Теория квантовых состояний

Потом я переключился на Никанор Никанорыча. Нет, мы не разговаривали. Или, если разговаривали, это не было вербальным общением. Я осознал его, почувствовал своей неотъемлемой частью, словно лимфатическая или иммунная система, охраняющая организм. В точности, как секунду назад своих близких, я процеживал его, просматривал снаружи и изнутри, его необъятный колоссальный опыт, формирующий поведение и эмоции. Это великолепное, в человеческих терминах совершенное и самостоятельное естество изощренно служило обозначенной цели — защитить и подготовиться к переходу. Я чувствовал мотив, правило, по которому производился выбор, почему пал он на меня, и на цепочку предварявших меня людей. Помимо выдающегося достижения, в сфере естественной или нравственной науки, имела значения определенная пропорция рационального и морального. Реакция на свою и чужую боль, решения и поступки, каждый из которых оценивали Мойры и, конечно, отчаяние, гробовое и беспросветное, как обязательное условие.

Все сделалось мелким. Россыпи людей, жизней, опыт, который словно идеально индексированная база данных немедленно возвращала мне воспоминания и обретенные знания всего, до чего мог я дотянуться. А я не умел даже почувствовать границ своего восприятия, целая планета показалась мне песчинкой в масштабах поля моего зрения. Прежние заботы и мысли растворялись, исчезали, они были молекулами, квантами в макромире и новых моих категориях. Я будто соткан был из этих точек, толик знаний, линий вероятностей, и теперь, собравшись, составляя новое неизмеримое качество, совершеннейше готовое, чтобы завершить очередной свой цикл. Судьбы людей, обществ, их страдания, мельтешение остались далеко позади. Абсолютнейше никакого дела не было мне до них, до отдельной личности, жизни, кванта, кварка, этой никчемной пыли. Весомой была лишь идея целесообразности и развития. Молекулы, атомы, частицы ядра, составляющие меня; страны и судьбы людей, молитвы и чаянья их, слезы и надежды были так же далеки от меня, как цели микроба от взрыва сверхновой. Сама идея катаклизма казалась мне теперь мизерной, ничтожной, пшиком, который не замечу я. Мгновенный конец, преобразование, чтобы снова рассыпаться мириадами носителей разума и начать новую итерацию, новую программу. Стал ли я тем самым ребенком? Или богом?

Ничего из того, что я обозревал не было статичным. Каждую частицу, планету, жизнь опоясывали вероятности, потенциальные спины, моменты и направления, и каждую из них я умел проследить, увидеть немедленный ненаступивший еще результат. Само время перестало быть незыблемой прямой, обратившись гибкой, подвижной протяженностью. Я видел как бегут по ней сверкая искры квантов, песчинок, судеб, подвластные моей воле, прогибающиеся под ней.

Вероятности, высокие, низкие, я лицезрел их, чувствовал. Подобно кубитам моей сети они разбегались, чтобы лишь одна из них сработала в привычном пространстве времени. А я подобно функции моей времени перебирал их, выбирая ту самую, невесомую ли, низкую или высокую. Выбор вероятностей, состояния кубитов, функция времени. Квантовая нейронная сеть? Вслед за этим случайным воспоминанием, словно с занесенного илом дна, за узелок старой, забытой лески, потянулась, поволоклась и стала выпрастываться, выползать на поверхность моя, Борис Петровича Чебышева жизнь. Детство, кособокое, отверженное, среди многоэтажек, строек и агрессивных школ, взросление, среди невостребованности и загнанности, студенчество, знакомства, затворничество и нейронная сеть, вот она - нейронная сеть, такая понятная, удобная для того, чтобы прятаться за ней от всего остального. Передо мной развернулась временная плоскость на которой как на карте расположились точки, связи и вероятности моей жизни, с комнатой в коммуналке и скрипучей подъездной дверью, с проходной закрытого предприятия и ветошью фрезерного станка, с поездкой в гремящем трамвае с трехкопеечным билетом прочь навсегда из старого микрорайона, с первой встречей с Катей в удаленном крыле вечернего отделения, с крайним столом в читальном зале, вокруг которого усаживались мы с Колей и Айдаром, и поцелуем с Машей на мерзлой улице.

Я был выше всего этого, на недостижимой высоте, абсолютнейше безразличный к эпизодам и вехам, оставившим глубокие рытвины в душе моей, привлеченный лишь некоторой отдаленной схожестью этого квантового временного поля с работой моей функции времени. Именно так задумывался алгоритм, умеющий выстроить картину на основе временной метки, а потом перемещаться взад и вперед по временной шкале выбирая нужные состояния кубитов. Умная квантовая сеть, необъяснимо приблизившаяся к тому, что осязал я теперь новыми нечеловеческими чувствами, эти игры, сплетения вероятностей, выбор из множества возможных вариантов.

Я увидел себя на кухне с Никанор Никанорычем, вернее с чем-то безымянным, только представлявшимся нелепым этим именем, на деле являвшемся неотъемлемой частью большего, лишь частично очеловеченным. Начиная с этой временной отметки разновероятные мои линии смыкались, вели к смерти от деменции. Вариаций практически не было, будущее можно было считать детерминированным, определенным. Так работал разумный, целесообразный и безразличный механизм защиты. Что-то всколыхнулось во мне, чувства мои, отчаяние плеснулись наружу; я вновь ощутил свои связи - с мамой, отцом, со спящей в соседней комнате заплаканной Машей, с университетом и даже министерством образования с его улыбчивым Степан Анатольичем в толстостенном подвале.

Словно очнувшись ото сна, я почувствовал себя собой, ощутил жесткость подоконника под затекшим задом, болезненное тянущее ощущение в стопе. Поймал взгляд Никанор Никанорыча, настороженный, без тени привычной лыбистости. Нейронная сеть выдернула меня, связала с прежним мной, вытащила из других, космических ощущений. Беспристрастная целесообразность отступила.