Страница 17 из 19
– Вы должны знать это лучше всякого другого, любезный кардинал, – вы так образованны!
– Ваше величество, вы очень милостивы ко мне! – отвечал кардинал с поклоном.
– Теперь, – попросил король после минутного молчания, – объясните мне, почему римского льва, при всей его кровожадности, никогда не беспокоили его враги?
– Государь, я отвечу вашему величеству словами самого Плутарха.
– Отвечайте, господин де Жуайез, отвечайте.
– Карбон, заклятый враг Суллы, часто говорил: «Мне приходится сражаться одновременно со львом и лисицей, которые живут в душе Суллы. Но лисица для меня гораздо опаснее».
– А-а… – Генрих задумался. – Лисица опаснее?
– По словам Плутарха, государь.
– Плутарх прав. Кстати о сражениях: получили ли вы известия от своего брата?
– От какого? Ваше величество знает – их четверо.
– От герцога д’Арка, от моего друга, разумеется.
– Нет еще, государь, не получал.
– Если бы только герцог Анжуйский, который до сих пор искусно разыгрывал роль лисицы, сумел сыграть и роль льва! – прибавил король.
Кардинал молчал: на этот раз Плутарх не мог помочь ему. Он, как хитрый придворный, боялся доставить неприятность королю, отзываясь хорошо о герцоге Анжуйском.
Генрих, видя, что кардинал безмолвен, вернулся к своим битвам с Мистером Лоу. Потом, сделав знак кардиналу остаться, встал, сменил обычную одежду на роскошную и перешел в свой кабинет, где его ожидал весь двор.
Придворные, как горцы, одарены особым свойством – предчувствовать приближение и конец бури: никто еще не видел и не слышал короля, а между тем все были настроены сообразно с обстоятельствами.
Обе королевы были, видимо, обеспокоены. Екатерина, бледная и тоскливая, расточала поклоны и говорила отрывисто и резко. Луиза де Водемон ничего не видела и не слышала. В иные минуты молодая женщина была близка к помешательству.
Король вошел. Все заметили живость его глаз и прекрасный цвет лица – он явно пребывал в хорошем расположении духа, что произвело на мрачные лица придворных действие, подобное тому, какое солнечный луч производит на пожелтевшие осенние листья. В ту же минуту все покрылось позолотой и пурпуром и засияло.
Генрих поцеловал руки матери и жены с такой галантностью, будто был только еще герцогом Анжуйским; наговорил множество комплиментов дамам, которые отвыкли уже от такой благосклонности, и даже сам предложил им сушеных плодов.
– Все боялись за ваше здоровье, сын мой. – Екатерина смотрела на короля с особенным вниманием, как бы стараясь увериться, что этот цвет лица не от румян, а это настроение не притворство.
– И все ошиблись, государыня, – отвечал король, – я никогда не чувствовал себя здоровее.
– Какому счастливому случаю, – спросила Екатерина с плохо скрываемым беспокойством, – обязаны вы этим улучшением здоровья?
– Тому, что много смеялся, – отвечал король.
Придворные переглянулись с удивлением, будто король сказал какую-то нелепость.
– Много смеялись? Вы можете много смеяться? Это доказывает, что вы счастливы. – Екатерина сохраняла свою строгую мину. – А что стало поводом для такого веселья?
– Надо вам сказать, матушка, что вчера вечером я ездил в Венсенский лес.
– Я знала это.
– А, вы знали?
– Да, сын мой, все, что вас касается, занимает меня; полагаю, что этим я не сказала вам ничего нового.
– Итак, я ездил в Венсенский лес; на обратном пути мои факельщики вдруг доносят мне, что на дороге сверкают мушкеты неприятельской армии.
– Неприятельская армия на Венсенской дороге?
– Да, матушка.
– Где же именно?
– Напротив пруда монастыря якобинцев, возле дома нашей доброй кузины.
– Возле дома герцогини де Монпансье? – вскрикнула Луиза де Водемон.
– Именно, возле Бель-Эзба. Я храбро приблизился, чтобы сразиться, и увидел…
– О боже мой, продолжайте, государь! – не выдержала королева – она и вправду встревожилась.
Екатерина ждала с тоской, но ни словом, ни жестом не обнаружила нетерпения.
