена вода из городской магистрали, идущей мимо лагеря, из имения И. К. Айвазовского Шах-Мамай, в город, это в Крыму великое благодеяние: солдаты мыли белье, сами умывались, и даже мылись сколько было угодно; это мы оценили в Севастопольском лагере – когда струя в палец толщиною на три полка, когда люди не умывались по 3–5 дней, и в полках было по 500 человек больных трахомой… А у нас перед лагерным собранием здесь бил фонтан на три сажени вверх. Лето прошло весело: после занятий ездили на длинной линейке в тройку лошадей купаться в море к вокзалу, купанье было чудное, а вечером ездили в город на музыку на бульвар, где много гуляло хорошеньких барышень, из них выделялись Феня Макарова, Тася Мосаковская, Леля Луранте, Аня Крым, Соня Грамматикова, и много других, приехавших на морские купанья. Был фонтан Айвазовского и при нем кофейня и шашлычная, где можно было съесть чудных шашлыков, выпить пива или турецкого кофе, и все это было баснословно дешево – как раз по офицерскому карману, я получал тогда 53 руб. 50 коп., и на все хватало. В Феодосии в это время строился порт, и одним из инженеров был В. Н. Чаев из Рязани, но я редко бывал у него. Часто были мы со Змейцыным у Перионов, которые радушно относились к нам. Быстро прошло лето, настал сентябрь месяц – самая лучшая часть года в Крыму «золотая осень», и именно: и золото фруктов, и золотое освещение солнца. Зимовать опять в лагере я не решился, и по рекомендации поручика Алексея Александровича Емелина я нанял комнату со столом у отставного прапорщика карантинной стражи Тараса Федоровича Кравченко за 25 руб. в месяц; домик его находился в Карантинной слободке, на горке около одной из Генуэзских башен, с терраской, с видом на весь город, порт и бухту. Семья состояла из Тараса, как его называли все офицеры полка, 79 лет, слепого, но пьющего еще водку, жены его – Настасьи Васильевны 65 лет, и двух ее сестер – Полины Васильевны 63 лет и Катерины Васильевны 60 лет, все они составляли кунсткамеру по своей старости, но люди были добрые и крайне гостеприимные. Я жил у них пять лет, как у родных. Готовили они восхитительно, особенно греческие и малороссийские блюда. Осенью засаливалась огромная бочка огурцов, помидоров и перцу, затем бочонки «керченской» селедки, вся эта благодать была чудной закуской под водку, особенно «керченская» селедка с вареной картошкой… У меня часто сбирались капитан фон Гард, поручики Емелин, фон Зигель, прапорщик Змейцын и другая братия, хорошо проводили время – теперь вспоминается. Под Рождество готовили знаменитую «кутью по-гречески» с постными ужином и закусками. Часто готовили, особенно весной, из молодого барашка шашлыки и чебуреки…
Охотничья команда стояла за городом в Рожновских казармах, для конных ординарцев были отличные конюшни, а для шлюпок и ботов морского отдела – удобная стоянка у поста пограничной стражи. На занятия офицеры ездили на линейке, которая подавалась к 7 часам утра, к фонтану Айвазовского, а в 7½ часов отъезжала в Рожновские казармы, и она же привозила офицеров обратно. Ехали офицеры с песнями и пели очень недурно, любимый был тогда мотив – вальс «Морго». Из полковых «типов» были Саса Александров, Миша Катаев, Папандопуло, но это были офицеры-лодыри.
Зима 1894–1895 годов прошла весело в спектаклях и вечерах. Феодосийское общество было хорошее во главе с И. К. Айвазовским, который относился к офицерам очень хорошо: принимал у себя, руководил наших полковых «вятских» художников в живописи; мы удивлялись, как ему не надоело возиться с ними. Я держался, как всегда, золотой середины и не напрашивался на приглашения, но были офицеры, которые «втирались» в общество, как-то Толпыго, Свержбинский, Дурасов, играя роль «золотой молодежи» града Феодосии.
