Страница 99 из 134
Часа два или три спустя. Забежал сюда на минутку, чтобы только захватить завещанные мне бабушкой пеленки. Случилось нечто совершенно невообразимое. Ограничусь скупой передачей фактов, без всяких прикрас и не давая увлечь себя обуревающему волнению. Итак: мы поехали на кладбище. Поскольку оно было еще открыто, мы приберегли лазейку в заборе на случай отступления и (повинуясь желанию Хульды, не моему) устремились для начала к бабушкиной могиле. Здесь Хульда вдруг стала рыдать, обняла меня и объявила, что мы помолвлены. "Сердечно поздравляю", - горько произнес вдруг кто-то позади нас заржавленным голосом. Мы в ужасе оглянулись. Никого, лишь запах табака с коньяком плавал в навевающей забытье вечерней прохладе. "Сторож", прошептал я, с трудом шевеля губами от оцепенения. Хульда с ее увлекающимся темпераментом тут же стала выкрикивать что-то вроде "кошмарно интересно" и чуть ли не "какая мистика!", забираясь в своих выражениях все глубже и глубже в сакральные дебри, как вдруг на расстоянии нескольких могильных рядов от нас послышались несомненные рыданья. Тут колени мне отказали, ибо в наступившей темноте надгробья выделялись более чем сомнительной бледностью. Я уже со вздохом опустился на каменную скамью, как опять услыхал голос Хульды: "Он плачет! Вон там - какой-то мужчина плачет!" С трудом вспомнив о своих обязанностях покровителя по отношению к Хульде, я шатаясь поднялся и побрел, готовясь к худшему, сквозь сгустившийся туман в сторону все еще рыдающего предмета ее удивленного крика.
Им и вправду оказался сторож. То обстоятельство, что он был в состоянии полного опьянения, о чем в достаточной степени свидетельствовало обоняние, вовсе не умерило участливости Хульды. Она положила руку на его содрогающиеся от рыданий плечи и дрожащим голосом, выказывавшим, что она и сама близка к тому, чтобы зарыдать, спросила, что его так расстроило. "Ах, жизнь, эта треклятая жизнь", - прогундосил он с чувством. Этот ответ пробудил и мой интерес. Что же в жизни не устраивает вас, спросил я. "Несправедливость, проскрежетал он в ответ. - Одни затевают помолвку, а потом и свадьбу (это он явно метил в нас), все как положено, а другие..." Тут он вдруг замолчал, валко поднялся и пробурчал, что все это, однако, нас не касается. Сапожник описал его точно: он был похож на старого, корягоподобного гнома с обезьяньими ужимками. Но Хульдин взгляд был не столь остр; она поддерживала его и, глотая слезы, хрустальным от жалости голосом спросила, себя ли самого он имеет в виду. Нет, в нем говорит отцовское чувство, явствовало из ответа. "Да, - спохватился он и притронулся к поросшей мохом фетровой шляпе. Резник, с вашего позволения". - "Шульце, - в соответствии с истиной призналась Хульда; - а это..." - "Ах, простите, вы сказали, Резник?" перебил я ее. Имею ли я что-нибудь против этой фамилии, спросил он с угрозой и сопя потянулся за деревянным башмаком. "Напротив, напротив, - не замедлил я заверить и, стараясь занять позицию за каменным надгробием, спросил: - И кто же причиняет вам столько забот? Сын?" - "Этому бы я сразу врезал, пророкотал он в ответ так убедительно, что Хульда аж прищелкнула языком от восторга. - Нет, - продолжал он, - дочь у меня беспутница. Уже два года, снова запричитал он, - живет с этим парнем, не расписываясь. А теперь что еще учинила?" - "Господи, что же?" - осведомилась тут Хульда, припав к его плечу. "А то, - прогундосил он, - что взяла и выгнала меня, старика, из моего кактусового парничка, так что я теперь вынужден тут копаться в чужих могилках, когда уж мне пора собираться в свою собственную". - "Из кактусового парничка?" - переспросила Хульда, мигом перестав плакать. "И как раз теперь, когда ждет, ребенка, она вздумала разводиться!" - "Что? вскричал я так, что сова вспорхнула с плакучей ивы. - Ребенка? Кактея ждет ребенка?" - "Кто?" - переспросил сторож и нагнулся за башмаком. "Ребенка, залепетала Хульда, как будто она и слыхом не слыхивала о произошедших со мной "изменениях", - какая прелесть! Не правда ли, Альбин?!" Это были последние ее слова, которые я еще слышал, потому что в то время, когда она их произносила, я уже мчался к выходу.
Как многое сразу же прояснилось! Поэтому-то заманила меня Кактея в свою колючую крепость! Поэтому не зажгла света! Поэтому написала! Ах, теперь мне понятно, почему она так ненавидит цветы, ведь она сама - один из самых беззащитных и хрупких цветков.
И ее-то я поносил за связь с дьявольскими силами! В то время как дьявол здесь может быть только один - отец ожидаемого ребенка, с которым она сумела порвать несмотря ни на что.
А ее дикие выходки, Альбин, как их объяснить? Что ж, разве не скрывается в каждой матери львица? Но всаживают ли львицы Кактусам нож в тело? Довольно, однако, сомневаться, бабушкины пеленки в руки и - марш.
19 октября. Большего чуда я не встречал в своей жизни. Кактея, взбалмошная, капризная, колючая, резкая Кактея, чьи корявые руки так и видишь то яростно роющимися в торфе, то судорожно вцепившимися в ручку лопаты, и чей пронзительный красавкин взгляд, кажется, прожигает человеку жилетку в том месте, где у него сердце, лежит теперь с милой, мягкой улыбкой в подушках и руками, пахнущими сиреневым одеколоном, вяжет штанишки ребенку. Вот только о том, что возможен и мальчик, нужно избегать, как выяснилось, заводить разговор, и вообще всякие намеки на отца, существование которого, однако же, трудно оспорить, вызывают резкое ее негодование. Тогда она сразу становится прежней, суровой Кактеей. С тем все же, чтобы уже через несколько секунд сказать с отсутствующей улыбкой: "Назову ее в честь бабушки".
"И как же, - спросил я, - звали досточтимую сударыню?" - "Эмма", - с каким-то радостным умилением выдохнула Кактея. Что ж, на худой конец из этого всегда можно сделать Эммериха. В изголовье ложа, кстати говоря, завернутый в серебристую фольгу, уже дожидается тот самый кактусовый отросток, который она добыла тогда в Ботаническом саду. Выглядит он, да простит мне Кактея, как стриженная под ежик голова ребенка. До самого утра сегодняшнего дня я оставался у нее, потому что надо было дать то молока ежу, то фруктов ей самой. Повивальную бабку мне тоже удалось отыскать, и я узнал, что это случится через восемь дней. Боже мой, ведь от меня потребуется, наверное, букет? Вот ведь заковыка: я, противник срезания цветов, вынужден буду дарить хризантемы или какие-нибудь другие цветы Кактее, которая их ненавидит.