– Я увидел целое аббатство монахов, которые отдали мне честь оружием, бывшим у них в руках, и притом с самыми воинственными восклицаниями.
Кардинал де Жуайез захохотал. Весь двор поспешил сделать то же.
– О! – воскликнул король. – Смейтесь, смейтесь – об этом долго еще будут говорить! У меня во Франции десять тысяч монахов, и в случае нужды я сделаю из них десять тысяч мушкетеров. Тогда я выпрошу у его наихристианнейшего величества особую должность – командира постриженных мушкетеров – и отдам ее вам, господин кардинал.
– Государь, я принимаю ее. Всякая служба у вас, государь, для меня приятна.
Во время разговора короля с кардиналом дамы, соблюдая этикет того времени, встали одна за другой и, поклонившись королю, оставили кабинет. Королева со своими фрейлинами последовала за ними. Одна королева-мать осталась: в необузданной радости Генриха она увидела тайну, которую ей хотелось разгадать.
– Ах, кардинал, – обратился вдруг король к прелату, который, видя желание королевы говорить с королем, приготовился уйти, – кстати, что сделалось с братом вашим, дю Бушажем?
– Не знаю, государь.
– Как – не знаете?
– Я почти не вижу его или, лучше сказать, вовсе не вижу.
– Я здесь, государь! – раздался из глубины кабинета тихий и печальный голос.
– Э, да вот он! – обрадовался Генрих. – Подойдите сюда, граф!
Молодой человек повиновался.
– Вы ли это? – Король воззрился на него с удивлением. – Клянусь честью, всякий скажет, что это не вы, а ваша тень!
– Государь, он много занимается… – пробормотал кардинал, сам изумленный переменой, произошедшей с братом всего за неделю. Дю Бушаж был бледен, как восковая статуя; шелк и кружево платья едва скрывали его худобу и истощение.
– Подойдите, молодой человек, поближе… вот так, – позвал король. – Благодарю вас, кардинал, за цитаты из Плутарха. В подобных случаях обещаю обращаться только к вам.
Кардинал понял, что король хочет остаться наедине с дю Бушажем, и удалился. Генрих обратил свой взор на мать, которая стояла неподвижно. В кабинете оставались только Екатерина, д’Эпернон, рассыпавшийся перед ней в любезностях, и дю Бушаж. У двери стоял Луаньяк, полупридворный-полусолдат, не обращая ни на что особенного внимания. Король сел и начал беседу с приблизившимся к нему дю Бушажем:
– Граф, зачем вы скрываетесь позади дам? Разве вы не знаете, что нам всегда приятно вас видеть?
– Государь, я не умею выразить всей моей благодарности. – Молодой человек почтительно поклонился.
– Итак, любезный граф, почему вас не видно больше в Лувре? Я жаловался на вас вашему брату, кардиналу, который своей ученостью превзошел мои ожидания.
– Если вы, ваше величество, не видели меня, так это потому, что не изволили никогда взглянуть в отдаленную часть этого кабинета. Всякий день я стою там в минуту вашего выхода. Я все так же присутствую при пробуждении вашего величества и почтительно приветствую вас, когда вы возвращаетесь из совета. Я не пропустил ни одного дня и никогда не пропущу, пока буду в состоянии ходить. Эта обязанность для меня священна.
– И это тебя так печалит? – дружески пошутил Генрих.
– О! Ваше величество не может так думать!
– Нет, ты и твой брат – вы оба любите меня.
– Государь!
– И я люблю вас. Кстати, знаешь ты, что я получил от твоего бедного брата письмо из Дьеппа?
– Нет, государь, я не знал.
– Но ты не знал также, что ему очень не хотелось ехать?
– Он признался мне, что с печалью покидает Париж.
– Да, но знаешь ли, что он мне сказал? Он сказал, что есть человек, который страдал бы гораздо сильнее, и что ты умер бы, если бы тебя услали куда-нибудь из Парижа.
– Может быть, государь.
– Он мне сказал также: «Когда он не сердится, он со мной откровенен». Он сказал, что ты даже ослушался бы меня. Может ли это быть?
– Ваше величество, вы вправе подумать, что я скорее умру, чем решусь не повиноваться.