Весной 1895 года в апреле я был командирован в Севастополь для разбивки лагеря, на продолжение лагеря 1-й бригады 13-й пехотной дивизии. Первый раз проехал на пароходе вдоль Южного берега и был очарован. Лагерь был мною разбит, но полк остался в Феодосийском лагере, и я с командой возвратился в Феодосию. На обратном пути меня так укачало на пароходе, что в Феодосию приехал пластом… все имеет обратную сторону.
Лето прошло в стрельбах и смотрах высшего начальства, а в конце августа выступили походным порядком в Севастополь по маршруту Старый Крым – Карасу-Базар – Зуя – Симферополь и Севастополь. От Феодосии до Зуи исполнялись маневры – частями полка, от Зуи до Симферополя – частями бригады, а от Симферополя до Севастополя – частями дивизии. Моей охотничьей команде пришлось работать много, и работала [она] на славу: умело, толково и быстро. На маневре под Севастополем, благодаря действиям моей команды, 2-й бригадой был блестяще выигран ночной маневр, и командир 7-го корпуса, генерал-лейтенант Дукмасов, гроза корпуса, пришел в восторг от действия моей команды. Во время стоянки в Севастополе я со Змейцыным осмотрели всю линию обороны, Херсонский монастырь, музей, собор, церкви и братское кладбище. Нет слов того глубочайшего умиления, овладевшего при виде исторических мест и священных реликвий осады Севастополя; Малахов курган тронул меня до слез; могила адмиралов во Владимирском соборе заставила преклонить колена…
Обратно в Феодосию полк возвратился по железной дороге. Приятно было возвращаться на покой – отдыхали две недели. Составилась компания «купальщиков»: Емелин, фон Зигель, Фомин, Змейцын и я, купались до 15 октябр я…
Выскакивали из воды как из огня, быстро одевались – и в портовой ресторанчик грека Никола Панели, который неподражаемо готовил рагу из баранины – 20 коп. глубокая тарелка, как вкусно было это рагу под рюмку водки… да еще после купания. После основательной закуски с водкой переходили на белое вино «Рислинг» виноградников Подобедова – 40 коп. за бутылку, и непременно с устрицами мыса Святой Анны; каждый съедал по 100–200 устриц с лимонным соком. После сего самочувствие было чисто ангельское… Так жили мы в Крыму.
Зимой охотничьей командой было сделано несколько больших охот «загоном» в окрестностях Старого Крыма, из Симферополя приходила охотничья команда 51-го Литовского полка. Спектакли и вечера шли своим чередом. В Фео досии был открыт памятник императору Александру III как основателю порта и благосостояния города. У И. К. Айвазовского, на Масленице 1896 года, состоялся гранд-бал со спектаклем с пьеской «Жмурки», где я играл роль маркиза с тремя хорошенькими барышнями. В костюме маркиза я был снят, и фотография разошлась в большом количестве.
В апреле месяце я был опять командирован в Севастополь – возобновить разбивку лагеря и поставить палатки с постройкой необходимых кухонь и прочих хозяйственных построек. Мною было выполнено, и полк прибыл в лагерь Севастополя. Плохо было в Севастопольском лагере: воды мало, пыль известковая страшная, жара от скал Сарданавиной балки невыносимая; результаты: больных трахомой глаз более 500 человек, и от брюшного тифа умерло более 50 человек. Мы были страшно недовольны и вспоминали свой Феодосийский лагерь.
После лагерного сбора последовали маневры частями дивизии, применительно к Севастопольской кампании, в окрестностях Балаклавы.
Из выдающихся событий за время лагерей было торжество священного коронования их величеств. Празднества в Севастополе прошли блестяще, особенно красив был Черноморский флот. Невольно мне вспомнился 1894 год, 21 октября, 10 часов вечера, когда в феодосийском порту показался военный транспорт «Днестр», а через час я и еще пять офицеров получили [приказ] экстренно собраться и явиться на транспорт в 12 часов ночи для отправки в Ливадию, держать посты у гроба императора Александра III. В пять часов утра мы уже ехали по ялтинской набережной в Ливадию, с 9 часов стояли при гробе императора, и я тогда увидел всю семью. Трогательно было видеть императора в гробу, много видел неподдельных народных слез при прощании простого народа ночью в Ливадийском соборе. Перенос тела на крейсер «Память Меркурия» и его отплытие из ялтинского порта не поддаются описанию.