Страница 26 из 38
— Ну, эта дверь всегда была здесь, а я рос непоседливым ребёнком. Санс частенько уходил из дома, и, когда мне становилось скучно, я следил за ним — так и узнал. Он хорошо её спрятал, ничего не скажешь, — Папирус торжествующе улыбается, когда замок, наконец, щёлкает, — но вряд ли можно скрыть что-то от Великого Папируса. Так что я в курсе, что в доме есть комната, которую он прячет, но, честно говоря, не знаю, что там.
— Не похоже на тебя, — вырывается у Флауи. Дверь распахивается, обнажая тёмную, уходящую вниз лестницу, на которую Папирус ступает немного опасливо. — В смысле, не в твоём характере оставлять что-то на самотёк.
— Это было его место, — ступеньки немного скользят, и скелет держится за стену одной рукой, медленно передвигая ноги. Подвал не очень глубокий, он видит внизу следующую дверь, но до неё нужно преодолеть множество мелких ступенек. — Никто во всём Подземелье о нём не знает. Я решил, что раз Санс молчит, то не стоит давить. Мне было достаточно того, что есть место, где он в порядке, вот и всё.
— Но ты всё-таки сделал второй ключ.
— Одолжил на время, — лёгкая улыбка проскальзывает на его лице. — На всякий случай. Видимо, не зря?
— Видимо, — подтверждает Флауи. — И, хотя такой поступок нельзя считать особенно тактичным, ты меня удивил. Кажется, Санс многого о тебе не знал.
— Так и есть.
Лестница остаётся позади. Вторая дверь поддаётся лёгкому нажатию и открывается совершенно беззвучно; Папирус шагает во тьму, слыша, как позади легонько щёлкает замок. Пару секунд он безуспешно пытается найти выключатель, как вдруг что-то мягко гудит, и помещение медленно освещается загорающимися лампами.
Это его место. Папирус чувствует себя так, словно снова впервые прикоснулся к обнажённой душе брата: это его комната, его настоящая комната. Место, больше похожее на ванную: покрытые плитками пол и стены, абсолютно белого цвета, мощные лампы, заливающие всё ярким светом. У правой стены стоит стол, заваленный какими-то бумагами, в самой стене Папирус замечает несколько встроенных ящиков, почти наверняка запертых на ключ. У левой стены громоздится что-то большое, накрытое плотной тканью, и почему-то он уверен, что Флауи привёл его сюда из-за этого.
— Это его лаборатория, — говорит цветок. — Ты же знаешь, что Санс неплохо разбирался... разбирается во всей этой научной ерунде? Всякие книжки по физике в его комнате наверняка наводили на мысли.
— Я знаю лишь, что им с Альфис есть о чём поговорить, — неловко хмыкает Папирус, подходя к столу и беря одну из бумажек наугад. На одной её стороне написаны странные символы, непохожие ни на один язык; на другой красуется скачущий почерк, которым его брат обычно оставлял послания на стикерах. Папирус испытывает странную ностальгию, глядя на эти буквы, но всё равно плохо разбирает слова.
— Уже неплохо, — Флауи спрыгивает на стол и торопливо начинает искать что-то, не переставая говорить. — Кстати об Альфис. Санс ходил к ней спрашивать о цветах — ты в курсе, — но также было кое-что ещё. Он не сказал никому из нас, но мы с Альфис, вроде как, довольно хорошо знакомы, так что она проболталась мне. Есть вещь, которую Санс очень хотел починить, и потому попросил Альфис помочь.
— Что за вещь? — напряжённо спрашивает Папирус. — Ты об этой...
— Да, об этой! — торжествующе восклицает Флауи, выдвигая ящик и обнаруживая там искомое: потрёпанную тетрадь, которую он кидает на стол. — Послушай, Папирус. То, что я тебе рассказал — о цветах, о решимости — это лишь начало. Существует много того, о чём ты и понятия не имеешь, но так уж вышло, что твой брат непосредственно касается всех странностей Подземелья уже много лет. Взгляни-ка.
Папирус послушно берёт журнал, пролистывая страницы. В начале они покрыты теми же символами, что он видел на случайной бумаге, но затем периодически появляется знакомый почерк; самые последние страницы полностью написаны рукой брата, и все они повторяют одну и ту же фразу.
