Страница 12 из 18
Петербургский эгофутуризм, как мы видим, в корне эготичен и теософичен, в созидании ритма и слова идет по следам символизма, с уклонами в безумие и первобытность (Игнатьев, Гнедов), творческая работа его направлена к возрождению заветов декадентства и к интуитивизму в литературе и критике…
VII
В то время, как петербургские эгофутуристы не отрицают своей зависимости от символистов, – Александр Кручёных в своих критических статьях и «манифестах» объявил открытую войну символизму. В своей статье: «Новые пути слова», он заявляет: «прежде были жалкие попытки рабской мысли воссоздать свой быт, философию и психологию (что называлось романами, повестями, поэмами и пр.), были стишки для всякого домашнего и семейного употребления, но искусства слова не было». Кручёных громогласно заявляет, что «слово шире смысла». Его война имеет целью отринуть в художественном произведении не только смысл, но даже всякий намёк на него, по его мнению, литература до сих пор занималась праздным делом, всякими не относящимися к чистому искусству проблемами, больше думали о разных вопросах духа, чем о стилистике и рифмотворчестве, и это привело к тому, что «Пушкин ниже Третьяковского, как поэт, Лермонтов обезобразил русскую поэзию, внесши в неё этого смрадного покойника и щеголя в лазури, а Достоевский в своём дерзании посягнул лишь на запятую и мягкий знак… Взвесив все эти соображения, Кручёных снова повторяет, что остается только одно: «сбросить Пушкина, Толстого, Достоевского и проч. с парохода современности, чтобы не отравляли воздух!..» Нужно сжечь всю русскую литературу, кроме былин и «Слова о полку Игореве» и начинать создавать новый язык, слова и грамматические правила. Нужно жить словом как таковым, вне слова нет жизни!.. Кручёных не заставляет долго ждать, он вместе с разрушительной работой занимается созиданием, он уже написал несколько стихотворений на своём собственном языке. Одно из них, по словам самого автора, более национально и гениально, чем вся поэзия Пушкина и звучит так:
Во всех этих замечательных стихотворениях нет ни капли смысла, но это именно входит в задачу Кручёных, так как обыкновенный, логический смысл ему совершенно не нужен. Он открыл новую истину, что «неправильное построение предложений (со стороны мысли и гранесловия) даёт движение и новое восприятие мира, и обратно – движение и изменение психики рождают странные, «бессмысленные сочетания слов и букв».
«Поэтому – продолжает Кручёных – мы расшатали грамматику и синтаксис, мы узнали, что для изображения головокружительной современной жизни и еще более стремительной будущей – надо по новому сочетать слова, и чем больше беспорядка мы внесем в построение предложений, тем лучше».
Творчество должно видеть мир с конца, должно научиться постигать объект интуитивно, насквозь, и достигать его не тремя измерениями, а четырьмя, шестью и более, нужно, уничтожить бывшие до сих пор в употреблении слова и выдумывать новые, чисто русские, например, вместо слова университет – «всеучебище», вместо слова морг – «трупарня», и т. д. Хотя Кручёных и критикует итальянских футуристов, упрекая их в шарлатанстве и пустозвонстве, а о себе и о своих товарищах говорит: – «мы торжественны», это только наивное игнорирование своей собственной несерьёзности. Именно в нём много неприятной игривости и школьничества, больше, чем у других футуристов, а его стихи производят впечатление какого-то бесцеремонного вздора… Кроме того, нужно заметить, что и сам Кручёных так же, как его противники – эгофутуристы – воспринял относительно культа слова, как такового метод все того же Малларме, у которого также слово постепенно изгнало из его стихов чувство, идею, логику и синтаксис. Но Малларме был талантлив, и в его заумном творчестве был вкус, была красота, было уважение к чуду словотворчества, а у Кручёных, Хлебникова и Маяковского кроме самоуверенности и желания поиздеваться