Страница 14 из 32
– Аланд, конечно, приказал тебя во всем слушаться.
– Перестань. Ты сам напросился на то, чтобы он наговорил тебе не то, что ты хочешь. Поехали, Гейнц.
Пока Вебер на скорую руку пытался приготовить ужин, Гейнц заснул прямо в кресле, вид его был усталым и недовольным даже во сне. Вебер тоже решил, что выспится, последние дни до сна как-то не доходило.
Проснулся он оттого, что Гейнц, уже умытый и бодрый, расталкивал его на разминку. Шесть утра.
– Поехали к озеру, фенрих, можно было вчера и не уезжать, никакого смысла не было в нашем перемещении.
– Почему никакого – мы выполнили приказ Аланда, какой еще тебе нужен смысл?
– Здравый, фенрих. У Аланда тоже бывают с этим проблемы, он стареет, как бы он там ни хорохорился. Он сдает в последнее время просто на глазах.
– Перестань, Гейнц. Но я вижу, что у тебя хорошее настроение. Я рад.
– У меня ужасное настроение, фенрих, я даже утоплю тебя в озере.
– Тогда я и умываться не буду.
– Это рационально.
К их удивлению, ворота Корпуса были открыты, за воротами были посторонние люди, рабочие грузили строительные материалы.
– Видишь, Гейнцек, как хорошо, что мы уехали, нас хоть камнями не завалили.
– Аланд что-то строить собрался?
– Он говорил, что будет что-то достраивать.
– Даже к турнику не подойдешь.
– Он сказал здесь не появляться, пойдем к озеру, разомнемся вдали от посторонних глаз.
– И как долго все это будет длиться?
– Женщины вернутся, и для нас это будет знак к возвращению в Корпус.
– Идем, я не могу этого видеть. Я вообще перемен не люблю.
– А сам их просишь. Зачем тебе дальние гастроли? Рим сюда не приедет, да и Лондон вряд ли, для меня так и Мюнхен – у черта на рогах. Какая разница, где играть.
– Никакой, а вот без турника – проблемы. Еще подтянуться можно, если ветку покрепче отыскать, но всерьез не размяться.
С утра Гейнц был куда веселее и отправился на репетицию в довольно приподнятом состоянии духа.
Он приехал к одиннадцати, как договаривались, минут через десять подошел Ленц, четверть часа спустя подошел долгожданный пианист. Гейнц уже был вне себя от возмущения, что опоздание столь велико, а маэстро явно не торопился. Невысокий, жидкие, даже с виду как пух, мягкие волосы, узкое, тонкое лицо с узким носом, глаза карие, но светлые, водянистые, и заранее надменная улыбка-усмешка на тонких губах.
– Доброе утро, это с вами я играю, господин офицер?
Мундир Гейнца был поводом для иронии, а извиняться за опоздание пианист не собирался. Ленц, чувствуя недоброе в пристальном взгляде Гейнца, повел их в свободный класс.
– Что играем? – продолжал беседу пианист.
– Завтра концерт, и вы не в курсе, что вы играете? – уточнил Гейнц.
– Мне все равно, – продолжая беспечно, весело улыбаться, пожал тот плечами.
– Гейнц, Клаус – профессионал, он сыграет все что угодно, – попытался сбить напряжение Гейнца Ленц.
– Сонаты Генделя, – ответил Гейнц Клаусу.
– Клавир принесли?
– Это не совсем клавир, Клаус, это написано для двух инструментов, оба инструмента важны.
– Это понятно.
Гейнц протянул ему ноты, тот зачем-то повертел их, полистал и опять спросил:
– Что играем?
– Генделя, – повторил подчеркнуто сдержанно Гейнц.
– Ясно, какие номера?
Гейнц назвал номера сонат, раскрыл скрипку, тронул рояль, поморщился на опущенный строй.
– Здесь будем играть?
– Нет, в зале.
– Там нельзя сыграться?
– Там занято.
– Господин Ленц, здесь рояль опущен почти на полтона.
– Так вы подстройтесь, – посоветовал Клаус.
– Для вас не принципиально – ля это или уже почти соль-диез?
– Играть приходится на любых инструментах. Вы готовы?
– Господин Ленц? Вы уверены, что вы хотите, чтобы я здесь играл?
– Гейнц, подстрой скрипку.
– Это скрипка Аланда. Я не могу заставлять инструмент играть фальшиво. Будем играть в другой тональности?
– Гейнц, брось аландовские фокусы. На это тут никто не обращает внимания. Подстрой скрипку.
– Под фальшивый рояль… Где зал, в котором мы будем играть?
– Первая дверь за лестницей на этом этаже.