Папирус щурится, вчитываясь.
— «Энергии не хватает». Что это значит?
Вместо ответа Флауи стремительно перемещается к покрытому тканью предмету и сдёргивает покрывало. Над ним автоматически загорается ещё один светильник, и Папирус с удивлением рассматривает странное устройство, холодно поблескивающее металлом. Флауи нажимает кнопку на табло, и то загорается мягким синим светом.
Папирус осторожно дотрагивается до него; поверхность отзывается глухим стуком. Табло пусто, и никаких надписей там нет. Он пробегается пальцами по корпусу машины, находя слева длинный рычаг; его рукоять затёрта, словно кто-то множество раз нажимал на него в попытках чего-то достичь.
— Это та вещь, которую брат хотел починить? — задумчиво обращается он к цветку. — Но что это? Санс не оставил никаких инструкций или ещё чего...
— Только журнал, — вздыхает Флауи. — Да и зачем нам инструкции? Всё, что нужно, я расскажу тебе сам.
— Порой мне кажется, что ты знаешь слишком уж много для обычного цветка.
— Так уж сложилось, — невесело усмехается Флауи. — Я вижу больше, чем остальные.
Папирус пристально глядит на него несколько секунд, прежде чем отойти от устройства и устало опуститься на стул. Почему-то его снова охватывает беспричинная меланхолия — накатывает волнами всякий раз, как он замечает мелкие детали, наводящие на мысли о брате. Его корявый почерк, выброшенная в урну бутылка из-под горчицы, свисающая из ящика тонкая цепочка... Взгляд цепляется за неё, и Папирус дотягивается до одной из ручек в стене — они расположены низко, чтобы Сансу было удобно. Почему-то он уверен, что ящик должен быть заперт, но тот легко поддаётся и выдвигается с еле слышным скрипом. Папирус тянет за цепочку, вытаскивая наружу медальон-звезду; Флауи, уже оказавшийся рядом, с любопытством смотрит на мерцающее золото в его ладони.
— Так у него есть ещё одна.
— Это моя, — тяжело произносит Папирус, взвешивая в руке медальон. Острые края царапают кости. — Санс купил две подвески, когда я был совсем маленьким. Мы тогда неплохо ладили.
— Он никогда не рассказывал.
— Не сомневаюсь, — он не сдерживает кривую ухмылку. — Я всё равно перестал её носить, когда... ну, когда вырос и понял, что брата нужно защищать от всего на свете. Я не хотел, чтобы другие монстры поняли, как я к нему отношусь, поэтому сделал всё возможное, чтобы внешне нас не связывали любые сентиментальные мелочи.
— Но Санс носил её, — осторожно замечает Флауи.
— Да, она ему нравилась. Я знал, что наверняка делаю ему больно, но так было необходимо, — Папирус расправляет цепочку, перебирая звенья. — По-хорошему, стоило бы её выбросить, но у меня рука не поднялась, и я оставил безделушку в гостиной. Потом она исчезла. Ясное дело, Санс забрал подвеску, но, честно говоря, я не думал, что он действительно её сохранит.
— Почему нет?
— Потому что ты не видел его лица, когда я впервые показался без неё, — усмехается Папирус. — Знаешь, было много моментов, когда мы ссорились, дрались, игнорировали друг друга, но тот, самый первый... почему-то именно за него мне безумно жаль.
Звезда кажется ужасно холодной, когда он надевает её на шею, но это ощущение знакомо. Папирус не уверен, имеет ли он право снова носить подвеску, но прямо сейчас это единственное, что он по-настоящему хочет.
— Я не видел, каким он был, когда это произошло, но... — Флауи подбирает слова так, будто действительно боится ранить Папируса. — Я видел тебя, когда он вернулся домой. И я достаточно разбираюсь в эмоциях, чтобы сказать: тебя тоже задело, что он отдал звезду Фриск.
— Это всего лишь вещь, в любом случае, — Папирус зачем-то пытается улыбнуться. — Теперь уже не важно.
Тяжесть на шее быстро становится привычной; она успокаивает. Прямо сейчас Папирусу действительно всё равно, что случилось со второй звездой: какая разница, кому брат её отдал, если он сам больше не может её носить.
— Ты прав, — соглашается Флауи. — Думаю, нужно вернуться к более важным вещам.