над читателем ничего нет. В своем отношении к символизму Кручёных напоминает акмеистов. Мотивы отрицания символизма и у Кручёных и у акмеистов одни и те же, но акмеисты, если станут последовательными, должны прийти к самому обнаженному и мертвому реализму, путь же Кручёных и Маяковского приведет их к нарциссическому парнассизму и бессмысленному жонглерству словами. Кручёных и его сотрудники – самое радикальное направление в футуризме, это гасители духа в творчестве, это крайние анархисты в искусстве. Впрочем даже товарищи Кручёных по сборникам неотделимы от духа символизма, так Лившиц говорит, что сущность футуризма «не ограничивается словотворчеством, что это лишь средство преходящего сегодня» («Дохлая луна»), а у Хлебникова представление о числах чисто символического характера, напоминающее Метерлинка (там же)[45]
Кручёных является выразителем группы так называемых кубофутуристов или «гилейцем» (издательство «Гилея»). К ней примыкают: Бурлюки, Хлебников, Маяковский, Кандинский, Лившиц. Это направление преследует задачи собственно западного футуризма и усердно повторяет возгласы Маринетти и его друзей. Это они заявили о необходимости сбросить с парохода современности Толстого, Достоевского и Пушкина. Они же приглашают бойкотировать «парфюмерный блуд Бальмонта», «бумажные латы воина Брюсова», «грязную слизь книг Леонида Андреева», это в их словаре вы найдёте такие эпитеты: «Пушкин – прославленный пошляк», «Чайковский – любимец писарей и кухарок»… Но они идут ещё дальше: они ненавидят не только стариков, но также и своих соратников, они называют эгофутуристов «эгоблудистами», a московских «мезонинистов» – птюшистами, вообще проявляют крайнюю нетерпимость к своему же направлению. Они заявляют: «только мы – лицо нашего времени». Они унаследовали от западных футуристов ненависть к женщине, а также к мировым гениям в искусстве. «Не посещайте музеев, – взывают они – ибо это испортит ваш вкус». «Отвергнем вчерашний день, его не было!» – говорят кубофутуристы. Особенно усердствует в этом отношении тот же Кручёных. Он является самым геростратным из геростратствующих. Антифеминизм его беспощаден. «Из неумолимого презрения к женщине и к детям» – говорит он – «в нашем языке будет только мужской род». Но он сам же себе противоречит, так как некоторые собственные его стихи воспевают безумную любовь к женщине. Как например:
Вместо выставок картин, кубофутуристы рекомендуют «открыть музей народных вывесок и лубков», чувствуется также презрение к труду в искусстве, Кручёных советует поэтам писать на своих книгах: «прочитав, разорви!»… Сочинения Кручёных и его сподвижников без комментариев необъяснимы. Их творчество всецело и вполне «заумно». «Наша будетлянская книга (“Трое”)[47] имеет несколько кож, как трудно будет грызть нас!» – радуется Кручёных. Блестящую, хотя и не лишенную иронии, характеристику кубофутуристов дал К. Чуковский. Его теория, что «гилейцы», или кубофутуристы являются наследниками русского нигилизма – вполне разделяется мной. Их бунт, бунт литераторов против литературы – мне очень близок, по моему мнению, – в этом бунте даже есть что-то надрывное, но опять повторяю – та заметная примесь гаерства, которая наблюдается у некоторых кубофутуристов, – пачкает дух их бунтарского творчества, и последний не рвётся к небу, как подобает футуризму, а бессильно опускается в болото… Бесспорно, между ними наиболее смел и искренен всё тот же Алекс. Кручёных[48], он идет напролом настоящим «боксом», но его бунт лишён духовного благородства, которое присуще и Маринетти. Влияние последнего на А. Кручёных не подлежит сомнению. Грамоты Крученых («Слово, как таковое», «Декларация слова» и др.), являются только слабой копией манифестов Маринетти. (Последний за год до «декларации» Кручёных требовал в своём замечательном манифесте упразднения психологии в литературе и призывал уничтожить синтаксис и знаки препинания)… Из поэтов «Гилейцев» меня поразил Давид Бурлюк. Кроме несомненного таланта, в нём есть нечто, что слишком много говорит моим личным настроениям и симпатиям, вот почему не могу не отметить этого оригинального поэта – мыслителя в футуризме… Какая тяжелая, огрубевшая в тупом проклятии – усталость дышит в этих стихах и как много в них отвращения к жизни и тюремности!.. Как тускло, как безотрадно и горько воспринимается им мир и какая каменная скорбь в этом понятии – «жить!» Солнце у него – каторжник, небо – труп, а звезды – «черви, пьяные туманом»![49] И он не может написать, ни одного стихотворения без какого-нибудь тяжелого ругательства, или тупо-скверного эпитета, больною бодростью хочет оправдать кличку «футурист», но даже его подбадривания дышат отравой («будем лопать пустоту!»[50] – сколько горькой немощи в одной этой бескрылой надежде)… А сам изнемог, сам источен всё теми же червями пустоты, проклятия и одиночества, которые непонятны ни Маринетти, ни футуристам (настоящим), в чем не побоялся и откровенно признаться:
45
В Петербурге возник ещё один лагерь футуристов, отчасти родственный кубофутуристам, под названием «Чемпионат поэтов». Радикализм этой группы безудержен. «Пушкин – говорят они – золото, символизм – серебро, современность – тускломедная Всёдурь, пугливая выявлением Духа и жизни». Они также признают, что человечество у мертвой точки, что мир кончился, но стремления «Чемпионата» противоположны кубофутуризму. В то время, как последний заявляет, что важно лишь слово, как таковое (Кручёных), «Чемпионат» идет против слова «поэтическим боксом», утверждая, что «слово сгнило в слюнявой жевательнице Разума», и что язык в поэзии=0. Они признают лишь механичность, движение, энергетику, последняя – для них вдохновение. «Всёдурь» по их мнению должна окончательно утонуть в энергетике. Во многом они приближаются к акмеистам, на самом же деле идут в совершенно противоположную сторону, называя акмеизм «простодушием бараньего стада». К слову и к книге «Чемпионисты» относятся презрительно. «Использованная книга и колбасная кожура выметаются» – говорят они. «Чемпионисты» замечательны тем, что в то время, как все футуристы, в стихах подражая звериным голосам – критики в критике почему-то объясняются общедоступной человеческой речью, – «чемпионисты» и в «манифестах» своих верны пресловутому «заумному» методу, который местами изобличает в них обыкновенную безграмотность, так что из всей их речи можно лишь понять, что «в настоящее время они распылительно популярят бокс» и что следствием этого явится на символической могиле Брюсова «поэтическая потаскунка!»– Примеч. автора
46
Хлебников В. и Крученых А. «Старинная любовь». Бух лесиный. СПб.: Изд. ЕУЫ, 1914.
47
Хлебников В., Крученых А., Гуро Е. «Трое». СПб.: Книгоиздательство «Журавль», 1913.
48
Удивительно хороша и тонко-ядовита его брошюрка «Чорт и речетворцы»… Здесь он подложил мину под всю русскую литературу, начиная с Гоголя и кончая Сологубом. Это больше, чем сатира, и никто кажется (кроме разве В. В. Розанова) на нечто подобное не отважился бы!.. Тут все наши «неприкосновенные» авторитеты и старцы осмеяны, и осмеяны зло, с бешенством вызова, с огнём и злобой. Никого не пощадил бесстрашный будетлянин!.. Особенно пострадал Л. Толстой, Достоевский и Сологуб!.. Читая эту замечателЬную книжку, я простил А. Крученых все его «бухи лесиные» и «Взорвали!»… Ведь это же именно то, что, так нужно в наше рабски-бездарное и бездушное время!.. Ведь это же та самая пощечина, в которой так нуждается наша заплесневевшая «литературщина!» Нет, я вижу, что и Кручёных нужен! – Примеч. автора
49
Бурлюк Д. «Паук» «Дохлая луна», 1913.
50
И. А. Р. – из Артюра Рембо. Текст представляет собой вольный перевод или, скорее, интерпретацию стихотворения «Праздник голода» («Fetes de la faim», 1873), принадлежащего перу французского поэта-символиста Жана-Артюра Рембо (1854–1891). Сб. Дохлая луна, 1913.