Гейнц вышел и вернулся возмущенный еще больше.
– Зал пуст, и, как ни странно, рояль там прилично настроен. Идемте туда.
– Гейнц, там с одиннадцати тоже какая-то репетиция.
– Значит, у них одиннадцать так и не настало, хотя уже половина двенадцатого, или там уже все закончилось.
Гейнц пошел в зал, Ленц, переглядываясь с Венцелем, пошли за ним.
Венцель сел за рояль, подпер щеку ладонью, глядя на Гейнца почти с состраданием. Видя, что Гейнц готов, Венцель, наконец, открыл ноты, прищурился, вглядываясь в них, взял какие-то пробные звуки и опять посмотрел на Гейнца.
– Готовы? Я начал, – сообщил он.
Он начал и при этом что-то спросил у Ленца о какой-то ученице, Ленц отвечал ему. Игра сама по себе – разговор сам по себе. Гейнц так и не поднял скрипку на плечо.
– Вы пропустили свой такт, – напомнил Венцель. – Еще раз? Возьмите ноты, господин скрипач, раз забываете.
Разговор Ленца и Венцеля возобновился. Переиграв пару нот, неверно взятых, Венцель снова дошел до четвертого такта и посмотрел на Гейнца с недоумением.
– Вы вступаете… И…
У Гейнца темнело в глазах.
– Я знаю, где я вступаю, ты замолчать не можешь?
– Вам это мешает? Мы же просто сыгрываемся…
– Венцель, рот закрой, начни сначала и попади хоть раз по всем нотам.
– Я не понял, – улыбка Клауса Венцеля стала остро недоумевающей. – Что за тон? Ты не на плацу, солдафон, я пианист, а не ефрейтор, чтобы ты повышал на меня голос. Я понятия не имею, почему я вообще должен с тобой играть? Ты и скрипку в руках держать не умеешь, папочке-генералу захотелось тебя потешить?
– Я переломаю тебе все твои щупальца, Венцель, если ты еще хоть раз сыграешь мимо, – сказал Гейнц. – Тебе в ноты и на клавиатуру надо смотреть, не отрываясь, до расходящегося косоглазия, раз с листа играть не умеешь, а дома Бог часу не дал выучить.
Венцель оскорблено поднялся из-за рояля.
– Сядь, – приказал ему Гейнц. – Замри и слушай, господин Ленц, не отвлекайте этого косорукого недоумка, если не хотите, чтобы он вышел отсюда через окно. Тебе никогда не говорили, Венцель, что это вообще исполнялось на клавесине? И играть ты будешь завтра на клавесине. Господин Ленц, я свой привезы, думал. Что у вас есть. Тут и в помине нет того, что ты играешь, Венцель. Пиано и форте у тебя – перекличка и отражения, они отражаются друг в друге. Крещендо и диминуэндо – у тебя нет вообще. Ты всегда здесь и сейчас. Можешь звучать, можешь себе самому откликаться. Движение, динамика – у меня, ты земля и небо, а облако – это я.
– Он бредит? – ошалело оглянулся на Ленца Венцель.
– Господин Ленц, подержите, пожалуйста, мою скрипку.
Гейнц отдал скрипку, переместил Венцеля за шиворот на соседний табурет и сел к инструменту.
– Смотри, слушай и запоминай.
Венцель хотел встать, но Гейнц начал играть его партию, и он обреченно плюхнулся на табурет.
– Ты понимаешь, о чем я с тобой говорю? – уточнил Гейнц.
– Да, я понимаю…Я как-то не обращал внимания, – без прежнего гонора ответил Венцель. Он попытался заиграть еще раз и сам остановился.
– Нет, у вас как-то иначе все это звучит, я не понимаю, почему, – безнадежно оборонялся Венцель. – Может, мы еще раз начнем, господин скрипач?
– Меня зовут Гейнц Хорн.
– Как Гейнц Хорн? Это вы Гейнц Хорн? Вы друг господина Вебера?
– Я друг господина Вебера.
– Черт, как же я не подумал… Аланд… Ну конечно, стал бы он еще за кого-то просить. Он не сказал, с кем играть… Господин Ленц, но вы-то что, не могли мне об этом сказать? Вы же знали…
– Ты не спрашивал. Мог бы, конечно, в ноты взглянуть, Клаус. Дело не в сложности нотного текста, а в том, чтобы эту музыку осмыслить.
– Господин Хорн, ваш генерал попросил меня две недели назад, чтобы я сыграл на концерте с одним скрипачом Генделя, он мне заплатил, но я не думал, что играть надо с кем-то из звездных, думал, нужен концертмейстер, поиграть, знать не знал, что концерт с вами.