Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 16 из 19



Тогда Шико – он один остался невредим – в мгновение ока спрыгнул на землю, бросился вперед и с такой скоростью стал вращать шпагой, что заставил отступить ближайших. Потом поднял Генриха, запутавшегося в сбруе, и подвел ему свою лошадь.

– Государь, будьте свидетелем перед королем Франции: я вынимал шпагу, но никого не коснулся ею!

Генрих привлек к себе Шико и обнял со слезами на глазах.

– Гром и молния! Ты будешь мой, Шико! Ты будешь жить и умрешь со мной, сын мой!

– Государь, я служу только моему королю! Увы, счастье ему изменяет! Но я останусь верен ему в беде, как в счастье. Позвольте мне служить ему и любить моего короля, пока он жив! Скоро я буду один у него – не отнимайте у него последнего слугу!

– Шико, я запомню ваше обещание, слышите? Вы для меня дороги и священны. После Генриха Французского ваш первый друг – Генрих Наваррский!

– Благодарю, государь, – просто отвечал Шико и почтительно поцеловал руку короля.

– Теперь вы видите, Кагор наш! Господин де Везен заставил нас перебить всех его солдат. Но я скорее подвергну гибели всех своих и погибну сам, чем отступлю!

Угрозу не пришлось осуществлять: войска под командой де Тюренна не щадили гарнизона; де Везена взяли в плен. Город сдался.

Генрих взял Шико за руку и привел в ближайший дом, изрешеченный пулями и служивший главной квартирой короля, и отдал ему письмо с поручением доставить королю французскому. Написанное под диктовку короля господином де Морне, оно было на дурном латинском языке и заканчивалось так: «Quod mihi dixisti, profuit multum. Cognosco meos devotos. Nosce tuos. Chicotus cоetera expediet».

В переводе это значило примерно следующее: «То, что Вы мне сообщили, послужило мне на пользу. Я знаю приверженных мне – узнавайте своих. Шико расскажет остальное».

– Теперь, друг Шико, – сказал Генрих, – обнимите меня, но остерегитесь замараться – я весь в крови, точно мясник! Я бы предложил вам что-нибудь, но вижу по вашим глазам, что вы не примете. Все же вот вам мое кольцо: я дарю вам его и более вас не удерживаю. Спешите во Францию! Вы будете иметь большой успех, рассказав, что видели.

Шико принял кольцо и уехал. Ему понадобилось целых три дня, чтобы убедить себя в том, что он видел все это не во сне и что, проснувшись, он не увидит сейчас окон своего домика, возле которого господин де Жуайез давал серенаду.

LVI

Что происходило в Париже примерно в то время, когда Шико въезжал в Нерак

Необходимость следить за нашим другом Шико до конца его посольской миссии удалила нас от Лувра. Однако несправедливо было бы забыть происшествие в Венсене и его последствия.

Король, так отважно прошедший через опасность, испытал волнение, которого не чужды самые храбрые, когда опасность уже миновала. В Лувр он приехал молчаливый и задумчивый, долее обыкновенного молился и, предавшись религиозным размышлениям, забыл поблагодарить предусмотрительных офицеров и преданных телохранителей, которые помогли ему миновать неизбежной гибели. Потом лег спать, удивив камердинеров тем, как быстро скинул платье: он будто спешил успокоиться, чтобы с большей ясностью собрать мысли на другой день.

Д’Эпернон, остававшийся в спальне короля дольше всех в надежде на благодарность, вышел от него в дурном расположении духа – надежды его были обмануты. Луаньяк, стоявший за дверями в ожидании приказаний д’Эпернона и не получив их, грубо обратился к Сорока пяти:

– Король не имеет в вас нужды, господа. Идите спать!

К двум часам всё в Лувре уснуло глубоким сном. Тайна происшествия была надежно сохранена, и никто не знал о случившемся. Добрые парижане храпели, не думая и не ожидая, что едва не стали свидетелями восшествия другой династии на французский престол.

Д’Эпернон, вместо того чтобы ездить по городу с тремя десятками всадников, как он имел обыкновение, последовал примеру своего августейшего повелителя и улегся спать, не сказав никому ни слова.

