Страница 287 из 291
- Цепочка умозаключений впечатляющая, - хвалил меня тем временем Никанор Никанорыч, - И давайте исходить из того, что знаете вы о смерти весьма немного. Ведь то, что называем мы смертью, является лишь некоторой сменой формы, я не полезу сейчас даже в генетику, где множество эволюционных теорий неоднократно уже теоретизировали на тему того, что смена формы, новое рождение с унаследованием генов, гораздо выгоднее бессмертного организма с заданной пачкой генов, ибо бессмертие противоречит идее развития. Говоря о смерти, или катаклизме, данная интерпретация как нельзя к месту.
Итак, целью плана был катаклизм, или смерть, или перерождение, как жеманно величал его Никанор Никанорыч, человечества? Снова почувствовал я шевеление волос на затылке, как некоторое послевкусие от запредельного уровня абстракции. Но странное дело, ощущения эти больше не подавляли меня, не пугали. Туман рассеивался, и под трепетным вниманием подвижного и неуклюжего моего собеседника приходило понимание.
Человечество, этот гигантский совокупный организм или бог, познавало себя через мириады мелких, полных животных страстей и инстинктов, но еще и самоподобных инструментов познания, носителей разума, субъектов научного и нравственного развития, - животное-человека. Это познание циклопического, космического уровня было процессом долгим, полным успехов и разочарований, катастроф, катаклизмов, смертей, надежд и открытий. Процесс настолько долгий, что не установлен заранее его срок, определены только весьма специфические механизмы самозащиты, чтобы не низвел он себя раньше времени, не отбросил назад. Этим механизмом выступали новые мои знакомые, пристально и ответственно следящие за ребенком, бегущим по лесной тропе, не давая ему оступиться, двигая его к заданной цели — катаклизму или смерти, к логическому завершению цикла «программы», к смене формы.
«Так?» - спросил я у Никанор Никанорыча одними глазами.
Он беззвучно похлопал мне одними пальцами рук.
- И теперь главный вопрос, Борис Петрович. Прошу!
- Когда же наступит конец? - сказал я вслух. - Или же кто принимает решение о наступлении конца?
В этот раз Никанор Никанорыч не ответил. Улыбка на лице его разгладилась и я узнал этот взгляд. Тот самый, которым обжег он меня в преподавательской нашего седьмого здания, перед тем, как показать первую ступень. Только теперь его взгляд не пугал меня, напротив, он продолжал открывать во мне новые ощущения, понимание и смыслы.
Я?! Персонификация, абстрактный арбитр, всевидящее око. Мысль эта только вначале отозвалась удивлением во мне. И вот уже пропало удивление, напротив мне было даже забавно, что масштаб этот так пугал меня вначале. Я видел уже, понимал, как действует защитный механизм. Персонифицированный в трех непохожих формах: насмешливом и несуразном Никанор Никанорыче, язвительном и страшном Азаре, прекрасной и острейше рациональной Лилиане, механизм не только защищает, но еще и слушает, ищет. Среди мириад искр, организмов, людей, находит того, кто в определенный момент, может обернуться назад, без эмоций, с должной долей ответственности и разума, и принять решение, грозящее обернуться величайшим катаклизмом.
- Ну-ну, давайте не драматизировать, - слышал я пояснение Никанор Никанорыча. - Ведь все это иначе, неощутимо, мгновенная вспышка и р-раз, эта форма — он развел руками в мятых рукавах ударивши о холодильник, - закончит свое существование, с тем чтобы началась другая. Это не больно и не печально. Весь накопленный багаж сохранится...
Я вспомнил рассказ Лилианы о контактах с высокоморальными, учительствующими людьми, такими как исторический Иисус. Вовсе не угрозу пытался устранить тогда Азар, во время канонической «встречи в пустыне». А предлагал ему точно такой же выбор, весьма бинарный. Решить, что развития этой формы достаточно, программу можно закрыть для новой. Либо же отказаться, счесть что не выучились мы еще, и привести свой лабиринт вероятностей к мученической смерти.
Но я, почему я? Чебышев Борис, со страхами, странностями, вовсе не положительный герой, не имеющий за душой ничего кроме хитроумной научной выдумки и библиотеки прочитанных книг. Разве можно сравнивать меня с высоконравственными прототипами прошлого. Почему решение принимает не аскет или йог, или другой опытный мудрец.
Самоощущение мое неуловимо менялось. Ускользали, истончались ощущения Чебышева Бориса Петровича, в трико на голое тело и ногой в гипсе, облокотившегося на подоконник у раззанавешенного окна. Кухня, улица за спиной, стены вокруг перестали быть твердыми, осязаемыми, сделавшись зыбкими, прозрачными. Я уже не понимал вижу ли я всю эту окружающую действительность или воспринимаю ее иначе, не пятью обыкновенными чувствами. Едва обращая на что-то внимание я чувствовал его целиком, снаружи и изнутри, вывернутым наизнанку. Эта новая форма мироощущения, существующая будто отдельно от меня, боролась во мне с моей самостью, с тем, что должен был вытереть Альцгеймер.
Я видел как от прежнего меня, Чебышева Бориса, разбегаются нити, связи мои и поступки. Проследив за одной из них я увидел отца, сидящего на диване, со столь знакомой мне убежденностью отдающего команды подрастающему второму сыну. Почувствовал логику его рассуждений, особый багаж, детство с суровым пьющим отцом, моим дедом, и бессловесной покорной матерью, которые через шрамы, слезы кроили его таким: резким, упрямым, негибким. Пробежав по другой нити я увидел маму с ее полной бытовых забот жизнью, мыслями о себе и Аленке, скособоченный опыт, с сильной, подавляющей матерью и взрывным отцом, от которых вынесла она специфическое, податливо-истерическое отношение к семейной жизни. Я разглядел спящую Машу, отозвавшуюся во мне эхом исчезающей нежности, увидел эмоциональный ее разговор с лысеющим интеллигентным отцом, прежнюю ее историю с перепиской и заграничным ухажером, приехавшем забирать ее в родной город. Знания, страхи, девчоночий детский опыт, обиды.