Один Луаньяк, которого даже разрушение мира не отвлекло бы от обязанностей, обошел все караулы швейцарской и французской гвардии, исполнявшие свою службу регулярно, но без особого рвения. Три небольших нарушения дисциплины были наказаны в эту ночь, как самые страшные преступления.

На следующий день Генрих – пробуждения его столько людей ждали с нетерпением, желая знать, чего ждать от короля и на что надеяться, – выпил четыре чашки бульона вместо обычных двух и приказал предупредить господ д’О и Виллекье, чтобы они явились в его опочивальню для составления нового указа по части финансов.

Королева получила позволение обедать одна, и на беспокойство ее о здоровье короля ей отвечали, что вечером его величество принимает придворных дам. Подобный же ответ дали дворянину, прибывшему от королевы-матери, – она два года назад удалилась в Суассон и оттуда ежедневно присылала осведомляться о здоровье сына.

Государственные мужи с беспокойством переглядывались: король был так рассеян, все их бесконечные вычисления не в силах были вызвать улыбки у его величества. Рассеянность королей, видимо, особенно неприятна государственным секретарям.



Зато Генрих увлеченнее обыкновенного играл с Мистером Лоу, вскрикивая каждый раз, когда животное сжимало его тонкие пальцы белыми зубами.

– Ах ты, бунтовщик! Кусаться?! Ай-ай! Негодный! Нападать на своего короля! – И, употребляя усилия, как Геркулес, сын Алкмены, для укрощения Немейского льва, Генрих укрощал это огромное чудовище (не больше кулака) и с удовольствием восклицал: – Побежден, Мистер Лоу! Побежден, бесчестный член Лиги Мистер Лоу! Побежден, побежден!

Вот все, что смогли уловить из бормотания Генриха господа д’О и Виллекье, великие дипломаты, от которых, по их убеждению, никакая человеческая тайна не ускользала.

Кроме этих воззваний к Мистеру Лоу, Генрих не произнес ни слова. Нужно было подписать что-нибудь – подписывал; выслушать – выслушивал, закрыв глаза; оставалось теряться в догадках – слушает он или спит?

Пробило три часа. Король велел позвать д’Эпернона. Ему отвечали, что герцог делает смотр легкой конницы. Он потребовал Луаньяка. Тот, как оказалось, в это время проверял приведенных из Лиможа лошадей. Все ожидали, что эта двойная неудача рассердит короля.

Ничуть не бывало: король даже начал насвистывать любимую охотничью песенку – признак полного довольства собой. Ясно было, что желание короля хранить полное молчание сменилось непреодолимой охотой говорить, и за неимением собеседника король разговаривал сам с собой. Он потребовал полдник и во время трапезы слушал чтение назидательных книг, которое прерывал вопросами вроде:

– Плутарх, кажется, описал жизнь Суллы?

Чтец, державший в руке какую-то священную книгу и прерванный таким безрассудным вопросом, обернулся к королю. Король повторил вопрос.

– Да, государь, – отвечал чтец.

– Помните вы то место, где историк рассказывает, как диктатор Сулла избежал смерти?

Чтец колебался.

– Не совсем, государь, – я давно не читал Плутарха.

В эту минуту возвестили о приходе его преосвященства кардинала де Жуайеза.

– А! – воскликнул король. – Кардинал – человек ученый. Он объяснит нам это.

– Государь, – кардинал, входя, услышал последние слова, – неужели я столь счастлив, что пришел кстати? В этом мире такое случается редко.

– По чести, так! Вы слышали мой вопрос?

– Ваше величество, вы спрашивали, кажется, как и в каком случае диктатор Сулла избежал смерти?

– Да! Можете вы мне ответить, господин кардинал?

– Ничего нет легче, государь.

– Тем лучше.

– Сулла, перебивший столько людей, государь, рисковал жизнью только в сражениях.

– Да, и в одном из этих сражений он, помнится, был близок к смерти. Возьмите Плутарха, любезный кардинал. Вот здесь он должен быть, в переводе Амио. Прочтите мне то место из жизни этого римлянина, где он благодаря быстроте своего белого коня спасся от копий врагов.

– Государь, для этого не стоит открывать Плутарха. Происшествие случилось в сражении между Телезерием-самнитом и Лампонием-луканцем.